Мельница на Флоссе

Том Талливер, вообще не отличавшийся красноречием, не применял метафор, чтобы выразить свои взгляды на латынь: он никогда не называл ее орудием пытки и лишь к средине следующего полугодия, когда они взялись за «Delectus», [30] дошел до таких высот, что сказал о книге: «скучища» и «дурацкая чепуха». А пока он так же мало мог представить себе, почему и зачем он должен мучиться над латинскими склонениями и спряжениями, как невинной землеройке не понять, зачем зажимают ее в расщепленном стволе ясеня, желая избавить скот от хромоты. Я согласен, что в нынешний просвещенный век кажется почти невероятным, чтобы мальчик двенадцати лет, не принадлежащий в строгом смысле слова к. «массам», которые, как теперь считают, монополизировали право на невежество, не имел представления о том, откуда появилась на белый свет такая штука, как латынь; однако так именно обстояло дело с Томом. Понадобилось бы много времени, чтобы объяснить ему, что когда-то существовал народ, который покупал и продавал быков и овец и вел свои каждодневные дела, пользуясь этим языком, и еще больше времени, чтобы заставить его понять, почему он должен учить этот язык, раз тот потерял всякую связь с жизнью. О римлянах Том знал еще из школы мистера Джейкобза, что о них упоминается в Новом завете — данные правильные, но далеко не исчерпывающие, — а мистер Стеллинг был не из тех, кто станет ослаблять и изнеживать ум своего питомца, прибегая к упрощениям и объяснениям, или понижать укрепляющее действие морфологии, перемежая ее поверхностными и не идущими к делу сведениями вроде тех, что даются девочкам.

30

«Избранное» (лат.) — латинская хрестоматия.

Однако, как это ни странно, при таком суровом воспитании Том стал больше похож на девочку, чем когда-либо раньше. У него была сильно развита гордость, и до сих пор ничто не ущемляло ее, — он мог презирать Старого Очкарика и был убежден в своем неоспоримом превосходстве над товарищами; но теперь его гордости наносился удар за ударом. Том был достаточно проницателен, чтобы понять, что у мистера Стеллинга иные, более высокие с точки зрения света, мерки, чем у людей, среди которых он прожил все свое детство, и что согласно этим меркам он, Том Талливер, кажется неотесанным и глупым: сие было ему отнюдь не безразлично, и гордость его страдала так сильно, что это сводило на нет его мальчишеское самодовольство и делало Тома болезненно чувствительным. Он отличался очень настойчивым, чтобы не сказать — упрямым, характером, но ему было чуждо бессмысленное, ослиное упорство: разумное начало преобладало над всем остальным; и если бы он предполагал, что, простояв целый час на одной ноге, или стукнувшись — не очень сильно — лбом о стенку, или произведя, по собственному почину, еще что-нибудь в этом же роде, он станет хоть немного сообразительнее на занятиях и удостоится похвалы мистера Стеллинга, — он, несомненно, попытался бы это сделать. Но Том никогда не слышал, чтобы подобные меры способствовали лучшему усвоению теорем или запоминанию слов, а он не склонен был к гипотезам и Экспериментам. Правда, ему пришло в голову, что он мог бы получить некоторую помощь, если бы помолился; но поскольку молитвы, которые он читал каждый вечер, были давным-давно заучены наизусть, ему не очень хотелось нарушать установленный порядок и добавлять экспромтом ходатайство о помощи, не имеющее, насколько он знал, прецедента. Все же однажды, когда он в пятый раз сбился, отвечая супины третьего спряжения [31] и мистер Стеллинг, убежденный, что виной тому его небрежность, ибо это превосходило все мыслимые границы тупости, как следует его отчитал, указав, что если он не воспользуется предоставленным ему сейчас прекрасным случаем выучить супины, то пожалеет об этом впоследствии, Том, совсем отчаявшись, решил прибегнуть к последнему оставшемуся в его распоряжении средству, и в тот вечер, после обычной молитвы за родителей и «маленькую сестричку» (он начал молиться за Мэгги, когда она была еще младенцем) и за то, чтобы ему всегда следовать божьим заповедям, он добавил тем же тихим шепотом: «И, пожалуйста, сделай так, чтобы я помнил свой урок по-латыни». Затем он остановился, раздумывая, как ему попросить насчет геометрии — помолиться ли о том, чтобы понять, в чем там суть, или есть какая-нибудь более подходящая форма ее усвоения. Наконец он добавил: «И сделай так, чтобы мистер Стеллинг не задавал мне больше Эвклида. Аминь».

31

Неизменяемая глагольная форма в латинском языке, обозначающая цель при глаголах движения.

