Мемуары фельдмаршала

Через несколько недель после моего приезда в Англию министерство снабжения попросило меня посетить предприятия [241] в разных частях страны, производящие снаряжение для армии. Во многих случаях оно срочно требовалось для «Оверлорда», мужчины и женщины работали сверхурочно.

Во время этих визитов я много общался с гражданскими людьми, и на каждом заводе меня просили выступить перед рабочими. Я говорил им, что все мы представляем собой одну огромную армию, будь то солдат на фронте сражений или рабочий на внутреннем фронте; их работа так же важна, как наша. Нашей общей задачей было сплотить рабочих и солдат в единую команду, исполненную решимости уничтожить немецкое господство в Европе и во всем мире.

22 февраля я выступал на Юстонском вокзале перед представительным собранием железнодорожников со всей Англии. Там присутствовали секретари профсоюза, рабочие лидеры и служащие. Я говорил полтора часа, вел речь о предстоящих проблемах и о том, как они могут помочь в их решении. Сказал, что теперь мы добились успеха в войне и худшие дни позади, что мы все должны сосредоточиться на своей задаче и закончить войну. Когда я закончил обращение, профсоюзные секретари заверили меня в своей полной поддержке.

3 марта меня пригласили в лондонские доки, там я обращался примерно к шестнадцати тысячам докеров, стивидоров и матросов. Тема была та же самая — предстоит выполнить работу, и мы вместе ее выполним.

Во время этих визитов я общался со многими людьми, и у меня создалось впечатление, что люди устали от войны, измучены ею. Шахтеры, заводские рабочие, докеры, железнодорожники, домохозяйки — все напряженно работали больше четырех лет. Получить выходной было сложно. Светомаскировка создавала зловещую атмосферу. Мне больше, чем прежде, казалось необходимым закончить войну в Европе в 1944 году. Людям это было нужно, и я поклялся сделать все, что в моих силах, чтобы закончить войну с Германией к Рождеству; я был уверен, что это возможно, если мы не будем совершать ошибок.

Во время моих поездок по стране гражданские повсюду встречали меня восторженно. Люди, казалось, думали, что у меня есть некий волшебный рецепт победы и что я послан вести их к лучшему. Я чувствовал в этом опасность и понимал, что в политических кругах мою деятельность не одобрят. Так и вышло. [242]

Я получил намек, что эти визиты следует «отложить», — на что ответил, что меня попросили их предпринять некоторые министерства на Уайтхолле.

Надо сказать, требовалось поднять дух у рабочего населения, воодушевить его. Дать ему новую тему для разговоров. Все полагали, что вторжение обернется кровавой баней с ужасающими потерями; я заверял людей, что этого не будет. Все это можно было сделать только при личных встречах, и мои визиты принесли в этом отношении пользу.

Национальный сберегательный комитет в это время обратился с воззванием ко всей стране собирать средства в рамках своих кампаний «Крылья для победы» и «Военно-морская неделя». Последнее обращение называлось «Салют солдату».

После невнимания общества к армии в мирные годы, окончившегося поражениями в начале войны, возрождения престижа армии пришлось ждать долго. Аламейн, победы в Африке, на Сицилии, в Италии восстановили веру общества в способность армии добиваться результатов. Британский народ теперь видел, что армия готовится отправиться на битву с английской земли. Это был момент огромной психологической важности. Кампания «Салют солдату» проводилась во всех городах и селах, комитеты создавались не только для сбора денег, но для демонстрации единства страны и армии в предстоящей битве. Кульминационным пунктом этой кампании стал званый обед в Мэншн-Хаус в Лондоне, на котором предстояло выступать военному министру (сэру Джеймсу Григгу) и мне. Я решил, что моя речь будет призывом к нации, чтобы вдохновить идущую сражаться армию величием ее дела. Это было мое первое публичное выступление не перед солдатами. Оно уже опубликовано, но я сознательно включаю его сюда, поскольку из него ясно, как я мыслил в марте 1944 года — готовясь к великому предприятию в Нормандии.

