Меланхолия гения. Ларс фон Триер. Жизнь, фильмы, фобии

– Какой у него был голос?

– Не знаю… вообще, его внезапная близость мне казалась немного… отталкивающей. Я не хотел, чтобы он был так близко. И то, что он оказался чересчур женственным в сравнении с тем, что я считал подобающим и чего я ожидал, тоже меня смущало. Если бы у меня было двадцать лет на то, чтобы его полюбить, я наверняка бы его полюбил, но в той ситуации, когда он просто вышел из-за угла, я с трудом терпел его присутствие. И мне совершенно не нравилось, что он в каждом предложении отказывался от всякой ответственности.

– То есть ты получил не самый теплый прием?

– Не самый теплый? Ты что, издеваешься? Я представлял себе, что мы в замедленной съемке побежим друг к другу в объятия, как в сериале «Даллас». Но я столько раз переживал подобное с женщинами, что это не стало для меня ударом. В конце концов, это было не так важно, как с женщинами, – смеется он.

Разговор отца с сыном получился коротким и недобрым. После той встречи Ларс фон Триер написал Хартманну, что уважает его желание держать все в тайне от семьи, но оставляет за собой право связаться с наследниками после смерти Хартманна, на что тот ответил, что их дальнейшее общение возможно исключительно через его адвоката.

– И ты не написал ему, что он козел?

– Нет, зачем, для этого я был слишком хорош. Все должно было выглядеть достойно. Да, он, скорее всего, был идиотом, но что поделать, в мире их так много, и это не их вина.

После смерти Фритца Микаэля Хартманна Ларс фон Триер так и не решился связаться со своими единокровными братьями и сестрами, но подстроил все так, чтобы Петер Шепелерн написал в «Экстра бладет» статью, в которой биологический отец Триера без называния имени был описан настолько подробно, чтобы дети смогли его узнать. Это сработало, и с тех пор они понемногу общаются.

– Фокус был в том, что это они должны были выйти на контакт, а не я, – говорит Ларс фон Триер. – Потому что я никогда больше не хотел чувствовать себя нежеланным.

Угорь и Клещ

Вход на вечеринку стоил десять крон. Организаторы украсили квартиру и купили пива, все расходы на это должны были покрыться за счет платы за вход, однако, когда в разгар вечера в дверь позвонили знаменитые выпускники Киноинститута, организаторы не были уверены, стоит ли брать с них деньги. Как же, это ведь сам знаменитый Ларс фон Триер и команда, с которой он снял «Элемент преступления», оказали собравшимся честь своим присутствием.

– Они все были лысые и в кожаных куртках, только что вылезли из канализации и пользовались огромным уважением всех собравшихся, – вспоминает Петер Ольбек Йенсен, будущий партнер Ларса фон Триера, а в то время студент Института кинематографии, встречавший гостей в дверях квартиры в музыкальном городке в районе Эстербро. – Мои товарищи считали, что мы должны пустить их бесплатно, на что я ответил: ну уж нет, пусть платят или проваливают.

Так Ларс фон Триер познакомился с Петером Ольбеком. Ольбек подошел к лысой культовой фигуре и попросил заплатить за вход, что Триер в свою очередь сделал без возражений. Потому что, как говорит Петер Ольбек:

– Он очень щепетилен во всех денежных вопросах. Если что-то стоит десять крон, значит, это стоит десять крон.

Я гоню на максимальной скорости, чтобы успеть на встречу с Петером Ольбеком в Киногородке. Бросаю машину на парковке перед огромными стеклянными стенами главного офиса «Центропы», забегаю внутрь и узнаю на ресепшн, что «директор еще не приехал».

Я сажусь на диван в углу и рассматриваю холл совместного творения партнеров. Это штаб-квартира узаконенного бунта, где самая бесшабашная часть творческой интеллигенции уходит в отрыв под более или менее заметным руководством пары партнеров Триера и Ольбека, которых на центроповском сленге называют Клещ и Угорь.

Место похоже на смесь мастерской с дворцом творчества. На потертом зеленом линолеуме стоят столы с серебряными канделябрами, за некоторыми из них сидят люди и разговаривают приглушенными голосами. Над их головами, но гораздо ниже высоченного потолка, свешивается на черном кабеле гирлянда разноцветных лампочек без абажуров, а у дальней стены собраны музыкальные инструменты: барабанная установка, контрабас и рояль. В качестве задника всего этого великолепия к стене приделана массивная белая система железных полок, наполненная призами, фотографиями и другим отраслевым сором, который привел в сети былой мятеж в датском кино. И, в качестве подписи, огромная щука на деревянной подставке. Безвкуснее некуда. Чего и следовало ожидать.

