Мелочи жизни

Пацаны воткнули штекера. Приладили микрофоны. И занавес стал медленно раздвигаться.

Со стороны мы выглядели, надо полагать, эпохально.

Первым стоял Ромео. Волосы его ниспадали волнами на самые плечи. Чуть левее от него держался Нуртай. На его ослепительной лысине играли прожектора. Затем уже я. Меня, слава богу, не было видно за кучей барабанов. Ну и Суслик жался в углу. Он, идиот, не успел подтянуть ремень своей гитары, и она свисала почти до колен. Так он и стоял, подавшись вперед, как орангутанг на табурете.

Публика заулюлюкала.

Мы начали со своего неизменного вальса. И как только Ромео взял аккорд, мы поняли, что это… конец. Капут. Провал. Причем не просто провал, а самый что ни на есть провальный провал.

Оказалось, гитары, которые мы одолжили у выглаженных ребят, настроены на три тона выше. А мы, придурки, не удосужились их даже проверить. В общей суматохе нам это просто не пришло в голову. И теперь за всю эту красоту приходилось платить. И первым платил Ромео. Платил он, надо признаться, дорого. С первых же строк он запищал неестественно высоким, каким-то совершенно мультяшным голосом:

– «Когда уйдем со школьного двора…»

Это было похоже на пропасть, в которую ты несешься на полном ходу с отказавшими тормозами. И ничего поделать уже нельзя. И летит твоя жизнь перед глазами пестрыми картинками, да еще и тормашками вверх…

Оставалось только зажмуриться.

А на нас неумолимо накатывал третий куплет. Его надо брать на тон выше.

– «Пройди по тихим школьным этажам…»

Я молча ушел в себя и застегнулся там на все пуговицы. Типа меня здесь нет, я в домике.

А Ромео, бедный, надрывался. За всех за нас. Ему было несладко. Я видел, как моментально взмокла на спине его рубашка и натянулись, вот-вот готовые лопнуть, жилы на шее.

Доставалось и пацанам. Они должны были местами вставляться -и они надсадно подпевали. Правда, опять же какими-то чужими, кошачьими голосами.

Что касается публики…

Ну…

Если честно, реакция была неоднозначной. С одной стороны, как бы единодушно. С другой…

Короче, они ржали, козлы. Они, можно сказать, угорали по-черному. Некоторые ползали под креслами и катались там. В общем, стоял дикий хохот.

Мы стоически дотянули милую песенку до конца и, когда занавес закрылся, побросали гитары и незаметно через черный ход дали деру. На улице нас уже ждал заведенный «пазик». Мы рванули с места, как группа диверсантов, оставляя за собой руины взорванного моста.

Где-то через часик за нами приехали болельщики.

Кстати говоря, они были сильно удивлены. Они сказали, что мы зря сбежали. Что публика была в восторге. Что звали на бис. Что наше выступление оказалось самым оригинальным. Самым, можно сказать, неожиданным. Все решили, что это такой специальный номер. Стеб такой. Типа пародия.

С одной стороны, это должно было бы нас обрадовать. С другой, это означало только одно: нас приняли за клоунов. И это звучало как приговор. Выход на большую сцену нам больше не светил.

Мы ждали, что нас вызовет Есен-ага. Но он не звал. Видимо, доложили. Ну и Нуртай к нему не шел. Из гордости.

Мы еще недельки две потрындели у себя в клубе, а потом Нуртая забрали в армию.

Он слал нам письма. Писал, что создал у себя в войсковой части ансамбль и теперь гастролирует с ним по всему Приморскому краю.

Мы нашли на карте этот Приморский край. Ромео даже раздобыл где-то альбом с картинками. Ничё так места. Леса, озера. Пушнина.

А ансамбль наш развалился. Некем было заменить Нуртая. Как говорят в парижах – селяви такое.

Хотя какое уж там «селяви»? Вон даже «Лед Зеппелин», говорят, развалились с «Битлами». Говорят, деньги не поделили. А нам-то с пацанами чего было делить? Мы же, что называется, так, погулять вышли.

Смогу ли я?

– Хочу ли я?..

Могу ли я?..

Говно ли я?. .

Магнолия!

Мне 12 лет, и я иду на футбол. Мяч под мышкой. На футболке – номер 10. Как положено. И надпись на спине – «Месси». Ну а как же! Не писать же: «Роналду». Или там – «Бэкхем». Они уже давно не футболисты. Они – модели.

Роналду уже опустился до того, что рекламирует шампунь от перхоти.

Да ладно. Фиг с ним.

Иду я, значит, на поле наше футбольное, что сразу за поселком. Там проплешина есть такая – ровная как стол и твердая как камень. Утоптали за столько-то лет.

Солнце уже зашло. Смеркается. Дневная жара сменяется вечерней прохладой. В ауле – благодать. Ветерок с гор.

Уже и коровы с пастбищ возвращаются. Ильяс-ата, местный пастух, гонит овец. Пыль столбом. Сейчас пацаны скот по сараям закроют и на поле потянутся. Поиграем. А пока можно размяться. На турнике повисеть. Времени как раз хватит.

Честно говоря, командеха у нас так себе. Слабенькая. Вечно проигрываем базовским.

У них там и состав поровней, и игроки поопытней. Наигранные. Сколько раз чемпионами района становились!

Амы…

У нас – одна мелюзга. Только начинают. Ни навыков, ни сил, ни мастерства. Одно желание. А на одном желании, как известно, далеко не уедешь.

Но ничего. Еще год-два – и подтянутся. Заиграют.

И вот подхожу я, значит, к полю нашему, гляжу – парень какой-то у ворот сидит. Бутсы натягивает. Спиной ко мне. Вроде как не из наших. Во всяком случае – не похож. Может, из новеньких кто, думаю. Из приезжих. Может, оралман?

Подхожу ближе. Оборачивается.

Боже мой! Глазам не верю. Обама! Собственной персоной. Молодой еще. Лет 20-25 от силы.

– Барак? – почти выкрикиваю я от неожиданности и спешу поправиться: – Барак-ага?!

– Аха, – отвечает он буднично и протягивает руку – Салам. Как сам?

– Да ничего, – отвечаю. – А вы как здесь?!

– Да вот, – говорит, – переехали сюда. Всей семьей.

– В наш аул?!

– Аха. А что? Мне нравится. Тишина и покой.

– И что, – спрашиваю я, совершенно обалдевший, – и Мишель с вами?

– Конечно, – говорит и забирает у меня мяч. – И Мишель, и дети. Думаю и стариков своих перетащить. Сюда. Со временем.