Мекленбургский дьявол

— Зачем ты мучаешь меня, Мекленбургский шайтан? — буквально простонал он. — Для чего ты пригласил сюда этого гнусного изменника?

— Это я-то изменник?! — вскочил со своего места Шахин. — Узурпатор, турецкая подстилка…

Дальше разговор перешел на татарский с использованием местных идиоматических выражений, отчего мне пришлось даже приказать охране разнять их.

— Отправляйтесь-ка спать, господа, — велел я, еле сдерживая смех.

Джанибек тут же воспользовался этим предложением и, коротко поклонившись мне, вышел в сопровождении стражи. Шахин же, напротив, попытался остаться и как только хана увели, обратился ко мне с просьбой.

— Отдай мне его, великий царь! — взмолился он, раздувая ноздри от предчувствия добычи. — До самой смерти буду тебе рабом, но только дай мне добраться до шеи этого негодяя!

— Я подумаю, над твоим предложением, — пообещал я в ответ, сразу же решив, что при первой же возможности отправлю Джанибека в Москву.

Что может быть лучше для обуздания такого хищника как Шахин, чем запасной претендент на престол?

Когда все разошлись, я велел приготовить мне горячей воды для омовения и позвать Юлдуз. Она и раньше помогала мне с гигиеническими процедурами, которые могли плавно перейти в любовные утехи, так что никакого удивления это распоряжение не вызвало.

— Скажи-ка мне, красавица, — спросил я, не сводя глаз с девушки, — как ты ухитрилась узнать бывшего калгу?

В глазах Юльки мелькнуло что-то вроде паники, но она тут же взяла себя в руки и попыталась притвориться, что не поняла вопроса, но было поздно.

— Ну что молчишь? — закинул я удочку. — Или мне профоса кликнуть?

— Не надо, мой господин, — испуганно ответила она и тут же прикусила язык, сообразив, что выдала себя.

— Чудеса-то какие, — ухмыльнулся я. — То немая была, а теперь вон как заговорила!

— Я не хотела вас обманывать! Меня заставили!

— Конечно-конечно, — не стал спорить я. — Но тебя, голубушка, не об этом спросили. Итак, откуда ты знаешь Шахин-Герая?

— Я… я видела его во дворце своего отца.

— Час от часу не легче! А кто у нас отец?

— Я дочь Селямет-Герая, — вскинув голову и распрямив спину, гордо ответила девушка.

— Охренеть! — не смог удержаться я от удивленного возгласа. — Слава богу, хоть не покойного султана Ахмета.

— Я не вру! — покраснела Юлдуз. — Моей матерью была младшая наложница-черкешенка. Она умерла, когда я родилась, но отец приказал взять меня во дворец и растить как госпожу. Мне было всего семь лет, когда я в последний раз видела Шахин-Герая. Они с братом тогда пытались убить моего отца, но их заговор раскрыли и они были вынуждены бежать.

— Так ты, сводная сестра хана Джанибека?[1]

— Да.

— Почему же он тебя не узнал?

— У моего отца было столько детей, что он и сам их всех не помнил. Когда он умер, началась смута. У Селямета было много своих сыновей, но власть захватил Джанибек, бывший тогда калгой. Меня тогда чуть не похитили, но здешний бейлербей отбил и приютил меня в Кафе. С тех пор я жила у него.

— А русскому языку, где научилась?

— От бабушки Аксы, ее русское имя — Фаина.

— Ага, вспомнил такую боевую старушку…

— Она больше всех заботилась обо мне и спрятала, когда твои воины ворвались в крепость.

— Как в романе, блин. Или в индийском кино!

— Прости, мой господин, но я тебя не понимаю.

— И не надо.

[1] Хан Селямет-Герай имел обильное потомство. Будущий хан Джанибек вместе с братом — Девлетом — дети нурэддина Шакай Мубарека Герая после его смерти прибыли в Бахчисарай со своей матерью, на которой Селямет женился, а ее детей — усыновил, и после бунта Мехмеда и Шахина, назначил Джанибека — калгой, а Девлета — нурэддином. Просидев на троне 2 года Селямет умер, а турецкий султан предпочел сделать новым ханом послушного Джанибека, а не бунтарей Мехмеда и Шахина.

