Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

Сложно сказать о том, насколько последовательно применялась английскими судами столь суровая доктрина канонического права. Во всяком случае, как указывает Дж. М. Кэй, имеются примеры противоположного рода, в которых основание защиты per infortunium успешно выдвигалось, даже если смерть случайно причинялась очевидно неправомерными действиями. [154]

Что касается непосредственного содержания понятия infortunium, то исключительная краткость судебных протоколов рассматриваемой эпохи позволяет сделать лишь некоторые предположения.

154

См.: Kaye J.M. The Early History of Murder and Manslaughter. Part II // The Law Quarterly Review. L, 1967. Vol. 83, № 332. P. 580.

Представляется, что в XIII в. понятие infortunium применялось к ситуациям с отклонением действия, когда смерть человека являлась непредвиденным последствием деяния совершенно иной направленности. [155] Так, приводимые Генри де Брактоном в процитированном отрывке примеры с броском камня в животное или рубкой леса, следствием чего стала смерть человека, могут быть охарактеризованы именно в таком плане. [156]

155

См. также: Pollock F., Maitland F.W. Op. cit. Volume II. P. 484; Sayre F.B. Mens Rea. P. 980–981.

156

См. также далее, сн. 170.

Необходимо также обратить внимание на словосочетание «поп per malitiam excogitatam», использовавшееся в судебных протоколах, представлявшихся королю для решения вопроса о даровании помилования. Истолкование фразы, базирующееся на её дословном переводе как «не чрез обдуманную злобу», может ввести в заблуждение, поскольку предполагает отсутствие заранее обдуманного намерения (используя эти слова в самом общем виде) причинить смерть человеку. [157] Такое понимание, как вполне убедительно показано Дж. М. Кэйем, слишком узко, и в контексте судебных протоколов XIII в. фраза «поп per malitiam excogitatam» должна рассматриваться как обозначающая то, что деяние «не совершено при обстоятельствах, к которым неприменимо ни одно из признанных оснований защиты». [158] Аналогичной позиции в целом придерживается и Фредерик У. Мэйтланд, считающий, что фраза «malitia excogitata» (или её вариант «malitia prcecogitata») в эпоху своего зарождения едва ли обозначала большее, чем просто намеренное совершение преступления. [159]

157

Данная точка зрения отражена, напр., у Б.С. Никифорова (см.: Никифоров Б.С. Указ. дисс. С. 207–210).

158

Kaye J.M. Op. cit. Part I. Р. 374; а также ср.: Ibid. Р. 377.

159

См.: Pollock F., Maitland F.W. Op. cit. Volume II. P. 468–469.

Верна ли, и если верна, то насколько, предложенная гипотеза, [160] либо же нет, но нельзя отрицать того, что уже к середине XIII в. mens rea становится одним из необходимых составляющих элементов в структуре преступления.

Следует заметить, что приведённые соображения о движущих силах привнесения идеи mens rea в английское уголовное право несколько расходятся с являющейся на сегодняшний день в отечественной науке уголовного права единственной в своей фундаментальности точкой зрения, авторство которой принадлежит Б.С. Никифорову.

160

В целом можно сказать, что привнесение в английское уголовное право концепции mens rea связывается с концом XII – началом XIII вв. (причём аргументируется это более-менее подробно и с теми или иными оговорками) следующими авторами: Bassiouni М.С. Op. cit. Р. 168, 171–172; Perkins R.M. Criminal Law. Р. 650; Russell on Crime… Volume I. P. 19 et sec/.; Pollock F., Maitland F.W. Op. cit. Volume II. P. 470 et sec/.; Полянский H.H. Указ. соч. С. 84; Sayre F.B. Mens Rea. P. 975–987.

Он увязывает данное событие с переходом от частноправовой, композиционной концепции преступления, понимающей последнее как причиняющее вред миру лишь одного лица, который и должен сам добиться его возмещения, к публично-правовой концепции, рассматривающей оное как угрожающее миру короля, т. е. обществу в целом. Б.С. Никифоров утверждает, «что до тех пор и в той мере, пока и в какой частно-правовая концепция преступного деяния сохраняет значение, остается и ее неизменный и непременный спутник– равнодушие законодательства к субъективной стороне вредоносной деятельности». [161] С течением времени, по его мнению, публично-правовой трактовкой преступления «на первый план выдвигается момент социальной опасности деятеля и учиненного им деяния», что «неизбежно предполагает и суждение о внутренней стороне вредоносной деятельности». [162] Иными словами, исходную точку привнесения категории mens rea он усматривает в развитии королевского уголовного права, позаимствовавшего из канонического права учение о виновности. [163]

161

Никифоров Б.С. Указ. дисс. С. 554–555.

162

Там же. С. 557.

163

См. подр.: Там же. С. 112–182, 552–563.

