Механизм Времени

Нам достатком не хвалиться...

Последние шесть франков он потратил на фиакр. Кучер заломил двойную цену, упирая на раннее время и дороговизну овса. Одалживаться у баронессы решительно не хотелось. Ладно, наскреб по карманам, рассчитался. Деньги – прах, с голоду не помрем.

Главное, ноги свежие.

«Ноги должны быть свежими, малыш, – учил дедушка Пако, сосед семейства Шевалье в Ниме. – О, ноги! Если мужчина считает себя navajero, он дерется с ловкостью мавра, отвагой тореадора и грацией танцора фламенко! Ну-ка, пойдем на задний двор...»

Дедушка Пако, для своих – Пако Хитано, был из андалузских цыган. Сбежав из Испании, где по нему плакала виселица, он осел в Ниме еще до рождения Огюста – и открыл оружейную мастерскую. Навахи Хитано славились далеко за пределами города. От клиентов отбою не было. Складной нож, на стали которого скалилась волчья морда – клеймо дедушки Пако, – ценился вдвое против любого другого.

В мире не нашлось бы такой навахи, которую старик не сумел бы изготовить. Гигант-навахон, в раскрытом виде подобный рапире. Салва Вирго – крошечный Страж Чести, скрытый за подвязкой женского чулка. Севильяна с лезвием в виде «бычьего языка». Serpent, Arlequin, de muestra; с двумя клинками, с тяжелым шариком на конце рукояти...

«Ножевой бой, малыш, – грязный бой. Честь мужчины – смерть врага. Остальное придумали умники и герои. Первые – трусы, вторые – дураки. Плюнь врагу в лицо. Брось в глаза горсть табака. Табак с перцем? – еще лучше. Оскорби гордеца, испугай малодушного. И шевели, шевели свой нож! Пусть они видят клинок, а не тебя, ядовитого el nino navajero...»

– Доброе утро, господа!

Его ждали. Хмурый, злой, как сатана, Пеше д’Эрбен– виль расхаживал у кромки воды, завернувшись в плащ. Ответить на приветствие он и не подумал. На лице бретера читалось острое желание покончить с дуэлью самым быстрым образом. Зато секунданты получали очевидное удовольствие. Не каждый день судьба расщедривается на такой подарок – участие в оригинальнейшем поединке!

Будет, о чем рассказать друзьям...

Газетчик Бошан строчил в блокноте, готовя заметку сразу для двух рупоров общественного мнения – лояльной «Le Moniteur» и оппозиционной «Le Courrier francais». Лицо толстяка раскраснелось, взор пылал огнем вдохновения. Казалось, он сочиняет любовное послание в стихах, а не репортаж.

«Ну конечно! – с сарказмом подумал Шевалье. – Суммарный тираж в шесть тысяч куда лучше любой из половинок этой цифры! И гонорар – сообразно. Всю жизнь мечтал попасть в поле зрения прессы...»

– Рад видеть вас в добром здравии! – с преувеличенным радушием поклонился Люсьен Дебрэ, секундант д’Эрбенвиля. Он явно смущался грубым поведением бретера и, как дипломат, желал смягчить ситуацию. – Господа, прежде чем начать дуэль, я хочу предложить вам...

– Исключено, – буркнул д’Эрбенвиль.

Сбросив плащ и оставшись в одной рубашке, он стал тщательно обматывать плащом левую руку. Чувствовалось, что за выбором подходящего «щита» Пеше провел не меньше половины ночи. Складки получались красивые, в римском стиле.

– Что – исключено? Я еще ничего не предложил...

Дебрэ растерялся. Молодой чиновник, в конце карьеры видящий себя министром, он готовился к выступлениям заранее. И терпеть не мог, когда его перебивали.

– Вы хотели предложить нам помириться, – разъяснил Шевалье, приседая, чтобы согреться. – Мой противник отказался. Полагаю, он – ясновидец, и предугадал содержание вашей речи. Тысяча чертей! Мне никогда не случалось драться с ясновидцем. Полагаю, это увлекательно...

Д’Эрбенвиль побагровел:

– Чтобы предвидеть вашу смерть, не надо ходить к гадалке!

Шевалье оставил его реплику без внимания. «Оскорби гордеца...» Да, дедушка Пако. Ножевой бой – грязный бой. Даже если он называется дуэлью. Пусть один из секундантов носит монокль в черепаховой оправе, а второй скрипит карандашиком, сочиняя бойкие статейки – от этого грязь не станет чище.

– Я захватил пистолеты, – Бошан на миг оторвался от блокнота. – На всякий случай. Господа, право, это глупость! Неужели вы станете резать друг друга, словно пьяные матросы в кабачке? Обменяйтесь благородными выстрелами, и отправимся пить вино!

– Спасибо за заботу, – кивнул Шевалье. – Но я настаиваю на ножах. Благородство – не мой конек. Впрочем, если д’Эрбенвиль боится испортить красоту...

Выпад достиг цели.

– Оставьте, Бошан! – сверкнув глазами, бретер выхватил кинжал из ножен. – Этот наглец желает, чтобы я разделал его, как отбивную? Хорошо, он получит все, что хотел. Хватит тянуть время! У меня в полдень назначено свидание. Начинайте!

Не возражая, Огюст Шевалье сбросил куртку, отдав ее на хранение газетчику. Тщательно застегнул ворот рубашки, вызвав град насмешек со стороны д’Эрбенви– ля. Затем, не торопясь, достал из-за пояса наваху и раскрыл ее.

Кр-р-рак! – громко скрежетнул нож.

– Я читал, – с видом знатока обратился Бошан к Дебрэ, – что такой механизм разработали по заказу полиции. Он затруднял работу наемным убийцам. Раскрыл нож, и жертва сразу слышит, что в кустах прячутся los banditos...

– Они что, идиоты? – удивился дипломат.

– Кто? Жертвы?

– Убийцы! Зачем им приобретать такие... э-э... шумные ножи?

– Не знаю, – смешался газетчик. – Все так пишут.

Шевалье не стал объяснять секундантам, что зубчатое колесико позволяет фиксировать клинок в любом промежуточном положении, защищая пальцы – и даря возможность делать кое-какие трюки. Пусть думают, что хотят. Вон, д’Эрбенвиль и вовсе содрогнулся, услышав скрежет, словно ему уже вбили гвоздь в крышку гроба.

Сняв шляпу из плотного войлока – такие в Ниме носили погонщики мулов, – Огюст накрыл ей левую руку, забрав края в кулак. «Дедушка Пако обожал шляпы, – вспомнил он. – Собрал целую коллекцию. Даже в сортир ходил с покрытой головой. А к плащам относился с подозрением. Тяжело, говорил, жарко и прыгать труднее...»

Шляпу он прихватил с собой, идя на баррикады. Старушка держалась молодцом – осталась на голове, не потерялась в драке. И сейчас была готова без трепета встретить лезвие вражеского кинжала.

Огюст старался не думать о Галуа. О том, что буквально неделю назад возле этого неприятного, вонючего пруда юноша-математик схлопотал пулю в живот. И надменный Пеше д’Эрбенвиль стоял над раненым, ухмыляясь, а потом ушел – не оборачиваясь, даже не потрудившись довезти Галуа до больницы. Несчастного подобрали случайные люди. Если бы не они, труп нашли бы много дней спустя – распухший, истерзанный собаками.

«У меня нет времени...» – пометка на полях рукописи.

Сколько ни верти снежинку вокруг оси, проходящей через ее центр, – мертвых не воскресить. В прошлое не вернуться, не предупредить: «Берегись!» – снег засыпал дороги, сугробы встают на пути смельчаков...