Мера бытия
Шрифт:
Уколов и крови Лера боялась настолько сильно, что после школы сразу поступила в медицинский институт, чтобы испытать народную мудрость «клин клином вышибают».
Папа решение одобрил:
– Умница, Лерочка, хорошо надумала. Какая бы власть ни была, а болезни – дело неистребимое. Хороший доктор дорого стоит.
То, что папа оценил её будущую профессию в деньгах, неприятно задело и Лера ответила ему неожиданно дерзко, зная, что доставит боль упоминанием запретной темы:
– Жалко, мамы нет, чтобы порадоваться.
Свою маму Лера помнила очень смутно, как сквозь тюлевый полог, но и те воспоминания проникали к ней только во сне. Просыпаясь,
Расспрашивать отца было бесполезно, потому что он сразу хватался рукой за сердце, бросая короткое:
– Умерла.
В переполненный трамвай Лера не втиснулась и пошла пешком до следующей остановки, где обычно из вагона выходит много народу.
Вдоль тротуара беженцы катили тележку с вещами. Лера посторонилась, натолкнувшись глазами на застывшую фигуру в новенькой военной форме.
Солдат стоял у Троицкого собора и озирался по сторонам, словно в первый раз оказался в Ленинграде. Высокий, хорошо сложенный, с вещмешком за плечами и сдвинутой на ухо пилоткой.
«Приезжий», – равнодушно определила Лера и хотела пройти мимо, но что-то заставило её оглянуться.
– Олег?!
Конечно, Олег! Олежка Луковцев, вечный обитатель последней парты.
После школы он поступил в Институт путей сообщения. Получается, они не виделись три года.
Вспыхнув от радости, Лера повернула ему навстречу, но Олег убито смотрел сквозь неё пустыми глазами.
– Олег, ты что, не узнаёшь? Я Лера Гришина.
Олег медленно развернул к ней лицо, и его взгляд потеплел, как бывает, когда встречаешь близкого человека.
Первоклассниками они сидели вместе за одной партой, а в старших классах Олег ненадолго стал её тайной симпатией, пока они не разбежались по разным институтам.
По слухам, Олег давно не жил дома. Девчонки говорили, что он разругался с отчимом, а парни предполагали, что женился. Но Лера досужей болтовне не верила, потому что Олегов отчим души не чаял в пасынке, а про женитьбу наверняка знал бы весь квартал.
– Здравствуй, Лера. Не ожидал тебя здесь встретить. – Олег строил фразу безучастно, на одной ноте, выдающей затаённое горе.
Лера взяла его за рукав гимнастёрки, чувствуя, как сердце заколотилось от непонятного испуга:
– Олег, скажи, что случилось?
По его лицу пробежала судорога, а губы задрожали, хотя он старался говорить ровно:
– Я приехал, а дома нет. Разрушен прямым попаданием. Погибли мама, бабушка, сестра и даже кот.
Охнув, Лера прикрыла рот рукой – она и забыла, что Олежка жил возле школы на Лермонтовском проспекте, куда вчера попала бомба.
– Лера, ты помнишь нашего кота? Сибирский такой, пушистый? Он у нас был набалованный, сметану ел, а рыбу не любил. Мы с сестрой его на помойке нашли и домой притащили.
«Зачем он рассказывает мне про кота?» – в панике подумала Лера.
Хотелось помочь, спасти, утешить, но говорить пустые слова казалось кощунством. Вместо этого она взяла Олега под руку и повлекла за собой:
– Пойдём к нам. У нас пообедаешь и помоешься. Я воды нагрею.
Покорно сделав несколько шагов, он остановился:
– Нет, Лера, прости. Спасибо тебе. Поеду обратно в часть. Кстати, ты слышала – сегодня Гатчину сдали?
Круто развернувшись на каблуках, он пошагал в сторону. Лера по инерции несколько метров пробежала за ним, а потом села на скамейку и закрыла лицо руками.
10 сентября 1941 года.
Сводка происшествий по городу.
…Полностью было разрушено также пятиэтажное здание на Лермонтовском проспекте, 13. Удалось спасти 24 человека. 18 погибло. На пятом этаже этого дома среди готовых рухнуть обломков оказался годовалый ребенок. Бойцы 327-го участка МПВО
Ленинского района Ханин и Гардашник с риском для собственной жизни проникли в разбитую комнату и спасли малыша. В эту ночь на Кировский завод упало 627 зажигательных и 14 фугасных бомб. Бойцы МПВО и рабочие быстро ликвидировали последствия налета. Шестидесятилетний рабочий Г. И. Милинг не покинул своего поста на крыше даже после того, как был ранен в лицо осколком разорвавшейся поблизости фугасной бомбы. Обливаясь кровью, он погасил упавшую рядом зажигалку [7] .
7
Буров А.В. Блокада день за днем. Л.: Лениздат, 1969.
В город змеёй стал заползать голод. Невидимый, неслышный, он оставлял тёмные следы на лицах людей, заполняя душу тоской, злобой или жалостью.
На мясные талоны отпускали яичный порошок, вместо сахара давали курагу, а крупу заменили маисовой мукой. С прилавков исчезли овощи, а о фруктах, даже местных яблоках, уже никто не вспоминал. И это в сентябре! Что же будет дальше?
Мысль о пропитании засела в головах людей, нагнетая обстановку тягостного ожидания.
Везде слышались разговоры о еде, нормах отпуска продуктов и о том, что в школах детей обещали кормить бесплатным обедом, а в столовых на предприятиях снабжение всё хуже и хуже, правда, иногда бывает суп не по талонам.
Стояние в очередях занимало большую часть времени. Отвешивая по граммам, продавцы работали медленно, но продукты заканчивались моментально, и приходилось ждать, когда придёт следующая машина, товар разгрузят и пустят в продажу.
С карточками в квартире разобрались коллективно, бегая в магазин по очереди: Катя, Вера и тётя Женя.
Соседка Кузовкова решительно отказалась присоединяться к общему кошту. На Катино предложение она сощурила глаза, став похожей на старую хитрую лисицу, и фыркнула:
– Меня не проведёшь! От одной пайки щепотка да от другой кусочек, глядь, и на супчик наберётся. Ишь, умная какая приехала! Я тебя сразу раскусила!
– Как вам не стыдно так говорить! – чуть не со слезами закричала ей Катя. – Вы злая!
– Пусть злая, зато умная, – парировала Кузовкова.
Она победно прошествовала по коридору, жахнув дверью с такой силой, что маленькая Нина испугалась грохота и заплакала.
– Не обращай внимания, – успокоила тётя Женя, – Анька и смолоду змеёй была, а уж как её муж бросил – и вовсе сдурела. Ты думаешь, почему она так бесится? Ты ей поперёк дороги стоишь – она на Егора Андреевича глаз положила. Любовь, понимаешь, морковь.
От такой новости Катя остолбенела:
– Какая морковь, она же старая?
В ответ тётя Женя хмыкнула и сказала:
– Подрастёшь – узнаешь.
О том, что Гатчину заняли фашисты, Катя услышала в очереди в магазин, где отоваривала карточки. Свою – иждивенческую и рабочую – Егора Андреевича. На неё давали в два раза больше хлеба.