«Сегодня я хочу сказать вам о солдате — о бойцах, собравшихся со всех концов империи на зов долга. Для меня было великой честью командовать большой имперской армией в африканской и итальянской кампаниях. Люди Британской империи — прекрасные солдаты. В военном деле «человек» играет [243] решающую роль; думаю, в гражданской жизни должно быть то же самое. Предприниматель должен снискать доверие своих работников; вместе они составляют единую команду, а именно «командные действия» приводят к победам в сражениях и в итоге к победе в войне. НЕОБХОДИМОСТЬ ХОРОШЕГО ВООРУЖЕНИЯ Когда для сражения собираются крупные силы, совершенно ясно, что они должны быть как следует экипированы, снабжены наилучшим возможным оружием и снаряжением. Не нужно обращаться далеко в историю, дабы увидеть, что происходит, когда этого НЕ ДЕЛАЕТСЯ. И в этом отношении нужно постоянно помнить, что мы, к нашему стыду, послали наших солдат на эту современную войну с совершенно не отвечающими требованиям снаряжением и оружием; нам нужно винить только себя за поражения в начале войны. Разумеется, мы не должны впредь допускать ничего подобного и не допустим. Мы можем показать нашу серьезность в этом отношении в ходе кампании «Салют солдату». ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР Но главное для успеха в сражении не просто предоставить армии танки, орудия и другое снаряжение. Конечно, нам нужны хорошие танки и хорошие пушки; но главное — это человек в танке и у орудия. Главное «человек», а не только машина. Танк и люди в нем представляют собой команду; лучший в мире танк бесполезен, если его экипаж плохо обучен и не обладает мужеством. Одним из главных факторов успеха в сражении является человеческий фактор. В распоряжении командира находится определенный человеческий материал; что он сможет сделать с этим материалом, целиком зависит от него. Если ваши люди обладают живым умом, если они стойки и смелы, хорошо обучены сражаться и убивать, если они рвутся в бой, обладают заразительным оптимизмом и наступательным пылом, который является результатом физического здоровья, и вы даете этим людям надлежащее оружие и снаряжение — для вас не существует ничего невозможного. [244] Вот два необходимых условия. Первое — такие люди должны верить в Бога и правильно понимать стоящие перед ними моральные проблемы. Второе — между командиром и войсками должно существовать взаимное доверие; каждый шаг, который вы предпримете для установления доверия, принесет очень хорошие результаты; снискав доверие своих людей, вы получаете бесценную жемчужину. Верный способ снискать доверие солдат — успех. Думаю, способам добиваться успеха нужно учиться всю жизнь. Полагаю, что изучение военных поражений, случавшихся в нашей истории, откроет нам, что к ним приводили, главным образом, следующие причины: неумелое командование, или плохая работа штаба, или пренебрежение человеческим фактором, иногда, возможно, и все три. Если вы скажете солдату, что вам нужно, и должным образом отправите его в бой, он всегда выполнит свою задачу — он никогда не подводил. Британским солдатом руководить легко; он ценит правильное руководство и немедленно на него откликается. Если вы снискали его доверие, он ни за что не подведет вас. Британцы — великолепные воины. И когда воины империи собираются на битву, окончательный результат не может вызывать сомнений. АРМИЯ В АНГЛИИ После Дюнкерка армия в нашей стране переживала трудные времена. Она не участвовала в сражениях за морем, не испытала их возбуждения, не знает, как они ведутся. Тем не менее она сохранила свой дух и боеспособность. Хочу отдать должное моему предшественнику на должности командующего, генералу Пейджету, отдавшему все силы тому, чтобы армия в Англии была постоянно готова ответить на зов долга. Армию в Англии я нашел в превосходном состоянии боевой готовности. Верю, что когда она пойдет в сражение, то докажет, что у нас не бывало лучшей. [245] ВООДУШЕВЛЕНИЕ ВОЙСК ПЕРЕД ВТОРЖЕНИЕМ Я хочу попросить весь народ помочь в задаче воодушевления солдат нашей страны в это важное время. Влиять на армию, находящуюся среди чужого народа, легко; образ жизни и мыслей тех людей в основном значения не имеет; наши священники оказывают главное влияние на религиозные взгляды. Но когда армия находится среди своего народа — дело совсем другое. Она уважает и понимает людей, в окружении которых находится, эти люди постоянно вливают свои взгляды и мысли в восприимчивый ум солдат — в каждом доме, клубе, церкви, часовне, ресторане