Механист

Венедис выслушала, покусывая губу:

— Смерть искусственна и расходится из некоего эпицентра? Что же остается позади?

— Ничего, — пожал плечами Вик, — не смерть идет к жизни, жизнь со всех сторон втягивается в воронку смерти, а там, в центре, — ничто, пустота.

— Здесь у вас своеобразное виденье послесмертия… — протянула Венди, — я этого не учла. Спасибо. Разложение этого мира, как нечто имеющее объективную причину, источник… обдумаю. И еще коса, несущая самостоятельную функцию… так интересно. Я уже думала над ролью Гекаты.

Если бы Вик решил уточнить последнее из услышанного, ему бы разъяснили, что Геката — богиня Луны, чей серп-месяц испокон отождествляли с изогнутым лезвием орудия Смерти. Но он пропустил имя мимо ушей — ему вдруг пришло на ум, что разлагающимся можно понимать состояние его рационального, механистического мира. Поделись он этим со спутницей, та бы подтвердила — несомненно, так и есть на самом деле. И Смерть — только начало перемен.

Вик отбросил карту — она была ему неприятна — и взялся за третью. Змей, птица, непонятное колесо.

Знающий человек понял бы, что это Колесо Фортуны, птица — Феникс, а змей — Дракон.

Что Фортуна — особа, которая ведет в нужном ей направлении даже противящегося этому движению, но только способный балансировать сможет какое-то время удерживаться на гребне и не быть сразу раздавленным тяжелым ободом судьбы.

Что Феникс с Драконом — равнозначные силы в извечном противоборстве.

И Дракон мудр, ибо пожирает свой отмирающий хвост и не гибнет, оставаясь разумом древним.

А Феникс чиста и открыта, ибо способна погибнуть, чтобы потом возродиться обновленной.

Но место на вершине только одно, и Дракон с Фениксом поочередно трещат костьми под Колесом Фортуны.

Старьевщик не знал таких тонкостей, поэтому сказал первое, что пришло на ум:

— Механизм.

— Что? — оживилась Венедис.

— Ну вот же. — Вик приподнял сложенную армиллярную сферу — форма, концентрические детали, символы на ободе неуловимо сочетались с изображением на картинке.

Девушка сравнила рисунок и устройство в руках Старьевщика и выразила эмоции кратко:

— Твою мать!

Потом надолго замолчала, размышляя. Механист, не дождавшись новых вопросов, закутался в одеяло и повернулся спиной к огню. Очень хотелось надеяться, что во сне обойдется без тревожащих рассудок откровений.

Вик разлепил глаза, когда солнце вовсю играло бликами на горных вершинах. Старьевщик не обольщался — погода в приполярье слишком капризная штука, чтобы доверять таким вот ярким просветам. Не пройдет часа, как небо затянут свинцовые облака и оно заплачет тяжелыми липкими каплями. О скором дожде уверенно ныли старые переломы и недавние раны.

Вдобавок курящиеся вершины гор на западе указывали, что на противоположном их склоне уже не первый день свирепствует снежная буря. С такой особенностью Каменного Пояса Вик был знаком по ходкам на ту сторону. Зима в западном предгории наступала на пару недель раньше восточного, заканчивалась тоже позднее. И вообще, климат там был жестче, сырой и холодный. Неприкаянные выбирались на Мертвые Пустоши южнее, и то, бывало, тащили с собой лыжи посреди тепла, не ведая, какая погода встретит их за перевалом. Пояс протянулся аккурат с севера на юг и защищал восток от влажных, а иногда и смертоносных ветров запада. Когда-то это спасло добрую половину материка. Когда-то давно…

А конкретно сейчас хотелось радоваться жизни и верить в будущее — несмотря на морозный парок, клубящийся при дыхании.

Старьевщик огляделся — спутницы нигде не было видно, только костер потрескивал свежим хворостом и котелок над огнем попахивал травяным сбором. Механист, выбрался из грота и сунулся было за куст, но замер, вдруг начисто забыв о естественной надобности.

На противоположном берегу горной речки, насколько хватало взора, тянулась почти отвесная стена, куце поросшая цепляющимися неизвестно за что деревьями. Камень горы местами был будто сколот гигантским зубилом и отполирован снегами и ветром так, что возникало сомнение в нерукотворности всей скалы. Именно напротив такого участка и застыл обалдевший спросонья Вик.

Рисунки. Огромные и просто большие, бессистемно разбросанные по естественному природному холсту. Старые, очень старые, почти незаметные, если бы не хорошее освещение и очень удачный ракурс. Схематические изображения людей, животных и едва различимые угловатые символы, схожие с узорами на нарядах коренных жителей. То тут, то там встречаются на камнях Пояса писаницы — незамысловатая живопись Древних, но здесь все слишком масштабно. Похоже, этим местом и именно отсюда любовались уже тысячи лет назад.

Но главным украшением служат не стершиеся наскальные рисунки. На плоском валуне, сползшем боком в холодную воду, спиной к механисту сидела на корточках обнаженная по пояс прекрасная наяда. Умывалась, плескаясь и пофыркивая. Солнце, бессмертные горы с близкими к вечности изображениями и гибкие девичьи плечи — страшно было шевельнуться, чтобы не нарушить хрупкое очарование момента. Старьевщик видел каждый завиток, каждую выбившуюся прядь русой косы, чувствовал волнующую шероховатость покрытой зябкими пупырышками кожи, и ох как его возбуждал этот выныривающий сбоку и струящийся вдоль позвоночника рисунок так называемого Дракона. Этот яркий змей на коже удивительным образом сочетался и контрастировал с выцветшими каменными картинами древних шаманов.

— Сильное место, — прервала механисткие грезы Венедис. — Где-то тут иппокрена проходит совсем близко к поверхности. Подай полотенце.

Горы — места, где планета выдавливает из камня его грубую мощь, — всегда богаты источниками. Точки наивысшей напряженности, иппокрены, постоянно притягивали людей, даже первобытных. Потому что в таких местах Хорошо. А иногда и Плохо — к плохому людей тянет не менее сильно, чем к хорошему. Почему? Бытует мнение, что злость или доброта любого места зависят не от геодезии, а от находящегося там человека.

Вик передал девушке лежащий рядом мягкий рушник, затем, искоса поглядывая на вытирающуюся Венди, тоже начал стаскивать шмотки. Не то чтобы он испытывал острое желание шокировать организм ледяной водой, но девчонка, зараза, постоянно тормошила в механисте самца. Содрогаясь от холодных поцелуев реки, Вик поймал себя на мысли, что неплохо бы после размяться с палашом — для возвращения потерянной формы.

— Дай швы гляну. — Венедис тронула бок теплыми пальцами.

Где-то под ложечкой заныло, хотя касания были далеко не нежными. Или это с голодухи? Пальцы споро пробежали по ребрам, прижимая и сдавливая кожу.