Мемуары разведчика

В Шевенингене формировался эшелон в Германию. В одной камере со мной находились еще два человека. Однажды в камеру вошел нидерландец в английской военной форме и спросил наши имена и звания. Один из моих соседей назвался гауптшарфюрером СС, другой оберштурмфюрером СС. Я, следуя внезапному наитию, поскольку в конце войны был командиром роты и имел звание оберлейтенанта, сказал по-нидерландски и в соответствии с принятой в Нидерландах воинской градацией, что я «первый лейтенант». Это, конечно, могло еще иметь последствия.

Сначала мы прибыли в Мюнстер. Это все-таки была уже Германия. Как я узнал, мы находились в лагере для интернированных, многие из военнопленных получали здесь справку об освобождении. Нас построили, и английский сержант начал командовать. Ему помогал немец, который должен был нас рассортировать. Всех, кто имел эсэсовское звание, выделили в особую группу. Я чувствовал себя не в своей тарелке, поскольку не назвал свой эсэсовский чин. Тем не менее я остался с общей группой, хотя мою принадлежность к СС могли быстро раскрыть. Воспользовавшись предоставившейся возможностью, я поговорил с немцем, помогавшим англичанину. Он сказал: «Сохраняйте спокойствие, с вами больше ничего не случится. Хорошо, что я все знаю, я буду иметь это в виду. Все, кто не выделен в особую группу, как эсэсовец, в ближайшие дни будут освобождены». Так и произошло. Этот немец рассказал мне, что те, кто называет какой-нибудь адрес в Мюнстере в качестве своего местожительства, освобождаются немедленно. Остальные должны ждать транспорта в другие крупные города, а оттуда уже направляться по местам своего постоянного проживания. В советскую зону оккупации не отпускали никого.

С территории лагеря мне удалось разглядеть название ближайшей улицы и номер дома на ней: Мюллерштрассе, 43. За правильность этого адреса я не могу сегодня поручиться. Но тогда я решил: будь что будет, и назвал этот адрес. Я почти тотчас же получил желанную бумажку об освобождении, и со мной вместе еще один оберлейтенант вермахта. В два часа дня нас должны были еще покормить, но наше нетерпение оказалось слишком велико. Часовой у проходной, просмотрев наши бумаги, лаконично сказал: «О'кей».

И вот мы на свободе. Мы спокойно дошли до угла, но, завернув за него, пустились бежать. Добежав до вокзала, мы объяснили первому же встретившемуся проводнику, кто мы такие и что нам надо как можно быстрее уехать. Он все понял и посадил нас в багажный вагон. Все это произошло 31 октября 1946 г. Справка об освобождении была действительна только с 1 ноября. В этот день я прибыл в Бад-Хоннеф под Бонном, где жила подруга моей жены.

Война была окончена, война ушла в прошлое. Но как дальше пойдут дела, оставалось неясным. Путь в будущее мне еще предстояло найти.

Разведка в пользу мира

Путь найден

После освобождения из английского лагеря для военнопленных я поселился в Рейнской области и, как миллионы других немцев, попытался начать новую жизнь. Мой материальный капитал для этого был невелик — старая полевая военная форма и рюкзак, в котором уместились все мои пожитки, включая две книги. Но я располагал обещающим большие «доходы» духовным капиталом: это — бескомпромиссный разрыв с национал-социализмом и со всей предыдущей жизнью. Это — поиски и приобретение новой, действительно полезной моему отечеству альтернативы. И этот капитал я постоянно приумножал. К тому же я был молод и здоров.

Итог 12-летнего господства нацистов был ужасающим. Вторая мировая война оказалась самой страшной и опустошительной из всех войн, которые когда-либо знало человечество. Она окончилась полным разгромом «тысячелетнего рейха». Отчаяние, безысходность, голод, духовное и моральное опустошение стали характерными чертами существования для массы немцев. И это неудивительно.

