Мемуары фельдмаршала

Берлин был потерян для нас после того, как мы не сумели выработать разумный план в августе 1944 года, после победы в Нормандии.

Американцы не могли понять, что стратегическая победа в войне мало что значила без победы политической; эта странная точка зрения стала причиной наших страданий, начавшихся после дня победы и продолжающихся до сих пор. Война — это политический инструмент; как только становится ясно, что вы можете одержать победу, дальнейший ход военных действий должен определяться политическими соображениями. Осенью 1944 года я ясно понял, что принятый нами способ ведения дел приведет к последствиям, которые будут ощущаться еще долго после окончания войны; тогда мне казалось, что мы все «испоганим». Должен признать, что именно это мы и сделали.

Я мало что могу рассказать такого, о чем бы уже не писали другие. Перейдя Рейн, мы устремились к Балтийскому морю. Я ставил своей целью добраться туда вовремя, чтобы успеть помешать русским войти в Данию и таким образом получить контроль над выходом из Балтийского моря. Чтобы ускорить продвижение, дивизии наступали по узким коридорам и на большую глубину; наши передовые бронетанковые части обходили участки сопротивления врага, а затем шедшие за танками войска атаковали их с флангов или с тыла.

По мере нашего продвижения на восток премьер-министр и Эйзенхауэр начали беспокоиться, что я не сумею «помешать» русским войти в Шлезвиг-Гольштейн, а потом оккупировать Данию. Боюсь, что это меня несколько разозлило, и по моим ответам, вероятно, это чувствовалось! 27 апреля я ответил Эйзенхауэру, что прекрасно знаю, что следует делать, но он должен понять, что, выведя из-под моего командования 9-ю американскую армию (это произошло 3 апреля), он тем самым автоматически замедлил ход операций на северном фланге. В конце концов нам удалось обойти русских. Мы вышли к Балтийскому морю у Висмара и Любека 2 мая примерно за шесть часов до подхода русских и блокировали датский полуостров. Мы установили линию [354] Восточного фронта от Висмара на Балтийском море до Эльбы у Домица; к этому флангу стекались немецкие войска и гражданское население, пытавшееся уйти от русских. Наш западный фронт тянулся от Любека на запад до Бад-Олдесло и далее на юг до Эльбы. Между этими двумя линиями фронтов отмечалось большое скопление людей и царила неразбериха; дороги были забиты немецкими солдатами и гражданскими лицами, бегущими с востока. 2 и 3 мая число пленных, взятых 2-й армией, достигло почти полумиллиона человек.

Интересно проследить разницу между двумя крупными поражениями, нанесенными немцам западными союзниками с июня 1944 года. В августе 1944 года они потерпели серьезное поражение в Нормандии; однако тогда им дали возможность восстановиться, а наличие людских ресурсов позволило им сформировать и экипировать новые дивизии. Разгром в марте — апреле 1945 года несопоставим с поражением в Нормандии; немцы потеряли столько людей и территорий, что формирование и экипировка новых дивизий уже не представлялись возможными. У них больше не оставалось неразрушенных коммуникаций, они утратили мобильность. Это означало, что их дело проиграно, а германская война отсчитывала последние мгновения. Гитлеровская Германия стояла перед полной катастрофой. [355]

Глава двадцатая. Капитуляция Германии

27 апреля мне сообщили из военного министерства, что 24-го Гиммлер через шведский Красный Крест передал предложение о капитуляции.

Гиммлер указывал, что Гитлер безнадежно болен, а он (Гиммлер) имеет все полномочия для действий. Я не обратил особого внимания на это сообщение. Мне казалось, что приближавшиеся русские представляли куда большую опасность, чем побежденные немцы. Я знал, что германская война практически завершилась. Главная и неотложная задача состояла в том, чтобы со всей быстротой дойти до Балтийского моря, а затем сформировать фланг, обращенный на восток; это был единственный способ остановить русских, рвавшихся в Шлезвиг-Гольштейн, а оттуда — в Данию.

Теперь события развивались стремительно. Вечером 1 мая мы перехватили сообщение немецкого радио, что Гитлер умер на своем командном посту в Берлине и что своим преемником в качестве фюрера он назначил адмирала Деница. О Гиммлере даже не упоминалось; позже один из моих офицеров связи видел его в штабе Деница в Фленсбурге и понял, что он уже не играет ведущей роли в руководстве делами.

