Меншиков

Василию Лукичу Долгорукому было поручено принять всё зависящие от него меры к тому, чтобы союзники «как возможно дружнее вершили дела».

Как и следовало ожидать, задача, возложенная на Долгорукого, оказалась очень тяжёлой, настолько тяжёлой, что не пришлась по плечу даже этому весьма способному дипломату.

Распри между союзниками не затихали; без конца-края шли пререкания, упрёки, взаимные обвинения в желании заключить втихомолку сепаратный мир с Швецией. На бесчисленных конференциях время проходило в том, что стороны уверяли друг друга в необоснованности, несправедливости подобных обвинений и гнули каждый свою особую линию. Вот когда Александр Данилович насмотрелся на то, как, с учтивейшими улыбками, дипломаты ловко работают языком, стараясь скрыть свои замыслы, как под лестью они искусно скрывают жадность, зависть, вражду… Только глаза их — заметно было порой, как они то прыгали от неудержимейшей радости, то зло округлялись, то, стараясь не смеяться, суживались от торжества и восторга, то блестели от крайнего возбуждения, то подёргивались маслом, как у кота, когда у него щекочут за ухом, то закрывались совсем, когда уже невозможно было не выдать истинных мыслей хозяев…

Как бы то ни было, но ни один шаг, ни одно действие не получало единогласного одобрения. И главным образом всё-таки потому, что каждый союзник только и имел в виду свою особую цель: король датский спал и видел округлить свои владения присоединением к ним голштинского государства, а Август прежде всего думал о том, чтобы вконец, раз навсегда одолеть своего соперника на польский престол Станислава Лещинского, и, конечно, не затруднился бы заключить с королём шведским отдельный мир, если бы Карл согласился не поддерживать Станислава. Только Пётр, не перестававший возмущаться стремлением союзников, по какому-то непонятному ему ходу мыслей, делить шкуру ещё не убитого зверя, искренне, без всякой задней мысли, старался, как мог, сколотить все наличные союзные силы для полного и окончательного разгрома противника. Чтобы оживить военные действия, он сам в июне 1712 года отправился в Померанию.

Меншиков в это время стоял под Штеттином. Но и сам Пётр не мог помочь ему ускорить покорение города. Датчане отказывались дать русскому фельдмаршалу свою артиллерию, упёрлись на том, что её должны доставить саксонцы, — и кончено.

От Штеттина пришлось отступить.

Это «бесчестие неуспеха» Пётр воспринял очень болезненно. «Что делать, когда таких союзников имеем, — писал он Меншикову из Вольтаста, — и как приедешь, сам увидаешь, что никакими мерами инако мне сделать невозможно: бог видит моё доброе намерение, а их лукавство, я не могу ночи спать от сего трактованья».

Врачи настаивали на длительном отдыхе и серьёзном лечении государя, советовали Петру поехать для этой цели на минеральные воды. Пётр изъявил согласие и в октябре месяце отправился для лечения в Теплиц и Карловы Вары. [47]

Перед отъездом он ещё раз напомнил Меншикову, что необходимо принять все меры «по удержанию около себя союзников, обходиться с ними дружески, рассеивать все их противные мысли». Меншиков должен был находиться в подчинении короля польского как верховного командующего, однако, мало полагаясь на постоянство и верность Августа, «толико сомнениям подверженную и толико крат не твёрдою явивщегося», Пётр также ещё раз напомнил Данилычу о необходимости «неотлучно находиться при короле и примечать за всеми его предприятиями».

47

«Кур крайне необходим!» — настаивали врачи. (Kur — по-немецки — курс лечения). «Не кур, а питух», — шутил Петр, имея в виду «питьё беспрестанное» минеральной воды.

И начал Александр Данилович «примечать».

Шведский фельдмаршал граф Стейнбок, доносил он в город Теплиц Петру, со всем войском, бывшим на острове Ругене и в Штральзунде, из Померании пошёл в Мекленбургскую область, и «хотя должно ему было проходить весьма трудные места», занимаемые саксонскими войсками, но «сии при приближении Стейнбока, оставя оные, ушли и дали ему беспрепятственный через оные места путь».

