Мельница на Флоссе

Миссис Талливер слегка покачала головой и поглядела на рубчик носового платка.

— Я не сомневаюсь в том, что вы говорите, миссис Талливер, — сказал мистер Уэйкем с холодной вежливостью. — Но вы хотели меня о чем-то просить?

— Да, сэр. И я вот что сказала себе; я сказала — ведь и у вас есть свои чувства, а что до моего мужа — он вот уже два месяца не в себе — я его не защищаю ни вот столечко, что он такой шум поднял из-за этого орошения… Хотя есть и хуже его люди, он никого не обманет и на шиллинг, даже на пенни, разве что ненароком… А коли он такой горячий и любит судиться, что я могу тут поделать? Как получил он письмо, где написано было, что земля теперь в ваших руках, тут с ним удар и приключился, — лежал будто мертвый. Но я знаю, вы будете вести себя как джентльмен.

— Что все это значит, миссис Талливер? — сказал мистер Уэйкем довольно резко. — О чем вы хотите меня просить?

— Да вот, сэр, кабы вы были так добры, — вздрогнув, заторопилась миссис Талливер, — кабы вы были так добры и не покупали мельницу и землю… землю-то еще куда ни шло… а только муж с ума сойдет от злости, ежели все вам достанется.

В глазах мистера Уэйкема промелькнула новая мысль, и он спросил:

— Кто вам сказал, что я собираюсь ее покупать?

— Ах, сэр, где мне самой такое выдумать? Мне бы это и на ум не пришло — ведь мой муж, а уж ему ли не знать законников, он всегда говорил, что им не к чему покупать дома или там землю — они их заполучают другим путем. Верно, и вы сделаете так же, я никогда и не говорила, что вы иначе станете делать.

— Ну, хорошо, а кто же это все-таки сказал? — спросил мистер Уэйкем и, откинув крышку конторки, стал перебирать там бумаги, еле слышно что-то насвистывая.

— Да мистер Глегг и мистер Дин, сэр, — они теперь занимаются всеми делами; и мистер Дин думает, что Гест и К0 купят мельницу и оставят мистера Талливера работать для них, ежели вы не захотите сами ее купить и не поднимете цену. А для мужа было бы так хорошо остаться на старом месте, коли он только сможет там заработать на хлеб: ведь она раньше его отцу принадлежала — мельница-то, а выстроил ее его дед; хотя мне и не нравилось, как она шумит, когда я только вышла замуж, — у нас в семье мельниц не было, у Додсонов-то, — и кабы я знала, что с этими мельницами вечно надо судиться, пусть бы другой кто из Додсонов выходил замуж за мельника, а не я; но я шла с завязанными глазами, уж это так, а тут все эти орошения и прочее.

— Что?! Гест и К0 покупают мельницу? Они, конечно, все возьмут в свои руки и будут платить вашему мужу жалованье?

— О боже, сэр, тяжко подумать, — сказала бедная миссис Талливер, и по щеке ее скатилась скупая слезинка, — что мой муж станет получать жалованье. Но это будет все же больше похоже на прежние времена, ежели мы останемся жить на мельнице, и нам не придется уйти куда глаза глядят… И вы только одно возьмите в соображение — ежели вы купите мельницу, мужа может опять удар хватить, и он никогда больше не встанет на ноги.

— Ну, а если бы я купил мельницу и оставил вашего мужа управляющим — тогда как? — спросил мистер Уэйкем.

— О, сэр, боюсь, он в жизни не согласится, даже коли сама мельница остановилась бы и стала молить его об этом. Ваше имя для него хуже яда, а уж особенно теперь; он так полагает, что это вы довели его до разорения, еще с тех пор, как оттягали по суду ту дорогу через луг — восемь лет назад; вот он с тех пор и начал… А я всегда говорила ему, что он неправ…

— Он тупоумный сквернослов и болван! — взорвался мистер Уэйкем, не в силах больше сдерживаться.

— О боже, сэр! — воскликнула миссис Талливер, в ужасе, что слова ее привели к таким неожиданным результатам. — Я не хочу с вами спорить, сэр, и он, возможно, изменил свое мнение за время болезни… он забыл многое из того, о чем раньше толковал частенько. И ведь не захотите вы иметь покойника на совести, ежели он вдруг помрет; а люди, и правда, говорят, что это не к добру, когда Дорлкоутская мельница переходит из рук в руки: может вся вода уйти, и тогда… Но вы не подумайте, что я желаю вам зла, сэр, и я забыла сказать, что я помню вашу свадьбу, словно это только вчера было… ведь миссис Уэйкем урожденная мисс Клинт, я это доподлинно знаю… И мой мальчик—а такого славного, красивого, статного мальчика только поискать — учился вместе с вашим сыном, и…

Мистер Уэйкем поднялся, открыл дверь и позвал клерка.