Потом стеклянная дверь распахивается и входит Угорь в красной ветровке и велосипедном шлеме.

– Сиди-сиди, – пыхтя говорит он, когда я собираюсь встать, чтобы проследовать за директором в его кабинет. Оказывается, что у директора нет кабинета – или же его кабинет везде. – Подожди только, я в туалет схожу, – говорит он, расстегивая шлем.

* * *

Петер Ольбек каждый день проезжает на велосипеде немалое количество километров от своего дома в Херфельге до станции Кеге, где садится в электричку. Остаток пути от Аведере до Киногородка он тоже преодолевает на велосипеде. Сегодня же ему пришлось остановиться, слезть с велосипеда и надеть дождевик, объясняет он, поэтому он и опоздал. Петер Ольбек, одетый в бесформенную камуфляжную флисовую кофту, возвращается с чашкой кофе и усаживается на один из старых потертых диванов с бирюзовыми подушками, которые часто можно встретить в разного рода учреждениях, устраивается поудобнее в углу, непринужденно вытягивает руки вдоль спинки дивана – и выглядит вдруг так, как будто ему принадлежит весь мир. Мы сразу, без предисловий приступаем к делу, потому что именно так кажется логичным вести себя с такими людьми, как Петер Ольбек. Точно так же, как в его обществе кажется логичным пить кофе нормальными глотками, а не цедить понемногу. Я начинаю разговор с замечания, что беглого взгляда на офис «Центропы» и поведение партнеров за последние годы достаточно, чтобы сделать вывод, что они так никогда и не стали взрослыми. На что он, как ни странно, отвечает, что ему самому эта мысль никогда не приходила в голову.

– Но ты, наверное, прав, это настоящая мальчишеская комната, с жабами в банках от варенья. Здесь действительно много всякой чепухи, так что да, это верно подмечено, у нас тут детская вселенная, – говорит он.

Я спрашиваю, как именно молодые сотрудники могут тогда против них бунтовать.

– Это тоже правда, голой задницей или дуракавалянием нас не удивишь. Но вообще-то все наши молодые сотрудники сумасшедше правильные и пунктуальные.

Петер Ольбек снова подтверждает тот факт, что Ларс фон Триер пользовался огромным уважением студентов еще во время учебы в Институте кинематографии. Многие даже его боялись.

– Вот этого вот маленького человечка, – смеется он. – Но, конечно, надо признать, что он очень острый на язык. И бескомпромиссный. В Институте кинематографии ходили слухи, что он позволяет себе сидеть спиной к преподавателю с наушниками в ушах. В своем учебном фильме «Ноктюрн» он прыгал сквозь окно, что было смертельно опасно. Ну и все считали, что он делает фантастические кадры.

Сам Петер Ольбек никогда не видел ранних фильмов своего партнера. Вся эта «желтая моча, в которой они сидят и разговаривают в тумане», – это не для него. Карьера Ольбека в качестве независимого продюсера была довольно короткой: он работал на фильме, который снял бывший оператор Ларса фон Триера Том Эллинг («ужасно странный, экспериментальный мистический фильм», как он говорит), после чего его первая компания осталась «с голой задницей». Триер тогда как раз закончил работу над «Эпидемией», его бывшие друзья Томас Гисласон и Том Эллинг оба работали для продюсера рекламных фильмов Йеспера Йаргиля, который давал задания и Триеру, и, если верить Йаргилю, Триер справлялся с ними очень профессионально.

Он снял, например, французский рекламный фильм «Улица», в котором камера проходит по улице параллельно с тем, как времена меняются и главный герой становится старше. Этот ролик пользовался огромным успехом во Франции: когда Триер ступал на французскую землю, он сталкивался с тем, что люди слышали что-то о том, что он снял «парочку второстепенных фильмов», по его собственным словам, но, когда они узнавали, что он снял «Улицу», они становились гораздо сердечнее.

Йеспер Йаргиль же нанял Петера Ольбека продюсером на тот проект, на котором они с Триером встретились во второй раз: рекламный ролик для одного пенсионного фонда, снимавшийся на американских горках в парке развлечений «Баккен». Сам Триер, естественно, ненавидел американские горки, но этим страхом, как и большей частью жизненных невзгод, он научился управлять. Он катался на них снова и снова, и вместо того, чтобы вжаться в штангу и минимизировать собственные движения, убедил себя в том, что ему все это нравится, и мысленно пытался заставить вагончик ехать еще быстрее, наклоняясь вперед на спуске и увлекая вагончик вслед за собой.