В отличие от позиции Б.С. Никифорова, в настоящем исследовании делается попытка не просто увязать появление категории mens rea с созданием королевского уголовного права, но отнести корни идеи субъективной составляющей преступления даже не к более отдалённым по времени событиям, но к иному источнику: основанной на канонической доктрине преступления теории виновности. Не последняя была позаимствована самостоятельно развившимся первым, но первое было разработано теми, кто знал, понимал, ценил и готов был применить последнюю. Разница, таким образом, заключается в корнях и движущих силах развития.

Тем не менее, если оставить в стороне доктринальные споры, то неоспоримым свидетельством в пользу того, что к середине XIII в. в английском праве появилась категория mens rea, является трактат Генри де Брактона «О законах и обычаях Англии» («De Legibus Et Consuetudinibus Anglice»). Могущая быть определённой с точностью до нескольких лет датировка появления его первой редакции продолжает оставаться спорным вопросом; при этом более обоснованной видится привязка указанной даты к 1254–1256 гг. [164]

164

См. подр.: Pollock F., Maitland F.W. Op. cit. Volume I. P. 206–207; Richardson H.G. Azo, Drogheda, and Bracton 11 The English Historical Review. L, 1944. Vol. 59, № 233. P. 27, 33–37.

В работе уголовному праву непосредственно посвящён раздел, озаглавленный «О тяжбах короны» («De Placitis Coronae») и охватывающий fol 115b-159b. Для его правильного понимания необходимо ясно представлять источники, на которые опирался Генри де Брактон, описывая уголовное право современной ему эпохи, т. е. прежде всего разрешить вопрос о том, насколько на содержание этой части трактата повлияло римское и каноническое право.

Что касается римского права, то, думается, правы те исследователи, которые считают бесспорным факт наличия достаточно глубоких познаний Генри де Брактона в этой области. [165] Вместе с тем, подчеркнём, вполне убедительно доказано и то, что прямое влияние римского права на части трактата, связанные с уголовным правом, было незначительным. [166] Там же, где оно прослеживается, излагаемые положения нередко вступают в противоречие с нормами собственно английского происхождения.

165

В обсуждение доводов pro et contra ср., напр.: «… Если мы обратимся к так называемым римско-правовым частям его работы, где он цитировал или использовал римские и канонические правовые источники, он явно окажется некомпетентным знатоком римского права. Тексты нужно только положить рядом, чтобы стало очевидно, что нет ошибок более вопиющих, чем были совершены им, нет более простых текстов или элементарных руководств, чем были неправильно поняты им» (см.: Bracton Henry de. On the Laws and Customs of England… Translator’s Preface by S.E. Thorne. P. vi); «Романизированный по форме, английский в сущности – это, вероятно, наилучшая краткая характеристика, которую мы можем найти для итога его трудов… Но, далее, его собственное знание римского права никоим образом не было очень глубоким, если смотреть с позиций его времени, и у нас мало оснований быть уверенными в том, что он изучил его академически» (см.: Pollock F., Maitland F.W. Op. cit. Volume I. P. 207–208); «… Брактон является преданным толкователем английской судебной практики именно потому, что им усвоены терминология, членения и методы Jus Civile» (см.: Vinogradoff Р. Les maxims dans I’ancien droit commun anglais 11 Revue historique de droit frangais et etranger. P., 1923. 4^e sehe, 2^е annee. P. 335).

См. также: Стифенъ Дж. Ф. Указ. соч. С. 43; Anapoea Т.В. Указ. дисс. С. 58–61; Никифоров Б.С. Указ. дисс. С. 23–25; Грюнхут М. Английское уголовное право // Современное зарубежное уголовное право / Пер. с нем. С.Л. Либермана; Под ред. и с предисл. А.А. Пионтковского. Т. 3: Чили. Англия. Греция. Австрия. М.: Издательство иностр. лит., 1961. С. 192–193; Yntema Н.Е. Roman Law and Its Influence on Western Civilization I I Cornell Law Quarterly. Ithaca (N.Y.), 1949. Vol. 35, № 1. P. 86–88; Richardson H.G. Azo, Drogheda, and Bracton. P. 38–47; Scrutton T.E. Roman Law in Bracton I I The Law Quarterly Review. L., 1885. Vol. 1, A1° 4. P. 425–441; Святовец О.А. Проблемы королевской власти в трактате Генри Брактона «О законах и обычаях Англии» // Известия высших учебных заведений. Правоведение. СПб., 1997. № 4. С. 41–42.

166

См.: Scrutton T.E. Op. cit. Р. 425–426, 429–430, 435–441.