— Простите, что я вас прерываю, миссис Талливер, но мне сейчас надо заняться делами; и, я думаю, все, что нужно, уже сказано.

— И кабы вы имели все это в виду и не шли против меня и моих детей… Я не спорю, мистер Талливер неправ, но он уже довольно наказан, и есть и похуже люди, потому как его вина только в том, что он все раздает другим. Он никому не причинил вреда, только себе да своей семье… Тем хуже для нас… И я каждый день смотрю на пустые полки и вспоминаю, где что стояло…

— Да, да, я буду иметь это в виду, — быстро проговорил мистер Уэйкем, глядя на раскрытую дверь.

— И ежели вы будете так добры — не говорите никому, что я приходила к вам, а то мой сын будет сердиться на меня — скажет, я себя роняю, а у меня и без того довольно неприятностей, не хватает еще, чтоб меня бранили родные дети.

Голос бедной миссис Талливер задрожал, и, не в силах вымолвить ни слова в ответ на «прощайте» мистера Уэйкема, она только присела и молча вышла из комнаты.

— Когда состоятся торги на Дорлкоутскую мельницу? Где объявление? — спросил мистер Уэйкем у клерка, как только они остались одни.

— В следующую пятницу, в шесть часов вечера.

— А! Сбегайте-ка к Уиншипу, аукционисту: у меня есть к нему дело. Если он дома, попросите его зайти.

Хотя, направляясь в то утро в контору, мистер Уэйкем и не помышлял о Дорлкоутской мельнице, сейчас он уже твердо решил купить ее: толчком послужил разговор с миссис Талливер, из которого его быстрый ум сделал все необходимые выводы. Мистер Уэйкем принадлежал к тем людям, которые умеют быть стремительными без опрометчивости, ибо все желания их направлены к одной цели и их никогда не мучают внутренние противоречия.

Предположить, что мистер Уэйкем относился к Талливеру с той же непримиримой ненавистью, с какой Талливер относился к нему, значило бы представить, будто щука и плотва могут смотреть друг на друга с одной точки зрения. Плотва, естественно, питает отвращение к тому способу, каким щука удовлетворяет свой аппетит, а щука если и думает о плотве, даже о самой негодующей, то разве как о великолепном блюде; и только когда плотва встанет у нее поперек горла, щука начнет испытывать к ней личную вражду. Если бы мистер Талливер как-нибудь серьезно навредил поверенному или расстроил его планы, мистер Уэйкем не преминул бы почтить его своей местью. Но когда в базарный день мельник во всеуслышание называл мистера Уэйкема мошенником, клиенты стряпчего вовсе и не думали из-за этого забирать у него свои дела, и если при этом случае какой-нибудь шутник скототорговец, подзадоренный примером и выпитым бренди, делал выпад против Уэйкема, намекнув на завещания старых леди, поверенный, случись ему быть тут же, сохранял полнейшее sang froid, [61] ибо не сомневался, что большинство состоятельных граждан Сент-Огга вполне довольны тем, что «Уэйкем есть Уэйкем», другими словами — человек, который и в мутной водице не слишком благовидных дел всегда сумеет сыскать брод. Джентльмен, составивший себе большое состояние, имеющий прекрасный загородный дом в Тофтоне и безусловно лучший винный погреб в Сент-Огге и его окрестностях, мог не бояться общественного мнения. И я не уверен, что даже сам честный мистер Талливер, глядящий на зал суда как на арену для петушиных боев, не стал бы одобрительно относиться к тому, что «Уэйкем есть Уэйкем», если бы обстоятельства сложились иначе; согласно свидетельству лиц, сведущих в истории, нам всегда свойственно смотреть сквозь пальцы на слабости победителей, если победа на нашей стороне. По всем этим причинам Талливер не мог быть помехой Уэйкему — напротив, этот бедняга сам получил от адвоката несколько жестоких ударов; глупец всегда вредит себе своей запальчивостью. Уэйкем ничуть не мучился угрызениями совести из-за того, что он разок-другой провел мельника. С чего же ему было ненавидеть этого незадачливого тяжебщика — этого достойного жалости бешеного быка, запутавшегося в его сетях?

61

Хладнокровие (франц.).