и так далее. Некоторые из этих мыслей враждебны сражениям и боевому духу. Священники уже не оказывают главного влияния на религиозные взгляды; они становятся лишь одним из элементов влияния — и не самым сильным. За морем я призывал священников помочь мне в моей задаче; и они превосходно отвечали на мой призыв. В 8-й армии воодушевление имело свои корни в моих обращениях к солдатам перед Аламейном: «Господь могучий в битве ниспошлет нам победу». Но сейчас мое преданное братство священников сталкивается с другой проблемой; требуется нечто большее — и совершенно непосильное им одним. Воодушевление армии требует воодушевления нации — всего населения, в чьих домах живут солдаты, которое представляет собой их отцов, матерей, братьев, сестер, друзей и так далее. Мы должны призвать нам на помощь весь народ, как партнера в сражении; только воодушевленная нация может дать в этих условиях воодушевленную армию. Совершенно необходимо понять: «прилив в делах, с которым мы достигаем успеха», настанет не в день перемирия или победы. Он настанет, когда наши люди пойдут сражаться за это великое дело. Прилив начнется тогда или никогда. Сейчас такое время, когда в народе должны появляться все благородные мысли, все высокие идеалы, все великие цели, которые находились под спудом в течение этих безрадостных лет. И тогда с подъемом жизненных сил нации люди ощутят себя орудием возрожденной [246] народной мощи. Особым торжеством наших усилий будет рост лучших качеств всего народа, подобающих молитве: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его». Все это необходимо. От наших солдат требуется особая доблесть. Земля обетованная теперь не так уж далека; если понадобится, мы пойдем на любой риск, отдадим свою жизнь, чтобы ею могли наслаждаться другие. Из нации, посвятившей себя благородной цели, такие люди появятся в изобилии. И «Господь могучий в битве» будет с нашими армиями, и Его особое провидение будет помогать нам в битве. Суть прилива, который должен нахлынуть, совершенно ясна: это не личная причуда и не теория одного человека; это прилив, который нес нацию на протяжении всей ее истории. Он есть в обряде коронации наших короля и королевы. Национальная церковь вручила нашему королю Меч государства с алтаря Вестминстерского аббатства: «Этим мечом твори правосудие, пресекай рост зла». Теперь перед нами стоит задача использовать этот священный меч Его Величества в пробужденном духе нынешнего дня. Нет опасений, что этот исполненный решимости дух ослабеет, дрогнет или исчезнет в день победы. Все должны оказывать помощь, и национальная церковь должна вести их за собой. ЗАДАЧА АРМИИ Я уже почти закончил. Армия готовится исполнить свой долг, полностью сыграть свою роль в предстоящих событиях этого года. Каждый солдат знает, что армии для выполнения своей задачи необходима полная поддержка ВМФ и ВВС; знает и то, что поддержка будет оказана в полной мере. Хочу добавить к этому, что войска на фронте не могут выполнить свою задачу без полной поддержки внутреннего фронта. Мы представляем собой единую большую команду и готовимся принять участие в самом впечатляющем перетягивании каната, какое только видел мир. В первых натяжениях мы уступили, но сейчас уступать начинает противник; если мы победим в этом натяжении, победим в состязании. [247] Если кто-то из нас ослабеет, выпустит канат или упадет, это состязание мы проиграем. Можете вы представить себе в будущем такой разговор? — Что ты делал во время этой мировой войны? — Поначалу тянул канат изо всех сил, но вскоре потерял к этому интерес и выпустил его. Решил, что мне нужен отдых; и хотел более высокой платы. — И вы победили? — Нет, проиграли. Я выпустил канат, и мы проиграли состязание. Господи, прости меня; мы проиграли. Возможно ли, чтобы такой разговор можно было приписать нам, британцам? Нет, это невозможно; слава богу, невозможно. Так давайте все возьмемся за канат и поднатужимся. Долго ли продлится это натяжение? Никто не знает наверняка; может быть, год; может быть, дольше. Но это будет славная борьба; и мы выиграем. Женщины несут тяжкое бремя этой войны; они хотят, чтобы мы победили в этом натяжении; они все нам уже помогают. Поэтому мы должны засучить рукава; это будет настоящая работа для настоящих мужчин. Теперь наша задача — пустить в ход священный меч Его Величества: «Этим мечом твори правосудие, пресекай рост зла». Единая команда всей империи доведет это дело до конца. Это настоящая работа для настоящих мужчин».

