Мелькнул чулок

Потом они отправлялись к холмам, где Эрик знал такие уединенные каньоны, куда не заглядывал ни один турист. Там они долго стояли рядом, вдыхая запахи чапарраля и океанского воздуха, приносимых ветром сюда, на эти отдаленные высоты.

Потом они бросались в объятия друг другу, и веселый смех умолкал, вытесненный жгучим желанием. Эрик успокаивал ее страхи нежной улыбкой, вел Энни в царство, напоенное ароматами тишины; пальцы, знакомые с каждым дюймом ее кожи, осторожно, ловко раздевали девушку, и обнаженные тела сливались в экстазе под усыпанным бриллиантами небом.

Но время, проведенное вместе, не могло снять камень с души Энни и притупить все усиливающееся чувство одиночества. Теперь она гораздо реже видела Эрика. Он был занят на съемках нового фильма, а Энни проводила время в ожидании звонка от Барри Стейна или его редких визитов на Побережье. У нее не хватало мужества самой заняться поисками работы, и когда агент уверял, что наступило временное затишье и после показа «Полночного часа» предложения посыплются градом, устало соглашалась с его толкованиями происходящего.

Энни навещала Бет Холланд, ездила за покупками с Элейн де Гро, обедала с Нормой Крейн и ее внучками и пыталась отвлечься от беспокойных мыслей. Но ничего не помогало. Дни тянулись бесконечной серой лентой.

Зато по вечерам ей словно бросали спасательный круг: звонил телефон, и голос Эрика окутывал ее. Он был на съемках в Нью-Мехико, но звонил каждый вечер, его ободряющие слова были единственным транквилизатором, могущим пролить бальзам на ее раны и поднять утомленный дух.

Приезжая в Голливуд, Эрик любил удивлять Энни, появляясь в тот момент, когда она меньше всего ожидала его; бесшумно подкатывал, когда она возвращалась домой из магазина, и над ухом внезапно слышался знакомый голос:

– Вас подвезти, леди?

Иногда Энни находила в почтовом ящике шутливую записку с просьбой о свидании или приглашение разделить заманчивое приключение, неизменно приносившее столько радости.

И были драгоценные ночи, когда Эрик появлялся поздно, а в глазах горел неутомимый голод, от которого по спине Энни бежала дрожь предвкушения.

Она деланно сердитым тоном выговаривала ему за поздний приход.

– Что ты здесь делаешь, Эрик? Неужели никогда не спишь? Ты загонишь себя в могилу!

Но теплая ладонь сжимала ее пальцы с мягкой настойчивостью, и Энни отправлялась с ним путешествовать через темные холмы, сгорая от желания. Когда они оказывались в его доме, вздохи девушки зажигали в нем ответный огонь, и Эрик нес ее в постель. Его поцелуи заставляли забывать о враждебном мире, уносили прочь тоску и одиночество, а образ смеющегося Эрика царил в ее сердце.

Эрик настаивал, чтобы Энни взяла ключ от его дома. Но ключ был не нужен ей – Энни боялась всякого вмешательства в личную жизнь Эрика. Ему удалось уговорить ее только оставаться иногда на несколько дней или уик-энд.

Бывали моменты, когда она оставалась одна в просторных комнатах, зная, что через несколько секунд появится Эрик и подойдет к ней. Уединение заставляло Энни желать Эрика еще сильнее, отдаваясь нимфоподобным инстинктам. Она срывала с себя одежду, лишь заслышав его шаги.

Он сжимал в объятиях обнаженное тело, целовал шелковистую кожу, омытую свечением ночного неба, пробуждал к жизни нежную плоть.

Утолив страсть, Энни любила сидеть голая перед Эриком, долго молча зачарованно глядя на него, чувствуя, как его глаза проникают в душу, исследуют самые дальние уголки, совсем как руки, ласкавшие ее всего несколько минут назад.

Энни рассматривала свое отражение в этих глаза, сверкающих, таинственных, скрывающих сложные оттенки настроений. Энни хотела бы навсегда безвозвратно потеряться в этих глубинах.

Эрик был подобен хамелеону, некоему тысячеликому созданию, имеющему множество форм, неожиданных, непредсказуемых, и в этом был секрет невероятной его сексапильности в жизни. И на экране Шейн был почти болезненно доверчив и открыт в своей уязвимости, но в то же время никто не мог сказать, что хорошо его знает. Юмор, доброта и бесконечная мука боролись за владычество в этих сверкающих, словно драгоценные камни, глазах… боролись и не могли победить.

Поэтому Энни молча протягивала руки и чувствовала, как Эрик ласкает ее взглядом, шутит, задает вопросы, отвечает, поддразнивая, и все молча, без слов.

Энни, подчиняясь магии тишины, обводила взглядом его богоподобное тело – от прямых плеч и широкой груди до сильных бицепсов и предплечий к длинным гибким пальцам, от кустика жестких волос внизу живота до драгоценного места между ног, где средоточие его мужественности покоилось в густых завитках словно дремлющий хищный зверь, готовый каждую секунду пробудиться к жизни, мгновенно обретя поразительную силу и способность брать, завоевывать, будить неутомимое пламя в теле женщины. Уже сейчас под ее взглядом он вздрогнул, зашевелился, сильные руки, обнимавшие Энни, вновь притянули ее к себе, их прикосновение – будто магнит, слишком манящий, чтобы противиться хотя бы на мгновение. Забыв обо всем, кроме потрясшего ее невыразимого наслаждения, Энни целовала Эрика, густые волосы окутали их лица темным покрывалом, а тело вновь горело жаждой ощутить волшебство его прикосновения, отдаться до конца.

Эрик был так же ненасытен в желании обладать ее телом, как и в стремлении узнать о прошлом Энни, ее воззрениях на жизнь, идеях и планах. И уже через несколько недель после начала их связи Энни чувствовала себя так, словно он проникал во все уголки ее индивидуальности и вбирал ее в себя. Эрик так прекрасно умел слушать, что Энни постепенно стала бояться его суждений о ней. Она считала себя слишком поверхностной для него и как-то высказала это Эрику.

Тот удивленно рассмеялся.

– Об этом тебе меньше всего стоит волноваться, – заверил он. – Ты очень серьезный, глубокий человек, Энни, гораздо многограннее, чем сама думаешь. И в этом кроется секрет твоего таланта.

– Какого таланта? – с горечью спросила Энни. – Быть объектом газетных сплетен?

Эрик серьезно покачал головой.

– Я скажу все, что думаю. Ты слишком добра и порядочна, чтобы обладать присущими Лайне жаждой власти и эгоизмом, однако все-таки сумела возродить ее к жизни, потому что была достаточно храбра, чтобы отыскать ее в себе и выпустить на волю ради Дэймона. А для этого необходим талант и нечто большее, чем талант – именно таким качеством и должен обладать истинный актер.

Энни благодарно улыбнулась. Она не стала ничего говорить Эрику о том, что терзало ее с тех пор, как студия обнародовала ее настоящее имя – Лайна, со злорадным удовольствием отождествляя ее с экранной героиней.

И когда расспросы Эрика о прошлом возвращали мысли Энни к Гарри Хэвиленду к ее юности, девушка вспоминала таинственную Элис Хэвиленд и снимки, найденные на чердаке, – снимки, наполнившие душу столь безрассудным страхом, что она в панике убежала.

А неотступно мучил Энни один вопрос: не могло ли так случиться, что омерзительные намеки прессы имели под собой какое-то основание? Неужели то древнее дьявольское зло, проглядывавшее в лице матери, гнездится в душе Энни и находит выход в ожившей на экране Лайне?