Мелодия встреч и разлук

Так, улыбаясь своим мыслям, она доходит до сквера на берегу реки Пассейик, садится на скамейку, открывает книгу. Если бы Алина читала новомодную сагу «Сумерки» или романы уже ставшего современным классиком Тони Парсонса, или какой-нибудь справочник по уходу за ребенком, можно было бы утверждать, что в ней действительно произошли кардинальные изменения, но она внимательно изучает «Подход Зельтсмана к традиционной классической портретной фотографии», а это означает, что ее сегодняшнее состояние — всего лишь временное затишье перед очередным всплеском идей, проектов, поездок и выставок. Алина считает, что она отдыхает, но, на самом деле, она уже работает. Прочитав очередной совет, она отрывает взгляд от страниц, вылавливает из прогуливающихся по парку людей самую колоритную фигуру и начинает мысленно примерять к ней фон и цвет, рекомендованные учебником, придумывает позы, выражение лица, прическу, меняет одежду. Даже лебедей, плывущих вдоль берега, она переставляет согласно принятым канонам завершенной композиции. «Нужно избежать любых недовольных элементов, которые отвлекли бы внимание зрителя от лица предмета», — читает Алина. Да, конечно, это аксиома. Первое правило для портретиста. Вот с этого круглого джентльмена надо снять кепку, которая закрывает весь лоб и делает нос, напоминающий картошку, еще более широким. Тот малыш все время загораживает рот печеньем, а девушка, что приближается на велосипеде, очень хорошенькая. И подвеска на шее ей идет, хоть и крупновата, но для съемки ее пришлось бы убрать, слишком много внимания она забирает на себя. Так не пойдет. Украшениями любуются в Алмазном фонде, а основа портрета — глаза. Глаза у девушки просто волшебные: миндалевидные, лучистые, цвета переспелой вишни, только смотрят как-то удивленно и слегка виновато. Она приближается к Алине на своем велосипеде, не догадываясь о том, что ее уже посадили на стул, переодели в платье французской придворной дамы восемнадцатого века, закололи волосы в высокую прическу, осветили скулы, вложили в руки веер и чуть наклонили голову к левому плечу.

— Да, так будет хорошо, — удовлетворенно кивает сама себе Алина.

— Здравствуйте, — «фрейлина» соскакивает с велосипеда перед коляской. — Вы так смотрите на меня, но, к сожалению, я пока ничем не могу вас порадовать.

Алина отрывает изумленные глаза от книги. Девушка стоит возле нее, слегка склонив голову к левому плечу, как на воображаемом портрете. «Да, позу я определенно нашла правильную. Она ей подходит», — успевает себя похвалить Алина, прежде чем узнает в незнакомке почтовую служащую.

— Я помню, что вы ждете уведомления, — продолжает та извиняющимся тоном, — но мы еще не получали и…

— Я понимаю, не беспокойтесь. Если бы я отправила посылку в соседний штат, все было бы гораздо быстрее.

— Да, конечно, — девушка чуть заметно краснеет. — Здесь все службы работают бесперебойно, а как там, я не знаю.

— Я знаю. Могли бы работать и получше. Вы не волнуйтесь. Днем раньше, днем позже. Главное, чтобы дошло отправление.

— Дойдет обязательно.

— Я надеюсь. Во всяком случае, надеюсь, что успею до отъезда получить уведомление о вручении.

— Вы собираетесь уезжать? — Голос девушки отражает отношение американцев к своей стране. Это самое лучшее место в мире, и мысль о том, что кто-то не желает здесь оставаться, вызывает крайнее изумление.

— В гостях хорошо, а дома лучше, — улыбается Алина, а девушка, недоуменно пожав плечами, продолжает свой путь.

Алина успевает прочесть еще несколько глав и «сфотографировать» двух подростков, старушку в смешной, похожей на блин шляпке, влюбленную пару афроамериканца и китаянки, лабрадора и трех белок, когда из коляски наконец доносится недовольное кряхтение.

— Да-да, — заглядывает тетя в коляску к племяннику. — East or West, home is best [27] . Ну, пойдем. Мама твоя, наверное, уже вернулась.

Мама вернулась. Едва Алина переступает порог, маленький Майкл выхватывается из коляски, прижимается к груди с такой силой, будто с ним расставались по меньшей мере на месяц, и стремительно уносится в детскую: мыться, кормиться, ласкаться и нежиться в мамочкиных объятиях.

