Механика сердца

Анна и Луна — парочка проституток, которые неизменно являются к нам под Рождество с округлившимися животами, стыдливо потупившись. По их уклончивым ответам — «Нет-нет, мы ничего такого не знаем… ничего не знаем… Правда ведь, Анна, ничего не знаем?» — я почувствовал, что напал на след.

Они напоминают двух постаревших девчонок. Да они, впрочем, такие и есть — парочка тридцатилетних красоток, которые щеголяют в облегающих платьях с рисунком «под леопарда». От их нарядов всегда исходит причудливый аромат провансальских трав, даже когда они не курят свои сигареты, которые окружают их легкой дымкой и как будто одурманивают, заставляя неудержимо хохотать. Главное их развлечение состоит в том, что они обучают меня новым словам, но никогда не разъясняют их смысл, только следят, чтобы я их правильно произносил. Среди этих чудесных слов, которые преподали мне девицы, моим любимым навсегда стал «куннилингус». Я пытался представить себе древнеримского героя по имени Куннилингус. Нужно повторить множество раз: Кун-ни-лин-гус, Кун-ни-лин-гус, Кун-ни-лин-гус, и тогда научишься выговаривать без запинки. Ну и слово — просто фантастика!

Анна и Луна никогда не приходят с пустыми руками. То принесут букет, украденный на кладбище, то редингот какого-нибудь клиента, отдавшего концы прямо во время «сеанса». На день рождения они подарили мне хомячка. Я его назвал Куннилингусом. Их ужасно растрогало, что я его так окрестил. «Куннилингус, душка моя!» — неизменно напевает Луна, постукивая по сетчатой клетке хомячка кончиками своих накрашенных ногтей.

Анна похожа на пышную увядшую розу с радужным взглядом: ее левый зрачок, а вернее, кварцевый кристалл, который Мадлен вставила ей вместо глаза — выбитого клиентом, отказавшимся платить, — меняет цвет в зависимости от погоды. Она вечно тарахтит без умолку, словно боится тишины. Когда я задаю ей вопрос о маленькой певице, она отвечает: «Не знаю, не знаю, даже не слыхала про такую!» И говорит это быстрей обычного. Я чувствую, что ей не терпится открыть мне какой-то секрет. И, пользуясь случаем, начинаю расспрашивать ее о любви вообще, стараясь говорить шепотом: мне вовсе не улыбается, чтобы в нашу беседу вмешалась Мадлен.

— Знаешь, я с любовью всю жизнь имею дело. Не больно-то много мне с этого перепало, но иногда я бываю счастлива просто оттого, что отдаю ее людям. Не скажу, что я настоящая профессионалка: стоит мне завести постоянного клиента, готово дело — я уже втюрилась и не беру с него денег. Вот и начинается: они ходят ко мне каждый день, часто с подарками. Но конец всегда один — им это надоедает. Я знаю, что нам влюбляться не положено, но сладить с собой никак не могу. Всегда наступает такой момент — и смешной и приятный, — когда начинаешь верить в чудо.

— В чудо?

— А ты думаешь, легко это — жить с кочерыжкой вместо сердца, когда занимаешься таким ремеслом? Понятно тебе, что я имею в виду?

— Кажется, понятно.

Кроме нее, есть еще Луна — томная блондинка, доисторический вариант Далиды, [4] с ленивыми жестами и горькой улыбкой; как она только ухитряется держать равновесие на своих высоченных шпильках! В самый холодный день на свете Луна отморозила правую ногу, и Мадлен заменила ее протезом из красного дерева с выжженным орнаментом в виде подвязки для чулка. Луна слегка напоминает мне маленькую певицу — те же звонкие соловьиные переливы в голосе, та же непосредственность.

4

Далида (Иоланда Джильотти; 1933–1987) — популярная французская певица и актриса итальянского происхождения.

Временами я как бы невзначай спрашиваю ее:

— Ты случайно не знаешь маленькую певицу, которая говорит так же, как ты, и спотыкается на каждом шагу?

Она притворяется, будто не слышит, и переводит разговор на другое. Думаю, это Мадлен заставила их обеих пообещать, что они ни слова не скажут мне о крошке-певице.

Но в один прекрасный день, устав от моих назойливых расспросов, Луна отвечает:

— Да не знаю я ничего об этой маленькой андалузке.