В феврале я начал позировать для портрета, который хотел оставить сыну, если погибну на войне. Обратился к художнику Огастесу Джону и условился об оплате. Вскоре мне стало трудно выбирать время для сеансов позирования, и наконец я вынужден был сказать, что больше не смогу приезжать к нему в мастерскую.

Художник попросил меня приехать еще раз, чтобы он сделал карандашный набросок, с которого он допишет портрет, — и я приехал.

26 февраля в мастерскую заглянул Бернард Шоу, чтобы побеседовать с художником, и оставался там до конца моего сеанса. Раньше я не встречался с Шоу и нашел его весьма занимательным [248] человеком с проницательным умом. В тот же вечер Шоу написал Огастесу Джону следующее письмо:

«26 февраля 1944 года Дорогой Огастес Джон! Сегодня днем мне пришлось говорить на всевозможные темы, чтобы развлечь Вашего натурщика и отвлечь его от мыслей о войне. Я видел одновременно вас обоих, двух знаменитых людей, и заметил поразительное несходство между вами. Вы крупный, рослый, белокурый, выглядели чуть ли не громадным по сравнению с тем весьма компактным мотком стальной проволоки, который, казалось, мог уместиться у Вас в кармане. Хороший портретист непременно воплощает в своей работе не только позирующего, но и самого себя; а поскольку себя, когда пишет, он видеть не может (как видел вас я), существует некоторая опасность, что в законченном портрете подменит собой натурщика. И в самом деле, Ваш портрет Б. Л. М. сразу же напомнил мне Ваш автопортрет из Лейстерской галереи. Он заполняет холст, создавая представление о крупном, рослом человеке. Он не смотрит на тебя, а Монти всегда производит своим взглядом сильное впечатление. Монти фокусирует все пространство в одной точке, словно увеличительное стекло; но на холсте пространства почти нет: Вы не оставили для него места. Сделайте вот что. Возьмите ту старую, пропитанную бензином тряпку, которой Вы стирали столько моих портретов (бывших шедеврами), и сотрите этот портрет начисто. Потом напишите маленькую фигуру, смотрящую прямо на зрителя сверху, как он смотрел на меня с помоста. Пишите его сидящим (с небольшим передним планом), подавшись вперед, на небольшой табуретке, подобрав под нее ноги, испытующе смотрящего проницательным взглядом, глаза его незабываемы. Фон: простор африканской пустыни. Результат: картина, стоящая сто тысяч фунтов. Нынешний набросок стоит, по совести, не больше Вашего пропитания за то время, пока Вы работали над ним. Вы, собственно, не заинтересовались этим человеком. Отвечать не трудитесь. Просто воспользуйтесь этим советом или отвергните его, по своему усмотрению. [249] Какой нос! И какие глаза! Назовите картину «Бескрайние горизонты и один человек». Представьте себе солдата, настолько умного, что он пожелал позировать Вам и разговаривать со мной! Всегда Ваш, Дж. Б. Ш. «.

Очевидно, Шоу передумал и 27 февраля написал Огастесу Джону снова:

«Мой дорогой Джон! Наутро я понял, что часть моего вчерашнего письма следует отвергнуть как вспышку старческого волнения; с деловой точки зрения портрет в нынешнем виде будет таким, какого ожидают заказчики и который они вправе получить (много краски и позирующий во весь холст). Между нами, там тонкий, красивый, присущий Вам цветовой план, убирать который нельзя. Видимо, будет лучше всего завершить этот портрет для заказчиков, а затем написать картину для себя. Только, поскольку у него наверняка не будет больше времени Вам позировать, Вам нужно будет незаметно сделать набросок-другой из кресла, в котором я сидел. Хуже всего, что на восемьдесят восьмом году жизни я не могу быть уверен, говорю разумно или несу старческую чепуху. Решать это я должен предоставить Вам. Как всегда искренне Ваш, но старчески болтливый Дж. Бернард Шоу».

Когда портрет был дописан, мне он не понравился, так как я не нашел в нем сходства с собой. Я не знал, как положено поступать в подобных случаях, и обратился к Огастесу Джону с вопросом, принять ли мне доставленный холст. Вот его ответ:

«19 мая 1944 года Мой дорогой генерал. Хотя я не преуспел в том, чтобы угодить Вам, я вполне вознагражден тем, что имел честь писать Вас и познакомиться с Вами. Не думаю, что Вы правы, отвергая картину, которой восхищались [250] многие знатоки, но мне в голову не придет навязывать Вам ее против Вашей воли. Я наверняка упустил какие-то Ваши черты, которые хотели бы видеть на портрете многие. Еще один-два сеанса, видимо, позволили бы добиться большего сходства. Вложенное письмо говорит, что Вы с полковником Дони не одиноки в осуждении этой работы. Я глубоко благодарен Вам за то, что Вы уделили мне так много времени, будучи заняты гораздо более важными делами. Спасибо за письмо. Искренне ваш, Огастес Джон».

Письмо, вложенное Огастесом Джоном.

«Уважаемый сэр. Я с громадным негодованием увидела в газете «Лиснер» за 4 мая Ваш портрет генерала Монтгомери. Можно подумать, Вам позировал древний Ганди или столетний старец. Я считаю это оскорблением генералу, он выглядит мертвецом, а не живым. Конечно же, заказчики были вынуждены принять Вашу работу, иначе Вы подняли бы скандал, как Вы уже сделали однажды, когда Вашу картину не вывесили. К тому же Вам пора отойти на задний план и уступить место молодым. Миссис М. Э. Тозер».