Мелитон

Говорил он в тот вечер опять мало, был особенно тих и ласков. В избе было тепло и сыро, как в бане; я скинул шубу и сидел на лавке. А он тянулся, стоял передо мною, отвечал не спеша и все опускал веки. Наконец, уже собираясь уезжать, я как будто мимоходом спросил:

– Мелитон, отчего ты всегда такой скучный?

Он удивился.

– Я-с?
– спросил он растерянно.
– Я ничего-с... Известно, старость...

– Или горе у тебя какое?
– сказал я, глядя ему в глаза.

– Избави Бог-с!
– сказал он поспешно.
– Я караулю-с...

– Да нет, я не про то, - сказал я, смутившись.
– Я так спросил...

Он понял, успокоился и нежно улыбнулся, прикрывая глаза.

– А я думал, обида какая-с, - сказал он.
– А что я не веселый, так какое же мне теперь веселье? Да и грехов много-с.

– Какие же у тебя грехи, Мелитон!

– Грехи-с у всякого есть, - сказал он серьезно.
– На то и живем-с, чтобы за грехи каяться.

– Да ты и то как святой живешь. Ты вон постишься целый век.

Он опять удивился и даже слегка нахмурился.

– Ем-с, как все, - сказал он скороговоркой.
– Едят и хуже моего, да и то не гневят Бога жалобой.

– Ну, коли так, будь здоров, до свиданья, - сказал я, надевая шубу, поднимаясь и отворяя дверь на морозный воздух лунной ночи.

Морозило крепко, и Большая Медведица бриллиантами висела по небу над снежной поляной. Мелитон без шапки и в одной рубахе стоял на пороге.

– Прощай, Мелитон, - сказал я, садясь в сани.
– Иди в избу, простудишься!

– Никак нет, - ответил он.
– Счастливой дороги-с...

Лошадь в светлом поле бежала шибко и бодро, полозья пели и визжали, ветер обжигал лицо, сковывал усы, ресницы. Я отвертывался от него, прикрываясь пахучим на морозе енотовым воротником.