Днем 2 мая генерал Блюментритт, командующий всеми сухопутными силами Германии от Балтийского моря до реки Везер, прислал в штаб 2-й армии сообщение, гласившее, что на следующее утро он приедет с предложением о капитуляции своих войск. Он так и не появился, но вместо этого прислал радиограмму, что переговоры должны идти на более высоком уровне.

3 мая фельдмаршал Кейтель с согласия адмирала Деница прислал в мой штаб в Люнебургской пустоши делегацию для начала [356] переговоров о капитуляции. Группа прибыла в 11.30 утра. В нее входили:

генерал-адмирал фон Фридебург, главнокомандующий германскими военно-морскими силами;

генерал Кинцель, начальник штаба фельдмаршала Буша, который командовал сухопутными силами немцев на моих северном и западном флангах;

контр-адмирал Вагнер;

майор Фрайдель, штабной офицер.

Позже к этой четверке присоединился еще один штабной офицер, полковник Поллек.

Их привели к моему фургону и поставили под британским флагом, гордо развевавшимся на ветру. Я заставил их подождать несколько минут, а затем вышел из фургона и пошел к ним. Все они отдали мне честь под флагом Соединенного Королевства. Я знал, что немцы приехали капитулировать и что война закончилась. Немногие из тех, кто находился в связных и оперативных фургонах моего тактического штаба, смогут забыть волнение, испытанное ими, когда они услышали слабый «стук» немцев, которые пытались связаться с нами по командной радиолинии, чтобы получить от своей делегации инструкции по капитуляции.

Я спросил своего переводчика: «Кто эти люди?» Он ответил.

Тогда я спросил: «Чего они хотят?»

Адмирал Фридебург прочел мне письмо от фельдмаршала Кейтеля с предложением сдать мне три немецкие армии, отступавшие перед русскими между Берлином и Ростоком. Я отказался рассматривать это предложение, сказав, что эти армии должны сдаться русским. Я добавил, что, разумеется, если какие-то немецкие солдаты направятся к моему фронту с поднятыми руками, их автоматически возьмут в плен. Фон Фридебург сказал, что сдаваться русским немыслимо, потому что они — дикари, и что немецких солдат тут же пошлют на работы в Россию.

Я ответил, что немцам следовало подумать обо всем этом до того, как они начали войну, особенно до того, как они напали на Россию в июне 1941 года.

Затем фон Фридебург сказал, что они беспокоятся по поводу гражданского населения в Мекленбурге, подвергающегося грабежу со стороны русских, и что они хотели бы обсудить, как можно [357] спасти этих людей. Я ответил, что Мекленбург находится не в моем районе и что любые связанные с ним проблемы надо обсуждать с русскими. Я сказал, что они должны понять, что я отказываюсь обсуждать какие бы то ни было дела, связанные с ситуацией на моем восточном фланге между Висмаром и Домицем; в отношении этих дел им следует связываться с русскими. Затем я спросил, хотят ли они обсуждать капитуляцию своих сил на моем западном фланге. Они ответили отрицательно. Но их беспокоило положение гражданского населения в этих районах, и они хотели бы согласовать со мной какие-то схемы медленного отхода своих сил по мере наступления моих войск. Я отказался.

Потом я решил, что надо быстро перехватить инициативу. Я сказал фон Фридебургу:

«Вы согласны сдать мне все германские силы на моих западном и северном флангах, включая все силы в Голландии, Фрисланде с Фризскими островами, в Гельголанде, Шлезвиг-Гольштейне и Дании? Если Вы это сделаете, я приму это как тактическую боевую капитуляцию сил противника, противостоящих мне непосредственно, а также находящихся у них в тылу в Дании».

Он ответил, что не может согласиться на эти условия. Однако ему хотелось достичь какого-то соглашения относительно гражданского населения в этих районах; обсуждать это я отказался. Потом я сказал, что, если немцы отказываются от безоговорочной капитуляции всех сил в указанных мною областях, я отдам приказ о продолжении боев; в этом случае будет убито множество немецких солдат, не исключена и гибель гражданских лиц от артиллерийского огня и воздушных налетов. После этого я показал им карту с обозначенной на ней истинной боевой обстановкой на всем Западном фронте; они не представляли себе, как складывается ситуация, и были крайне подавлены. К этому времени я убедился, что мне будет не очень трудно склонить их к принятию моих требований. Но я подумал, что неплохо было бы устроить перерыв на обед, чтобы они могли подумать над моими словами. Я отправил их обедать в отдельную палатку, кроме них, на обеде присутствовал только один из моих офицеров. Фон Фридебург во время обеда плакал, остальные по большей части молчали. [358]