Менуэт Святого Витта

Рыжая макушка Людвига маячила там, где кончалась гать. Он и Уве забрасывали ручную драгу. Со стоном тянули. Драга шла нехотя, ей хотелось остаться в болоте насовсем, она упорно цеплялась за что-то на дне, и гать под ногами добытчиков погружалась в жижу. Драгу опорожняли в деревянный короб для отцеживания. Сырой торф, сменяясь, таскали под навес Ульрика, Агнета и Киро. Все было как надо. С лиц носильщиков градом катился пот. От леса по краю болота тащился Дэйв – мрачно волок срубленное для гати деревце. Не без причины мрачно… Вдали, то явно показываясь, то ненадолго скрываясь в лесу, слонялся почем зря белый клоун.

Не найдя отлынивающих, Стефан повернул было к строителям. Его остановил крик. Девчонки, вереща, бежали по гати к берегу, из-под босых ног фонтанчиками выбрызгивалась вода, а рядом с гатью над уже не неподвижной, а дрожащей и хлюпающей черной жижей качалась на толстой глянцевой шее безглазая голова разъяренного болотного червя, видимо задетого драгой. Бежал, забыв в руке пустое ведро, Киро, бежал бросивший драгу Уве, и только Людвиг, хладнокровный умный тугодум Людвиг, единственный из всех не бежал, а медленно отступал, пятясь по краю гати, стараясь не оказаться на линии выстрела и выманивая червя на гать. Это было мудро: иначе червь опять заляжет на дно и рано или поздно повторит нападение. С червями лучше кончать сразу.

С верхней площадки донжона ударил стреломет. Жужжа, прилетел толстый металлический стержень – коротко чавкнув, ушел в голову червя по хвостовой торец. Обрызгав Людвига, червь взбаламутил грязь. Девчонки взвизгнули от восторга. Киро запрыгал на берегу и замахал ведром; запрыгал, победно вопя, и Уве; один только мрачный и злой с утра Дэйв все так же – нога за ногу – тянул вдоль болота срубленный ствол. Спасти стрелу не удалось – червь затонул.

Благодарность часовому, отметил про себя Стефан, игнорируя невнимание к себе. Вынести благодарность. Отменная работа. Первой же стрелой наповал с двухсот шагов – выстрел, прямо скажем, замечательный. Профессиональный выстрел. А кто нынче часовой – Инга? Она. В Питере души не чает, сопливка. И когда это она научилась так стрелять? И кто ее научил? Меня, между прочим, она ненавидит и не дает себе труда это скрывать. Гм. Все равно – благодарность. Потом.

Все они в Питере души не чают.

Он представил себе, как такая же стрела с размаху вонзается ему между лопаток, и пошел к строителям. Только теперь он заметил, что все это время держал руку на кобуре «махера», и с досадой поморщился. Рефлекс… Когда-нибудь они меня подловят, подумал он не в первый раз. Поставят перед необходимостью стрелять… Он прекрасно видел, как это будет: стрелы, выбрасывая черные фонтанчики, шлепают в грязь вокруг толстого глянцевого червя, вывинтившегося из болота рядом с испуганным малышом, нога которого застряла между жердями гати… Мимо… мимо… малыш верещит, старшие бегают и суетятся, кто-то кричит: «Стреляй! Да стреляй же!» – кричит прямо в уши, и Стефан, с ужасом понимая, чем это кончится, рвет из отцовской кобуры тяжелый отцовский «махер», единственное штатное оружие на корабле, давно уже не символ власти капитана, а ее основу…

С внешней стороны лагерь и впрямь напоминал крепость – еще не рыцарский замок (для полной иллюзии недоставало зубчатых стен и подъемных мостов), но уже зародыш замка, чудовищную тупорылую башню, способную выдержать годичную осаду, родовое гнездо мятежного барона, владетеля окрестных лесов, лугов и полей, предводителя головорезов, не признающего иных прав, кроме права меча, и в бесстрашной дерзости знать ничего не знающего, кроме своей силы, своей воли и своей прихоти.

Цитадель.

Ближе к лагерю иллюзия рассеивалась. Средневековая башня оборачивалась обыкновенным звездолетом, вдобавок изуродованным, а частокол, коему надлежало стоять прямо и несокрушимо, шел волной, местами норовя завалиться внутрь лагеря, а местами наружу. Забить в скальный грунт бревна не представлялось возможным – частокол держался на подпорках и поперечинах. Снизу бревна были укреплены камнями и утрамбованной землей, натасканной из леса. Тощая земля пополам с ветками и сухим лишайником держала слабо. Пригодилась бы глина, но единственное в этих краях глинище находилось километрах в пятнадцати к югу и вдобавок на другом берегу озера.