— Саксонцы!.. Тьфу, и не разотру! — плевался, читая это донесение, Пётр. — Да могут ли они как следует воевать или, как зайцы, чёрт бы их взял, мастера только бегать!.. Ведь корпус Стейнбока — это же последний Карлов оплот! Разбить его — и конец всей войне…

Известно было, что Карл прислал из Бендер приказ своему уцелевшему фельдмаршалу Стейнбоку: собрать сколько можно солдат, сформировать из них корпус, и из Померании, присоединяя к себе все попутно встречающиеся разрозненные шведские части, следовать через Польшу к Бендерам.

Выполняя волю своего короля, Стейнбок сформировал восемнадцатитысячный корпус и теперь, как доносил Петру Меншиков, беспрепятственно, пока что, продвигался из Померании в Мекленбург.

Стейнбок двигался к Карлу, а визирь тем временем не переставал настаивать на немедленном выезде шведского короля из турецких владений.

Посланец визиря, хоть и низко сгибаясь, прижимал кончики пальцев к груди, хоть и внешне учтиво, но всё же настойчиво твердил раз за разом одно: что все сроки прошли, что терпение великого визиря истощилось и что он, не желая применять грубую силу, ещё раз просит высокого гостя покинуть подобру-поздорову владения Порты.

Но это-то и означало покушение на святая святых шведского короля — на свободу его «гениальных» решений и замыслов.

Вдруг побледнев, Карл велел сказать визирю, что если его не оставят в покое, то он начнёт стрелять в тех, кто будет к нему приставать.

На него стали смотреть с любопытством! «В уме ли этот человек?» По распоряжению визиря ему прекратили выдачу кормовых денег, предусмотрительно поглядывая за ним. Для шведов наступили голодные дни. Но это Карла не устраивало. Он был уверен, что до голодной смерти их, шведов, не доведут.

Русские же послы продолжали неустанно и твёрдо настаивать перед советом султана на том, чтобы Карл был незамедлительно выслан из турецких владений. Они убедительно доказывали министрам султана, что пребывание врага России на турецкой земле является постоянной угрозой миру, что, продолжая предоставлять Карлу приют, султан этим самым нарушает мирный договор с русским царём; заявляли решительно, что пока Карл находится на турецкой земле, о сдаче туркам Азова не может быть и речи.

Между тем доброжелатели Карла — шведские резиденты в особенности, да и поляки, англичане и отчасти французы — не переставали, где только можно, кричать о доблести, мужестве, личной храбрости шведского короля, этого «рыцаря без страха и упрёка», представляя стойкость его и сопротивление при ничтожных наличных силах героизмом, достойным Рима и Спарты, твердя о необычайных качествах этого закалённого солдата, о его военных талантах. Не упущена была и возможность представить настояния России об удалении Карла как придирку для того, чтобы удержать за собой Азов. Составлялись планы покорения султаном всего юга России, выдвигались проекты завоевания Украины, — словом, дело чуть не дошло до новой войны.

Предусмотрительность Петра и слепое упорство Карла отвратили эту угрозу. Азов был передан Турции, чем ликвидировался предлог к войне, коим оперировали доброжелатели шведского короля; Карл же, получив предложение покинуть Бендеры, на этот раз уже от самого султана, не обратил на него никакого внимания. Разгневанный султан приказал: выдворить шведского короля за пределы Турции.

Несколько домов, которые занимали в Бендерах Карл и его свита, отряд шведских драбантов и казаки, бежавшие с Мазепой, были приведены в оборонительное положение.

Около 12000 турецких солдат обложили резиденцию Карла и его «войска». Перед атакой турки предприняли последнюю попытку убедить Карла не доводить дело до кровопролития.

— Если вы не уберётесь сию минуту, — ответил Карл посланцам турецкого командования, — я прикажу обрезать вам бороды.

Итак, туркам ничего более не оставалось делать, как применить силу.

Все шведы, начиная с самого короля и кончая лакеями, открыли огонь по наступающим. Тогда турки зажгли дом, в котором засело шведское «войско». Едкий дым уже заполнил все комнаты дома, языки пламени лизали стены, вырывались под крышу, уже начал обрушиваться потолок, — но Карл и не думал сдаваться.