Незначительное прямое влияние римского права на трактат Генри де Брактона в части, касающейся уголовного права, не следует смешивать с опосредованным воздействием первого на второе. Римское право, прошедшее сквозь «горнило» трудов канонистов и романистов-глоссаторов, несомненно оказало опосредованное воздействие на ряд положений работы. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к источникам, легшим в основу сочинения Генри де Брактона в его уголовно-правовой части. Среди наиболее значимых можно отметить такие труды, как Summa Азо (1150–1230 гг.), крупнейшего романиста той эпохи; уже упомянутые Summa Decre-talium Бернарда Павийского и Summa de casibus Св. Раймонда де Пенафорта (у последнего автора Генри де Брактон с малыми изменениями позаимствовал не только доктрину versanti in re illicitae, но и дискурс об убийстве в целом); знаком он был также с Дигестами и Кодексом Юстиниана. При оценке их влияния на труд Генри де Брактона необходимо принимать во внимание и то, что средневековыми канонистами и правоведами широко практиковался плагиат. В связи с этим Х.Г. Ричардсон указывает следующее: «Для них (правоведов и канонистов. – Г.Е.) является исключением, а не правилом, отмечать свою опору на более ранних авторов. Следовательно, то, что может показаться оригинальной мыслью автора, может в действительности быть извлечено из другого, который, в свою очередь, позаимствовал у третьего, и задача распутывания обязательств одного пред другим не всегда проста». [167] Воздействие упомянутых источников на мысль Генри де Брактона бесспорно, но через них римское право воздействовало на трактат в его уголовно-правовой части лишь опосредованно, через, повторимся, каноническую доктрину или глоссы романистов.

167

Richardson H.G. Tancred, Raymond, and Bracton // The English Historical Review. L, 1944. Vol. 59, № 235. P. 376.

Обращаясь к отражению понятия mens rea в труде Генри де Брактона, следует прежде всего отметить, что термин mens rea сам по себе не используется им для обозначения психической составляющей преступного деяния. Два значимых вывода вытекают из этого обстоятельства. Во-первых, придание словосочетанию mens rea значения субъективного составляющего элемента преступления есть заслуга более поздней эпохи. Во-вторых, что более важно, это подтверждает, если можно так выразиться, «мимолётность» появления максимы reum non facit nisi mens rea в L.H.P. В особенности в пользу второго тезиса свидетельствует тот факт, что, не используя максиму из L.H.P., с которыми он был, бесспорно, знаком (так как их рукописные манускрипты существовали в то время и были доступны королевским судьям), Генри де Брактон, тем не менее, излагает в fol. 101-101b заимствованный им из римского права общий принцип, относящийся к юридическому значению психического настроя деятеля, связанному с совершением преступления:

«Oriuntur etiam obligationes ex delicto vel quasi, ex maleficio vel quasi. Delicta vero et maleficia ex dictis et factis praecedentibus, quae quidem distingui debent quo animo fiant et qua voluntate. Voluntas enim et propositum distinguunt maleficia, secundum quod inferius dicetur. Ex maleficiis autem procedunt crimina maiora vel minima, sicut crimen laesae maiestatis, homicidia, furta vel rapinae, et alia plura de quibus inferius dicetur… Iniuria autem dici poterit omne illud quod non iure fit… Et in his casibus considerandum erit quo animo, quave voluntate quid fiat in facto vel in dicto, ut perinde sciri possit quae sequatur actio et quae poena. Tolle enim voluntatem et erit omnis actus indifferens, quia affectio tua nomen imponit operi tuo, et crimen non contrahitur, nisi nocendi voluntas [168] intercedat (курсив мой. – Г.Е.) nee furtum committitur nisi ex affectu furandi». [169]

168

Напомним, что слово voluntas можно переводить и как «воля», и как «намерение». Соответственно, далее при переводе используется лишь слово «воля». – Г.Е.

169

«Обязательства также возникают из деликта или квази [-деликта], из злодеяния или квази [-злодеяния]. Деликты же и злодеяния – из слов и действий предшествующих, которыми деликты и злодеяния различаются между собой, совершаясь из души и из воли. Из злодеяний же проистекают преступления большие или меньшие преступления, как, например, преступление оскорбления величества, убийства, кражи или ограбления и множество других, о которых будет рассказано ниже… *Неправомерным же может быть названо всё то, что не совершается правомерно.*… И в последних случаях следует рассмотреть, какова душа или какова воля, что образуют содеянное или сказанное, поскольку только так возможно узнать, каковой причитается иск и каковое наказание. Ибо отдалённая воля и всякое деяние будут безразличны, так как намерение твоё даёт название действию твоему, **и преступление не совершается, если не участвует вредоносная воля** (курсив мой. – Г.Е.), и ***не совершается кража, разве только из намерения украсть***».

В сопоставлении данного фрагмента (заимствованного в основе своей из «Суммы» Азо) с римскими источниками выясняется следующее: отрывок, отмеченный как *…*, текстуально схож с 1.4.4.1.\ как **…**– с С.9.16.1.1.^– , как ***…***– с 1.4.1.4., ср. также с Gai.lll.197. и Gai.111.208.

О романизированном характере приведённого пассажа и его соответствии реальному праву Англии брактоновской эпохи см. подр.: Pollock F., Maitland F.W. Op. cit. Volume II. P. 477–478; Sayre F.B. Mens Rea. P. 982–987.