Мэри Поппинс для квартета

— Димка — это?

— Ну, брат моего одноклассника, он монтировать умеет. Ты сама про него говорила.

— Хорошо. Допустим. Но прежде чем брать деньги, можно было обсудить все со мной.

— Что с тобой обсуждать?! Ты только истеришь! И все портишь. И одно: нельзя- нельзя-нельзя. Унизительно. А сама?! Все время в своей школе, со своими учениками! Или сейчас — снова занята. На меня у тебя никогда нет времени!

Выпалила. Сама испугалась — вон слезы на глазах. Я задышала, пытаясь избавиться от стучащего в голове дятла.

— Давай. Мы. Успокоимся. И тогда поговорим.

— Ни о чем я говорить не буду. И деньги не отдам! Я их заработала! Сама!

И выскочила.

— Маша!

— Не хочу с тобой говорить.

Я подскочила, чтобы броситься за ней. И чуть не упала — голова закружилась так, что я замерла, опершись о стол в гостиной. Да что ж такое! Еще не хватало, чтобы из-за квартета, денег и Томбасова лично, я стала ссориться с дочерью. Не было же такого. Мы всегда были близки, а за этот год вообще стали соратницами и союзницами. А тут?

Что стало вдруг не так?

Странно, но мне думалось, что как только мы решим вопрос с этими распроклятым деньгами и долгами, как только сможем вздохнуть без ежемесячной удавки на шее

— так все сразу станет просто расчудесно. Мы начнем больше общаться, я избавлюсь от чувства вины от того, что мало времени уделяю дочери. Мы решим вопрос с занятиями по вокалу. Поедем в отпуск.

Но никогда до этого дня дочь не заявляла, что не желает со мной разговаривать.

Выпрямилась, обхватила себя руками. И вдруг поняла, что сама себя и загнала в ловушку. Сама приняла решение приехать в этот дом, в другую, неизвестную мне жизнь. И словно бы попала на другую планету. И… расслабилась. Вот и получила.

— Олеся…

Я не слышала, как подошел Томбасов. И вздрогнула, когда он обнял меня. Вот чего сейчас не хотелось, так эти видеть его, чувствовать и осязать.

— Ты знаешь, — он губами легонько коснулся моей шеи. — Сегодня был препоганый день. Все и сразу. Как с ума все посходили. Ничего не выходит так, как запланировано, а это просто недопустимо. Но. Я подъезжал к дому и понял, что ты меня ждешь. Машка тут. И я поймал себя на том, что улыбаюсь.

— Машка? — глухо сказала я. — Даже так?

Он развернул меня к себе и внимательно взглянул:

— Что случилось?

— Скажи мне, откуда у моей дочери такой дорогой телефон?

— Я подарил. — он все еще не понимал, что случилось. — Ей же нужен был телефон с хорошей камерой.

— Ага. И зачем? Чтобы ты мог за моей спиной переводить ей деньги?

— Олеся… — Тамбасов выставил вперед руку, призывая остановиться, но именно этот жест разозлил меня еще больше.

— А ты подумал, на что она могла потратить эти деньги? Огромные, шальные?

— Так. Стоп.

— Ты не имел никакого права за моей спиной решать вопрос с деньгами и настраивать мою дочь против меня.

— Я не…

— Денег не переводил?

— Олеся, — он потрепал меня по плечу, как какого-то глупого спаниеля, со снисходительностью хорошего хозяина. — Я, конечно, пытаюсь понять тебя, но, извини, ты ведешь себя глупо.

Я молчала. Дятел в голове, который вроде затих, снова завел свой монотонный стук.

— Ты уперлась с этими деньгами. Вот скажи, почему? И ладно бы я или Лева просто так собирались с тобой поделиться, потому что нам благотворительностью вдруг захотелось заняться. Так нет. Ты их заработала. Как и Маша, кстати.

Я села — ноги не держали. Олег нехотя, но выпустил меня.

— К тому же, позволять твоему мужу…

— Бывшему. И не моему, — поправила я на рефлексе.

— Хорошо. Бывшему не твоему мужу общаться с девочкой. И говорить ей все эти гадости. О тебе. Обо мне. И…

— СТОП.

Я подскочила. Развернулась. Он только сейчас увидел мое лицо. И как-то осекся.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отвратительно. Спасибо. Томбасов. Ты откуда знаешь?

— О чем, — принял независимый взгляд еще один Штирлиц, близкий к провалу. Что-то понедельник у меня задался. Я в роли гестапо. Еще бы в голове долбить перестало, а. Сколько же можно. Я попыталась говорить спокойно, хотя вся клокотала. Но все еще не хотела верить.

— Откуда ты знаешь, о чем они говорили. О том, что говорили вообще. О гадостях? И прочем?

— Оттуда.

— Ты что же? Прослушиваешь наши телефоны? — не веря этому спросила я.

Он мрачно и решительно посмотрел на меня.

— Тааак. Изумительно. Слушай. Ты про право на личную жизнь слышал?

— Какую твою личную жизнь? — заорал он. — Вернуться к этому уроду? Попасть в неприятности, когда я ничего не успею сделать?

Меня затрясло. Я обхватила себя руками. И проговорила:

— Не смей повышать на меня голос.

— Олеся, давай не будем выносить друг другу мозг. День и так был тяжелый.

Кивнула, чего спорить. Тяжелый.

— Почему ты молчишь?

Очень логично, нечего сказать.

— Думаю.

— О чем же.

— О том, какое право ты имеешь, так поступать.

— Да как так-то?!

— Ты и правда не понимаешь?

Он как-то странно взглянул на меня.

— Ты за моей спиной решаешь финансовые вопросы с одиннадцатилетним ребенком, переводя ей крупные суммы и покупая ей дорогие вещи. Ты прослушиваешь мой телефон и телефон моей дочери. Да кем ты себя возомнил?! Ее отцом?

— Вот мы и подошли к самому главному, не так ли Олеся Владимировна.

— К чему же, Олег Викторович, — сил ни на что больше не осталось. Все роскошные придуманные замки, которые я успела себе нафантазировать, об этом мужчине, о нас с ним, о… сказке, черт его дери, в которой я оказалась… Все осыпалось с противным зудящим шуршанием.

— Кто я для тебя. Только любовник?

— Да. тихо ответила я. — Любовник. Еще работодатель.

Он кивнул. И с совершенно каменным лицом направился к двери. Остановился и сообщил:

— Меня это не устраивает. Я так не хочу.

— В конце-то концов! — закричала теперь и я, слезы брызнули из глаз и я, совершенно не сдерживаясь, смела все, что было на столе в гостиной. Загрохотала ваза с цветами, разлетевшись на осколки. — Когда хоть кому-то в голову придет поинтересоваться, чего хочу я! И главное, чего я не хочу! А не просто давить!

— Можно подумать, тебе было плохо. Бедняжка! — осатанел и он. — И деньги тебе не нужны. Да тебе ничего от меня не надо, потому что горда слишком, а сама…