Тот факт, что на следующий день он без ошибки ответил супины, поощрил его и впредь не забывать нового добавления к своим молитвам, и восторжествовал над скептицизмом, который мог бы у него возникнуть, так как мистер Стеллинг не перестал задавать ему геометрию. Но вера его сильно поколебалась, когда он добрался до неправильных глаголов и увидел, что здесь ему нечего ждать поддержки. Должно быть, отчаяние, до которого доводили Тома причуды настоящего времени этих глаголов, не заслуживало божественного вмешательства, и, поскольку ему казалось, что он дошел в своих затруднениях до предела, — какой смысл было продолжать молиться о помощи? Том пришел к этому же выводу в один из унылых одиноких вечеров, которые он проводил в кабинете, готовя уроки на завтра. Буквы то и дело расплывались у него перед глазами, хотя он терпеть не мог плакать и стыдился слез. Теперь он даже о Спаунсере думал с нежностью — о Спаунсере, с которым всегда дрался и ссорился; с ним бы он чувствовал себя на равной ноге и наслаждался бы своим превосходством. Мельница и Йеп, который глядит на него, навострив уши, готовый повиноваться любому его знаку, стоит лишь Тому крикнуть «Эй!», возникали перед ним, как мираж, в то время как пальцы его рассеянно играли ножом, свернутой в кольцо бечевкой или еще какой-нибудь реликвией прошлого, лежащей в кармане. Том, мы уже упоминали об этом, никогда еще не был так похож на девочку, как теперь, а в эпоху неправильных глаголов пребывал в особенно угнетенном состоянии вследствие нового способа совершенствования ума, предлагавшегося ему в часы досуга. У миссис Стеллинг незадолго до того родился второй ребенок, и, поскольку ничто не могло повлиять на мальчика благотворнее, нежели сознание, что он приносит пользу, миссис Стеллинг готова была оказать Тому услугу, поручая ему приглядывать за ангелочком Лорой, когда няня возится со слабеньким новорожденным. Ну разве не славное это занятие для Тома — в солнечный осенний день вывести Лору погулять? Это поможет ему чувствовать себя в Кинг-Лортоне как дома, стать настоящим членом семьи. Так как ангелочек Лора еще не совсем твердо держалась на ногах, ей привязывали к поясу ленту, за которую Том и водил ее, как собачонку, в те минуты, когда она желала ходить сама, но такие минуты выпадали редко, и большей частью он носил это прелестное дитя взад-вперед по саду, неподалеку от окон миссис Стеллинг, как ему было наказано. Если вы считаете, что это было несправедливостью по отношению к Тому и даже деспотизмом, то прошу принять во внимание, что есть женские добродетели, которые с трудом уживаются вместе, даже если по природе своей они и совместимы. Когда жена бедного приходского священника умудряется, несмотря ни на что, отлично одеваться и делать прическу, требующую, чтобы няня иногда служила ей камеристкой, когда к тому же ее званые обеды и обстановка гостиной говорят о стремлении к таким высотам элегантности, которые, как воображают обыкновенные женщины, требуют больших доходов, — вряд ли разумно ожидать, что она наймет вторую няню или будет сама выполнять ее обязанности. Мистер Стеллинг прекрасно понимал это: он видел, что его жена творит чудеса, и гордился ею. Конечно, таскать на руках тяжелого ребенка не очень полезно для молодого Талливера, но ведь он довольно часто гуляет и один, а на будущий год мистер Стеллинг позаботится найти Тому учителя гимнастики. В число разнообразных талантов, с помощью которых мистер Стеллинг собирался покорить фортуну и обогнать большинство своих ближних, не входило — быть хозяином в собственном доме. А что ему еще оставалось? Ведь он женился на «самой доброй и милой женщине на свете», по свидетельству мистера Райли, который помнил ее белокурые локоны и неизменную улыбку еще с тех времен, когда она была девицей, и на этом основании, ежели бы между миссис Стеллинг и ее супругом возникли какие-нибудь семейные разногласия, он, не задумываясь, заявил бы, что виноват, разумеется, один мистер Стеллинг.

Будь у Тома не столь добродушный характер, оп бы, несомненно, возненавидел ангелочка Лору, но в нем таилось слишком много задатков настоящего мужчины, который всегда пожалеет и защитит слабого. Боюсь, что миссис Стеллинг он действительно невзлюбил, и даже много лет спустя с неприязнью смотрел на белокурые локоны и плоско заплетенные косы, поскольку они ассоциировались у него с надменными манерами и постоянными напоминаниями о долге — не своем собственном, ясное дело. Но ему нравилось забавлять маленькую Лору, и он с удовольствием играл с ней. Он даже пожертвовал ради нее своими пистонами, отчаявшись в том, что они послужат когда-нибудь более серьезной цели, и полагая, что взрыв доставит ей радость, и тут же получил нагоняй от миссис Стеллинг за то, что учит ребенка шалостям. Лора была для него чем-то вроде товарища, а Том так жаждал иметь товарищей! В глубине души он мечтал о том, чтобы приехала Мэгги, и готов был восхищаться даже ее возмутительной забывчивостью, хотя прежде чуть ли не из милости разрешал сестре сопровождать себя на прогулках.

