Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

– Он удастся.

– А если Томазо делла Кроче не захочет совершать самоубийство? – спросил Каэтан.

Я пожал плечами:

– Я не предвижу такого варианта, Ваше Высокопреосвященство. Составьте документ и дайте его мне. Прямо сейчас. Остальное сделаю я.

Каэтан встал и посмотрел на меня грустным задумчивым взглядом.

– Я боюсь тебя больше, чем Мартина Лютера, – сказал он тихо.

– Дайте мне документ, Ваше Высокопреосвященство.

Он подошел к письменному столу.

Внешне он почти совсем не изменился: огненный взгляд, надменное лицо, взволнованные, напряженные движения, шапочка коротко стриженных волос, чуть более поседевших. Его «тюремная камера» на самом деле была большой хорошо обставленной комнатой; в ней были книги, письменные принадлежности, prie-dieu, статуя Девы, на каменном полу лежала толстая тростниковая циновка.

– Не думал, что снова увидимся, малыш, – сказал он своим ледяным монотонным голосом. Услышав этот голос, я содрогнулся.

– Я же сказал тебе однажды, очень давно, что мы увидимся.

– Разве? Не помню. Зачем ты здесь?

– Я должен кое-что тебе передать.

– Да?

– От Его Высокопреосвященства кардинала Каэтана.

Глаза его блеснули, и он сделал движение, словно собираясь встать с кресла.

– Обвинения! – сказал он. – Обвинения против меня сняты!

– На этот счет ничего не знаю. Но сомневаюсь, что они сняты.

Его самообладание было превосходным.

– Что тогда? – спросил он.

– Вот документ, в нем говорится, что ты погубил невинного человека.

– Это невозможно, – сказал он. – Я призываю к ответу виновных, а не безвинных. Всю свою жизнь я посвятил именно этому.

– Лаура де Коллини была невиновна.

– Она?

– Да, она.

Он говорил тихим задумчивым голосом, словно размышляя над этим уже забытым и совершенно незначительным для него, давно прошедшим событием:

– Вспоминаю это имя. Наверное, твоя подруга. – Он произнес слово «подруга» с неприятной ухмылкой, дав понять, что это эвфемистическое обозначение чего-то мерзкого.

– Я ее любил, – сказал я. – А вы ее уничтожили.

– Сожжение еретиков нельзя назвать уничтожением, малыш, это – исцеление. Это удаление раковой опухоли, поразившей тело Христа – Церковь. Сюда нельзя примешивать личные чувства.

– Я ее любил.

– Ты уже говорил.

Он вдруг перегнулся через стол, придвинув свое лицо вплотную к моему. Рот его искривился от фанатичной злобы. Я чувствовал, как он дышит чесноком.

– А ты не подумал, что я оказал тебе неоценимую услугу, избавив мир от нечестивой потаскухи? Ты не подумал, что она могла бы увлечь твою душу вместе со своей в ад? В ад! Где пламя никогда не остывает, где мучения длятся вечно. По сравнению с этим пламенем костер на площади покажется освежающей ванной! Вот где сейчас корчится, кричит и сыплет проклятия твоя милая еретичка! Если бы я мог, я бы спас ее от этого. Если бы я думал, что боль образумит ее, я бы без колебаний причинял ей самую ужасную боль до самого конца ее земной жизни. Что такое телесная боль по сравнению с вечными муками души?!

– Не подумай только, что я питал к ней ненависть – нет. Я ненавижу и презираю всеми силами своей души то мерзкое заблуждение и извращение веры, которые охватили ее ум и сердце. Я преследую ересь, а не еретика. Если я смогу этим спасти хоть единственную человеческую душу от кары за ересь, то я буду пытать и сжигать сотни тысяч человеческих тел, зная, что мною движет сам Бог.

Лаура де Коллини не пожелала отречься. Она упорствовала в заблуждении и поэтому была подвергнута высшему наказанию. Но вот что я тебе скажу: если бы я вдруг подумал, что это вернет ее в лоно Святой Матери Церкви, я бы сам с радостью вошел в огонь. А ты про себя можешь это сказать, ты, который говорит, что любит ее? В действительности, любя ее, ты потворствовал ее заблуждению. Я же, преследуя по закону Христа, лишь пытался спасти ее душу от вечных мук. Теперь скажи, кто из нас по-настоящему ее любил?