— А что такое «андалузка»?

— Я ничего такого не говорила, ничего такого, вот хоть спроси у Анны.

— Анна тоже не знает…

И тогда я действую как в покере: опускаю голову и скорбно прикрываю глаза.

— Я гляжу, ты уже почти навострился умасливать женщин, — усмехается Анна. — Ладно, обещай, что no lo dir`as a nadie! [5]

— Нет, конечно, не скажу!

Она шепчет еле слышно, так что ее слова почти невозможно разобрать:

— Твоя малютка певица родом из Гранады, что в Андалузии, очень далеко отсюда. Я уже давно не слыхала, чтобы она пела в нашем городе. Видно, уехала туда, к деду с бабкой.

5

Никому не скажешь (исп.).

— Или попросту ходит в школу, — добавляет Анна обычной своей скороговоркой, ни дать ни взять пластинка на тридцать три оборота, запущенная на сорок пять.

— Спасибо вам!

— Тихо ты… C`allate! [6] — обрывает меня Луна; она неизменно переходит на родной язык, когда нервничает.

Я ликую, кровь моя радостно бурлит в жилах, душу переполняет чистый восторг. Моя мечта растет как на дрожжах, мне чудится, что она вот-вот станет явью. Завтра же взмахну крыльями, ринусь вниз с вершины холма и возьму курс на школу!

6

Молчи! (искаж. исп.)

Однако мне еще предстоит уговорить Мадлен.

— В школу?! Да ты там умрешь со скуки! Придется читать книжки, которые тебе не понравятся, а ведь здесь ты можешь выбирать любую, какую захочешь… Потом, тебя заставят долгими часами сидеть смирно, не разрешат ни говорить, ни шуметь. Даже для того, чтобы помечтать, ты должен будешь ждать перемены. Я-то тебя знаю, ты все это возненавидишь.

— Может, и так, но все равно мне интересно, чему учат в школе.

— Значит, хочешь учиться?

— Да, хочу. Хочу учиться. Здесь я вечно один, сам по себе, и учиться не могу.

В общем, кто кого обведет вокруг пальца. Хочешь — смейся, хочешь — злись.

— Не лучше ли тебе пойти да прочесть то, что написано на доске у тебя над кроватью, мне кажется, ты успел это подзабыть. Боюсь даже подумать, что с тобой может там приключиться.

— Все ребята ходят в школу. Ты вечно работаешь, а мне так одиноко здесь, на холме. Я хочу встречаться со сверстниками, хочу узнать, как все устроено в мире, понимаешь?

— Узнать о мире — это в школе-то! — Тяжкий вздох. — Ладно, будь по-твоему. Если хочешь учиться в школе, я тебе мешать не стану, — грустно сказала Мадлен, отчаявшись разубедить меня.

Я постарался скрыть свою радость. Не хватало еще пуститься в пляс по случаю своей победы.

И вот настал долгожданный день. Я одет в черный костюмчик, который придает мне, одиннадцатилетнему мальчишке, взрослый вид. Мадлен посоветовала ни в коем случае не снимать пиджак, чтобы никто не заметил мои часы.

Перед уходом я позаботился сунуть в свой ранец несколько пар очков, которые стянул у нее в мастерской. Они заняли гораздо больше места, чем тетради. Куннилингуса я посадил в левый карман рубашки, прямо над часами. Иногда он высовывает оттуда головку, и вид у него самый что ни на есть довольный.

— Следи, чтобы он никого не искусал! — шутят Анна и Луна, спускаясь вместе со мной с холма.

Артур отстал, он молча ковыляет далеко позади, поскрипывая ржавыми позвонками.

Школа расположена в богатом и очень респектабельном квартале Калтон-хилл, как раз напротив церкви Святого Джайлза. У входа целое скопище дам в меховых манто. Эти женщины напоминают толстых пластмассовых кур, да они и кудахчут как куры. Смешки Анны и Луны вызывают у них брезгливые гримасы. Они презрительно глядят на хромающего Артура и на горбик, торчащий слева у меня на груди. Их мужья, напялившие парадные костюмы, похожи на ходячие манекены. Они делают вид, будто наша инвалидная команда их безмерно шокирует, но при этом не упускают случая заглянуть в декольте обеих девиц.