Вместе с тем в число слабостей, которым подвержена человеческая природа, моралисты никогда не включали излишнюю слабость к людям, открыто оскорбляющим нас. Удачливый Желтый кандидат от Олд-Топпинга, возможно, не чувствует неутолимой ненависти к издателю Голубой газеты, развлекающему своих подписчиков напыщенной бранью по адресу Желтых, которые продают родину и соблазняют чужих жен и дочерей; но он вряд ли будет огорчаться, если закон и удобный случай помогут ему так лягнуть Голубого издателя, что тот из голубого сразу станет синим. [62] Люди преуспевающие не прочь иной раз отомстить своим врагам, так же как они не прочь поразвлечься, если это не требует с их стороны больших усилий и не вредит делу. Ну разве не приятно наказать человека, помешав ему получить место, где он был бы как нельзя более кстати, или, отнюдь не преднамеренно, очернить его доброе имя? А такие хладнокровные маленькие отплаты искалечили не одну жизнь. Видеть, как люди, которые нанесли нам пустячную обиду, доведены до нищеты и унижения без всякого нашего участия в этом, — что может сильнее польстить тщеславию и оказать на нас более умиротворяющее действие? Провидение, а может быть, другой властитель этого мира, оказывается, позаботилось воздать по заслугам нашим врагам: обстоятельства почему-то складываются так, что им действительно никогда нет удачи. Уэйкем тоже был не прочь мимоходом отомстить злополучному мельнику; и когда миссис Талливер подсказала ему, как это выполнить, он решил потешить свою душу, сделав то самое, что сильнее всего уязвит мистера Талливера, — причем потешить не просто грубым проявлением низменной Злобы, но поступком, который позволит ему любоваться самим собой. Видеть, как твой враг унижен, приятно, нет слов, но это ничто по сравнению с той высокой радостью, которую мы испытываем, унижая его благодеянием или благотворительностью. Такого рода мщение может пасть на чашу добродетелей, а мистер Уэйкем не забывал следить, чтобы эта чаша перевешивала другую. Он уже однажды доставил себе удовольствие поместить своего старого врага в сент-оггскую богадельню, на переустройство которой внес большую сумму; а теперь ему представлялась возможность «позаботиться» о другом, сделав его своим слугой. Такие веши придают особый вкус богатству и доставляют столь приятные ощущения, какие и не снятся близорукой, распаленной мстительностью злобе, лезущей из кожи вон, чтобы нанести врагу прямой удар. К тому же Талливер, всем ему обязанный, вынужден будет придерживать свой грубый язык и будет ему куда лучшим слугой, чем какой-нибудь случайный работник, униженно выпрашивающий себе место. Талливер пользовался славой человека, который по праву гордится своей честностью, а у Уэйкема хватало ума не мерить всех на свой аршин. Он был склонен судить о ближних скорее по собственным наблюдениям, нежели согласно привычным нормам, и никто лучше него не знал, что есть на свете и честные люди. Да он и сам станет присматривать за мельницей — он любит все это деревенское хозяйство. Но, покупая Дорлкоутскую мельницу, он преследовал и другие цели, помимо желания отомстить мистеру Талливеру своей «благотворительностью». Это было и в самом деле превосходное вложение капитала; кроме того, ее хотели купить Гест и К0. Мистер Гест и мистер Уэйкем часто встречались в обществе, и поверенному было приятно взять верх над этим владельцем судов и маслобоен, голос которого стал звучать чересчур громко как в городских делах, так и в застольной беседе. Уэйкем был не только делец: его считали обходительнейшим человеком в высших кругах Сент-Огга, он умел вести остроумную беседу за портвейном, копался в часы досуга у себя в саду и, вне сомнения, был превосходным мужем и отцом: в церкви, когда он ее посещал, он сидел под прекрасным барельефом, сделанным в память его жены. Большинство мужчин на его месте женились бы вторично, а он, говорили, нежнее относился к сыну-калеке, чем многие другие к своим куда лучше сложенным отпрыскам. Мы не стали бы утверждать, что у него не было других сыновей, кроме Филипа, но в отношении тех его отцовство оставалось в тени, и, заботясь о них, он не считал нужным поднимать их до себя. В этом, по правде говоря, и заключался самый веский довод в пользу покупки Дорлкоутской мельницы: еще во время разговора с миссис Талливер дальновидному адвокату среди прочих мотивов пришло на ум, что эта покупка предоставит ему в будущем прекрасную возможность устроить одного славного паренька, которого он намеревался вывести в люди. Таковы были соображения человека, на которого хотела воздействовать миссис Талливер. Она потерпела неудачу; факт этот до некоторой степени может быть прояснен замечанием великого философа, что рыболовам, удящим на муху, не удается сделать свою наживку заманчивой, потому что они недостаточно знакомы с рыбьей психологией.

62

Намек на «итенсуилские выборы» из романа Ч. Диккенса «Пиквикский клуб». Голубые — партия тори, Желтые — партия вигов.