Более 4 млн пропавших без вести и убитых на полях сражений, почти столько же жертв среди мирного населения, сотни тысяч искалеченных, груды развалин на месте цветущих городов и деревень, потеря четверти довоенной территории Германии, строгий оккупационный режим держав-победительниц во всей стране, которая лишилась своего государственного суверенитета и национальных органов власти, полная парализация общественной и экономической жизни в Германии. Кто не смог бы понять состояния депрессии и отчаяния многих миллионов голодающих немцев?

Двадцать миллионов жизней советских граждан и миллионы людей других государств унесла с собой война. Кто из моего поколения мог говорить об этом с чистой совестью? Только немногие немцы, и прежде всего коммунисты, боровшиеся за лучшую Германию.

Мне, как и всем, предстояло еще разобраться в происходящем, оценить мои действия во время господства нацистов и найти свое новое место в жизни. Что касается перспективы большой политики, то мне было ясно, что новая, то есть мирная и демократическая, Германия могла быть построена только при лояльном, дружественном сотрудничестве с Советским Союзом, что будущее Германии находится только на Востоке и что я хочу внести в это свой вклад. Но нужен ли кому-то мой вклад, как обстояло дело с моим собственным будущим? Как-никак я бывший эсэсовец, к тому же еще офицер РСХА, преступной организации, как ее назвал Нюрнбергский трибунал в своем приговоре.

Какое значение могло иметь то, что я выполнял только «чистую» работу в секретной службе? В конце концов, она не была чистой, поскольку объективно помогала развязать ужасную войну и превратить Германию в кучу духовных и материальных обломков. Только случай помог мне избежать более глубокой и прямой связи с преступлениями СС.

Насколько велика моя вина перед отечеством и перед народами, пострадавшими от развязанной фашистами войны, ответственность, которую мне предстояло нести всю свою жизнь? Этот вопрос имел для меня, как и для многих других, особую остроту, поскольку я в начале сознательной политической жизни связал свою судьбу с запятнанной кровью нацистской системой и на первых порах искренне верил, что иду правильным путем, в интересах отечества.

Глубокое огорчение по поводу этой большой ошибки я уже пережил. Теперь нужно было преодолеть свое настроение и честным трудом подготовить почву для расцвета новой Германии, которая могла бы пользоваться уважением и доверием народов.

В мои неполные 30 лет я для этого был, конечно, не так уж стар, и чувствовал себя обязанным сделать это. Сначала мне следовало позаботиться о своей денацификации. И здесь оказалась полезной моя нидерландская аттестация. Кроме того, у меня имелась рекомендация английских учреждений, в которой говорилось, что я не военный преступник и что против моего использования в новой немецкой полиции нет возражений.

Для меня уже тогда была очевидна сомнительность практики денацификации, проводившейся западными оккупационными властями, что укрепило мою критическую позицию по отношению к их германской политике. Чем больше я знакомился с действиями западных оккупационных властей в области так называемого демократического перевоспитания немецкой нации, чем яснее мне становилось, что они никогда не стремились к подлинному искоренению всех реакционных, милитаристских и нацистских тенденций в общественно-политической жизни в оккупированной ими части Германии, тем сильнее росло во мне разочарование этой политикой.

Американцы и англичане, в отличие от Советского Союза, с самого начала исходили из принципа коллективной ответственности немцев за преступления нацистского режима. Не делая никакого различия между закоренелыми нацистами, носителями и фанатическими сторонниками человеконенавистнических идей Гитлера, виновниками жестоких массовых преступлений, и теми, кто только в силу обстоятельств оказался малой частичкой гигантской государственной машины «третьего рейха», они развернули в небывалых масштабах под флагом денацификации кампанию жестоких репрессий, направленную против почти всего немецкого народа. К 1 января 1947 г. в американской оккупационной зоне акцией по заполнению анкет по денацификации оказались охвачены 11,6 млн человек. Понятно, что в таких условиях не могло быть и речи об установлении индивидуальной ответственности того или иного человека, они открывали возможность только для жестокости и произвола.