Глава 19

Прежде чем отправляться в поход на Бахчисарай, нужно было решить проблему секбанов или как их еще называли «тюфенгчи». Сразу же после окончания битвы греческие и готские наемники крымского хана поклялись, что не будут злоумышлять против меня и русского воинства, причем, что характерно, на кресте и в присутствии митрополита.

Говоря по совести, глядя на них с трудом верилось, что это воинство сохранило верность православию, но не топить же их было? И вот теперь сидят кто в городе, кто в ближайших к нему селениях и ждут решения своей судьбы. За ними, разумеется, приглядывают, но больших притеснений не чинят. Кто пожелал, вернулись к семьям, некоторые изъявили желание вступить в мое войско, но большая часть так и пребывала в ожидании.

Однако оставлять такую ораву привычных к военному ремеслу людей с непонятным статусом у себя в тылу было, по меньшей мере, неразумно. Поэтому я велел им собраться у стен Кафы, куда пригласили и преосвященного Серафима.

Пришли, разумеется, не все, но около тысячи человек народу толпилось. Перед разбитыми для меня шатром с навесом шпалерами выстроили мекленбуржцы и стрельцы, а вокруг на всякий случай гарцевали казаки Татаринова.

Митрополит вместе с выборными людьми от секбанов уже ожидали меня, вместе с Рожковым, которому в очередной раз пришлось выполнять роль толмача. Подъехав, я первым делом подошел к церковному иерарху под благословление, после чего нам подали кресла. Мне побольше и поудобнее, Серафиму досталось седалище поскромней, но тот неожиданно остался стоять.

— Не пристало мне садиться в присутствии вашего величества, — просто объяснил он свой поступок. — Ведь я пришел как проситель за жизнь своей паствы.

— Как угодно Владыка, — пожал я плечами, устраиваясь поудобнее. — Для начала, желаю выразить тебе нашу монаршую благодарность и неизменное благоволение, за то, что ты уговорил духовных детей своих не лить кровь понапрасну. Сие мы ценим и безмерно одобряем. Мы же со своей стороны, наше обещание так же исполнили и всем сдавшимся даровали жизнь и прощение прежних прегрешений.

— Чем же мы виноваты перед вами, государь? — округлили глаза, собравшиеся начальные люди «псарей», что в переводе на персидский и звучит как «секбан».

— Запамятовали? — участливо поинтересовался я. — Ничего страшного, напомнить недолго. Вы, сукины дети, — на ходу скаламбурил я, — а также отцы-деды ваши, служили верой и правдой ханам, которые многие лета терзали нашу землю. Жгли, убивали, грабили, уводили полон. Не жалели ни стариков, ни детей и даже храмы Господни не могли служить им убежищем.

— Мы люди подневольные, — попробовал возразить кто-то из болюкбаши[1], но на него зашикали, заставив молчать, пока Мекленбургский дьявол не приказал всех убить.

— Но мы милостивы и прежним вас не попрекаем! Однако и оставить все как есть нельзя. Давайте определяться, как дальше жить будем?

— Мы в вашей власти, — вздохнул Серафим, очевидно несколько иначе предполагавший ход нашей встречи. — Как повелите, так и будет.

— Что же, в таком случае, полагаю, у вашей паствы есть три пути. Первый — вернуться в истинную православную веру и пойти на службу нашему величеству. Второй — перейти в наше подданство и переселиться в наши земли. Кто пожелает, может отправиться в Россию, остальные могут основать поселения по берегам Азовского моря. Во внутренние дела ваши вмешиваться не стану и первые десять лет ни дани, ни иной службы, кроме как оборонять свои городки не потребую. Тем же, кто поселиться в иных городах нашего царства налоговая льгота будет всего три года.