— И она говорит, что через месяц собирается вернуться на сцену, — провожает скептической фразой порыв жены Анатолий. — Я не верю.

27

В гостях хорошо, а дома лучше (англ.).

— А я верю! — Тут же бросается в бой Натали. — У Мэри всегда все получается. Раньше…

— Раньше у нее не было ребенка.

— Ребенок не может быть помехой. Вот мама…

— Натали, — Алина быстро прерывает дочь, она хорошо помнит, что у нее плохо получалось совмещать материнство с работой, а Натали, похоже (какая радость!), забыла, — детка, тебе понравились аттракционы?

— Да! Класс! Там было такое! Ты просто не представляешь!

Остаток дня Алине приходится представлять качели, карусели и горки, заползать в шаткой кабинке на вершину огромного склона и, зажмурившись, готовиться к стремительному полету вниз, мчаться на лодке к искусно сделанному подобию Ниагарского водопада, визжать от ужаса при столкновении с чудовищами в «Пещере страха» и от души хохотать над изображениями в кривых зеркалах.

— Там так чудесно, мама, — ежеминутно повторяет Натали, — пойдем с тобой еще раз?

— Не знаю, милая. Может, тебе стоит съездить с папой?

— Он все время занят, — Натали обиженно надувает губки. Алина вздыхает. Знает, дочь злится не на нее — на отца. За весь месяц он сумел выкроить всего пару часов на общение с дочерью, хотя в прессе постоянно мелькают его фотографии на приемах, где он появляется с очередной — уже не то четвертой, не то пятой — женой. Алину огорчает его отношение к Натали, радует другое: ко всем своим детям он относится одинаково, и за это Алина ему в какой-то степени даже благодарна.

— Хочешь, я сама позвоню папе и попрошу его?

— Не надо! Я хочу с тобой.

— Не знаю, доченька, успеем ли до отъезда.

— До какого отъезда? Куда это вы собрались? — в комнату заглядывает Мэри.

— Уснул?

— Вроде да. Но ты не увиливай от ответа! Вы хотите уехать?

— Не сейчас, конечно, но, наверное, уже в ближайшем будущем.

— Зачем? — строго и вызывающе. Именно так, как должна спрашивать старшая сестра.

— Маша, странный вопрос. Работа, школа, устоявшийся быт, наконец. Я еще хотела Натали на море свозить до первого сентября.

— Свози, — кивает благосклонно. — А потом возвращайтесь. Будем налаживать быт здесь: работу, школу, все, что пожелаете.

— Спасибо, Машенька! Но здесь, ты сама сказала, надо налаживать, а там уже все налажено и привычно. И потом тебя сейчас, возможно, расстраивает мысль о расставании, но, как только ты вернешься на сцену, мы едва ли сможем видеться чаще, чем раньше. Если мы вернемся, поедем в свою квартиру в Нью-Йорке, а ты, отыграв концерт, будешь спешить сюда к мужу и сыну, поэтому я не вижу разницы, сколько километров будет между нами: триста или семь с половиной тысяч.

— И все же я не понимаю, что там есть такого, чего нет здесь?

— Я не знаю. — Алина действительно не знает. Просто теперь она твердо уверена в том, что никогда по-настоящему не хотела уезжать из России. А зачем же делать то, чего не хочешь?

— Не знаешь?

— Нет.

— Зато я знаю, что есть здесь, чего нет там. И продолжаю настаивать на том, что здесь вам должно быть лучше. Здесь есть я. Пусть мы будем видеться не так часто, как хотелось бы, но это практически один город, это один штат, одна страна, один континент, наконец! Тут у вас есть близкие люди. А там вы будете совсем одни.

— Не совсем, — улыбается Алина.

— Как это? Что ты имеешь в виду? Я не понимаю. У тебя кто-то есть? Или… что это значит?

— Это значит, — неожиданно встревает в разговор взрослых Натали, — что не у мамы, а у нас там кто-то есть.

— Кто? Уж не родственники ли с Украины, которых мы никогда в жизни не видели?

— Нет, конечно, — смеется Алина.

— Какие родственники? — тут же требует разъяснений Натали, но взрослые только небрежно отмахиваются.

— А кто? Кто у вас там?