Не только старшие – каждый малыш в лагере великолепно знал: появись снова зверь, сравнимый по размерам с цалькатом, ограда не задержит его и на минуту. Наиболее умные головы с ехидцей утверждали, что главная польза от ограды заключается в уйме уничтоженных для ее возведения деревьев, благодаря чему полоса леса между болотом и озером отодвинулась от лагеря на полкилометра. И во многом это было правдой.

Команда строителей – Илья, Маркус, Ронда – поправляла частокол. Работали молча, вертели ворот с арканом, накинутым на острие бревна, один только Илья время от времени принимался кричать: «Еще!.. Заснули! Камень подложи!» Порой он прибавлял к этому по-русски отрывистую трехсложную фразу, точного перевода которой Стефан не знал, но об общем смысле догадывался. Который день работа двигалась вяло: не хватало Веры, умевшей работать за двоих.

Здесь еще сильнее, чем у болота, чувствовалось отчуждение. Там Стефана постарались не заметить, но и придраться было не к чему. Здесь заметили, а заметив, забегали быстрей, зашевелились молчаливо-мрачно, кидая косые взгляды. Как всегда, это было неприятно и более всего походило на ощущение от занозы, которую забыли вынуть. Заноза была застарелая, в воспаленной гноящейся ранке, и привыкнуть к ней за годы и годы оказалось невозможным. Кошмар, с неожиданным недоумением подумал Стефан. Почему они меня так ненавидят? Глупо же. Что им во мне? Не я, так другой…

– Это работа? – спросил он, поковыряв податливую землю. – Кто так трамбует, разгильдяи? Это работа, я вас спрашиваю?

Илья, перестав крутить ворот, глядел дерзко.

– Сам трамбуй. – И добавил по-русски.

Стефан поднял бровь.

– Ты видишь, что нас трое? – враз потупившись, забормотал Илья и вдруг, вскинув голову, даже не выкрикнул, а высверлил тонким голосом: – Много мы втроем наработаем, а? Много, Лоренц? Что смотришь? Кто Веру услал в экспедицию, я?

Это была ложь, явная наглая ложь: Вера ушла сама, а Стефан лишь не помешал ей уйти с Питером, изобразив для публики, что вполне одобряет и, более того, будто бы даже сам планировал эту никому не нужную экспедицию – и ведь ясно понимал, что никого этим не обманет, – но сейчас он чувствовал: Илья верит в то, что говорит. Легко верить в то, во что хочется верить.

– Может, лучше Веру назначить бригадиром, – задумчиво произнес Стефан, равнодушно наблюдая полное поражение оппонента, – раз уж ты не справляешься… Как полагаешь?

– Если она еще жива! – немедленно вмешалась Ронда. Ее глаза горели, как у кошки. Она рвалась в бой.

Стефан открыто усмехнулся: можно было подумать, Секс-петарду и впрямь волнует Вера, а не Питер. Ха! И тридцать три раза – ха! Правда, если экспедиция не вернется… На этом им меня не подловить, подумал он. Я знаю, с кем имею дело. А связь… что ж, я отдал им лучший комплект, упрекнуть меня не в чем. И заблудиться они не должны, у них прекрасная карта, еще «Декарт» снимал. Разве что карта устарела, но это вряд ли: планета пассивна, за все сорок лет ни землетрясения, ни урагана…

– Ты лучше о себе думай, а не о Питере, – сказал он Ронде. – Он-то о тебе думать не станет.

Почувствовав неладное, он обернулся. Так и есть: Маркус маячил за спиной. Как ни резко обернулся Стефан, мальчишка успел принять самый невинный вид. Шустрый мальчишка. Щенок, сорок восемь лет всего, а туда же… Кинулся бы под ноги, а эти двое насели бы сверху и тогда, пожалуй, добрались бы до бластера. Когда-нибудь и доберутся – эти или другие. Кто-то из них облил кислотой лозунг. Вот что самое смешное: стоит начальству уйти, как Маркус, сопя и шмыгая от досады, начнет выговаривать Ронде за то, что та не вовремя и не туда скосила глаза… Они поймут, что Стефан обо всем догадался. И они начнут ссориться. Глупые, они думают, что их губит несогласованность действий. Чушь! Она их спасает, только никто из них не может этого понять. Кроме Маргарет, но ведь она не с ними.

Пусть ссорятся. Что-то давненько не было ссор. Давно не приходится выслушивать жалобы на то, что Дэйв опять дерется, и кляузы друг на друга, бесконечные наслоения кляуз, целые геологические пласты, и не обращать на них внимания… либо, наоборот, обращать, в зависимости от обстоятельств. Юлить, вертеться ужом, одновременно демонстрируя твердость, и гнуть, гнуть мнение большинства в свою пользу. В сущности, в пользу того же большинства. И почему-то думать, что дрязгам и склокам не будет конца, проклинать свою участь, не догадываясь, что это-то и есть настоящая жизнь.