Тоскливое полугодие не подошло еще к концу, как Мэгги действительно приехала к Тому. Миссис Стеллинг пригласила ее погостить у них в любое время: поэтому, когда в конце октября мистер Талливер отправился в Кинг-Лортон, он взял с собой Мэгги. Она ехала туда с таким чувством, будто пустилась в большое путешествие и начинает знакомиться с миром. Это был первый визит мистера Талливера в Кинг-Лортон, ибо Тому не следовало слишком много думать о доме.

— Ну, сынок, — сказал он Тому, когда мистер Стеллинг вышел, чтобы сообщить жене об их приезде, и Мэгги могла. не стесняясь, поцеловать брата, — ты отлично выглядишь! Учение пошло тебе впрок.

Тому стало досадно, что он не выглядит больным.

— Боюсь, я не очень хорошо себя чувствую, отец, — сказал он, — ты бы попросил мистера Стеллинга, чтоб он не заставлял меня учить Эвклида: это, верно, от него у меня зубы болят. — Зубная боль была единственной известной Тому болезнью.

— Эвклид? Это что, сынок? — спросил мистер Талливер.

— А черт его знает: определения, и аксиомы, и треугольники, и все в этом роде. Книга, где я все это учу, — ужасная чепуха.

— Полно, полно, — с укоризной сказал мистер Талливер, — как не стыдно так говорить? Ты должен учить то, что велит учитель. Он знает, что тебе нужно.

— Теперь я стану тебе помогать, — несколько покровительственно утешила его Мэгги. — Я буду жить здесь долго-долго, если миссис Стеллинг пригласит меня. Я привезла с собой сундучок и фартучки — правда, отец?

— Это ты-то мне поможешь, дуреха! — воскликнул Том, придя в восторг от ее заявления и предвкушая, как он поразит Мэгги, показав ей страничку Эвклида. — Хотел бы посмотреть, как ты сделаешь хоть один из моих уроков. Ведь я даже латынь учу! Девчонки никогда не учат таких вещей, девчонки слишком глупые.

— А я знаю, что такое латынь, — нимало не смущаясь, заявила Мэгги. — Латынь — это язык. В словаре тоже есть латинские слова. Например, bonus — подарок!

— Вот вы и дали маху, мисс Мэгги, — сказал Том, втайне удивляясь. — Больно много ты о себе воображаешь! Bonus как раз значит «хороший», — bonus, bona, bonum.

— Ну и что ж, это может быть в то же время и подарок, — не сдавалась Мэгги. — Почти каждое слово имеет несколько значений. Например, лук — овощ и вместе с тем оружие у дикарей.

— Молодец, дочка! — сказал, смеясь, мистер Талливер, а Тома даже досада взяла, что она так все знает, хотя он и безмерно рад был тому, что Мэгги останется с ним. Самонадеянность быстро с нее слетит, пусть она только по-настоящему познакомится с его книжками.

Миссис Стеллинг, любезно приглашая Мэгги погостить у них, имела в виду недельку, не более, но мистер Стеллинг, поставив девочку между колен и спросив, откуда у нее такие черные глаза, предложил, чтобы она пожила у них подольше. Мэгги решила, что мистер Стеллинг — замечательный человек, а мистер Талливер был рад оставить свою дочку там, где ее смогут оценить по заслугам. Итак, было решено, что за ней приедут только в конце второй недели.

— Давай пойдем теперь в кабинет, Мэгги, — сказал Том, когда отец уехал. — Ну что ты дергаешь головой, дурашка? — продолжал он. Хотя волосы Мэгги отросли и были гладко зачесаны за уши, она по привычке встряхивала головой, словно отбрасывала со лба воображаемые пряди. — Ты похожа тогда на помешанную.

— Я не нарочно, — нетерпеливо сказала Мэгги. — Не дразни меня, Том. Ой, сколько книг! — воскликнула она, увидев книжные шкафы в кабинете. — Как бы мне хотелось иметь столько книг!

— Ха, да тебе не прочитать ни одной из них, — с торжеством произнес брат. — Они все по-латыни.

— И вовсе нет, — возразила Мэгги. — Смотри, что написано на корешке у этой: «История упадка и разрушения Римской империи». [32]

— А что это значит, ты все равно не знаешь, — сказал Том, качая головой.

— Ну, мне нетрудно и узнать, — презрительно промолвила Мэгги.

— Да? А как?

— А заглянуть внутрь и прочитать, что там написано.

— И не пробуй, мисс Мэгги, — закричал Том, увидев, что сна уже берется за книгу. — Мистер Стеллинг никому не позволяет брать свои книги без разрешения. Мне влетит, если ты ее возьмешь.

32

Многотомный труд английского историка Эдуарда Гиббона (1737–1794).