Мой разум едва воспринимал эту ужасную речь.

– Лаура Франческа Беатриче де Коллини была невиновна в ереси, – сказал я.

– Не может быть.

– Почему же? Разве ты не допускаешь, что мог ошибаться?

– Нет! В таком случае ошибалась бы Церковь, а это невозможно, так как ее ведет Святой Дух. Такое предположение вносит в порядок хаос. Что тогда определенного будет у нас, какая уверенность, какая надежность?

– Вся жизнь состоит из неопределенностей, – сказал я.

– Нет, друг мой, неправда. Кто бы смог жить, если бы это было так? Кроме того, неужели ты думаешь, что я не провел тщательное расследование? Я убедился в том, что Лаура де Коллини еретичка. Я узнал о проводившихся ею собраниях, о философии, которой она учила, о мерзких ритуалах, которые совершал ее отец. Ты меня за простачка принимаешь?

– И все же ты не преследуешь Андреа де Коллини…

Томазо делла Кроче опустил взгляд, скрывая какой-то свой секрет.

– Это мое дело. Я о нем не забыл, поверь мне.

– Он тоже о тебе не забыл.

– Не сомневаюсь, малыш.

– И, несмотря на твою извращенную логику, я пришел, Томазо делла Кроче, для того, чтобы внести хаос в порядок, который, по-твоему, должен сохраняться такой дорогой ценой.

Он настороженно посмотрел на меня.

– Что ты хочешь сказать? – спросил он.

– Я пришел затем, чтобы лишить тебя определенности, уверенности и надежности, которые ты так ценишь.

– Дела Сатаны!

– Нет! Твои собственные деда, ибо заблуждаешься – ты.

– Ты явно безумен, – сказал он.

– Как раз так я всегда думал о тебе.

– Ты считаешь меня безумным, потому что я связан с делом истины? Ересь коварна, так как не связывает себя ни с чем, кроме своей собственной раздутой полуправды, мнений и лжи. Но истина объективна, она была открыта нам Богом, ее хранит и учит ей Святая Мать Церковь, и эта истина ни на йоту, ни на одну йоту не может быть изменена в угоду личному мнению. Была бы полная анархия. Если бы каждый человек учил собственной интерпретации истины!

– Может быть, – сказал я, – то, что истинно для одного, для другого ложно.

– Никогда с таким не сталкивался. И твоя еретическая риторика не собьет меня с толку. Говорят, у сатаны золотые уста.

– И говорят, что Сатана заражает вами любимую Церковь…

– Ты только за этим сюда пришел, нападать на Церковь Христа?

– Лаура Франческа Беатриче де Коллини все-таки была невиновна.

– Лжешь! Колдунья заслужила сожжения! Разве я не видел, как ее отец руководил мерзким сборищем, которое он называет литургией? Надо было убить их всех. Ты ведь был одним из них и должен знать.

– Да, я был одним из них. Да, я знаю. Но она не была. Она ничего не знала о делах отца.

– Не может быть. Вы каждую неделю собирались в ее доме…

– То есть в доме ее отца. Мы были его гостями, а не ее.

– Я… я не верю тебе… это невозможно… Я бросил документ на стол перед ним.

– Прочтите сами, – сказал я. – Здесь подпись кардинала.

Он взял документ дрожащими руками и принялся читать, медленно, молча проговаривая каждое слово тонкими, бескровными губами, как женщина за молитвой. Наконец он разжал пальцы, и документ выпал из рук.

– Ты подверг пытке и уничтожил невинное человеческое существо, – сказал я тихо. – Как ты после этого себя чувствуешь? Ты сгубил чистую, непорочную жизнь. Ты приговорил девушку к ужасной смерти в огне, а она была невиновна в преступлении, в котором ее обвинили. Из-за тебя Святая Мать Церковь потеряла одного из своих детей. Что тебе теперь говорит Бог, Томазо делла Кроче?

Он ничего не ответил. Его невидящие глаза были неподвижно устремлены на лежащий на столе документ.

– Ты несомненно хочешь остаться один и подумать о своей вине, – сказал я.