Мерило истины
Шрифт:
И режущим рефреном врывается в эти обрывки звонкий от презрения и ярости голос Гуманоида: «Вы подобны воронам… Только и можете галдеть и вырывать друг у друга куски…»
И отчаянно скрипит сокрушаемый металл, и вспучивается и разлетается комьями потревоженная земля…
Бурыба в очередной раз поежился, когда перед ним снова вспыхнуло невероятное сегодняшнее происшествие. И опять застучала в его голове речь Гуманоида, для которой акт уничтожения старой спортплощадки послужил этаким гигантским пылающим восклицательным знаком. И опять появилось это странное чувство, которое (что нетрудно было заметить) коснулось и Кинжагалиева, и Кисы, и Мазура… и еще многих парней-сослуживцев сержанта Бурыбы. Чувство, что все происходящее вокруг, такое обыденно-привычное и понятное, на самом-то деле ненормально
«Да к черчу это! — разозлился на самого себя Бурыба. — Нормально-ненормально… Какая разница? Живем же, и ладно! На каждый пенек не вспрыгнешь, каждую дырку не заткнешь…»
Однако уснуть у него все равно не получилось.
По пути от каптерки к казарме рядовой Саня Гусев принялся насвистывать. Разговор с товарищами по призыву победоносного его настроения не испортил. «Не свисти — денег не будет», — вспомнил он старинную присказку и усмехнулся сам себе.
«Это если клювом щелкать, денег не будет, — мысленно обратился он к недавним своим собеседникам. — А свист тут совершенно ни при чем. Прижухли, авторитетные чувачки? Ну ладно, нравится вам без бабла сидеть, сидите. А Саня Гусев — парень фартовый, он все равно свое возьмет. С Командором уговор был? Был. Вот пусть и башляет, если подписался. Бородуля, правда, перекрылся невовремя, забздел от всего происходящего, Арбатову коньячка отнес, типа заболел… Но мы и без Бородули обойдемся. Главное — уговор-то в силе, его никто не отменял…»
В голове Гуся плясала водка, расцвечивая унылые казенные стены в самые радужные цвета. Предприятие, которое он собирался осуществить, представлялось ему совсем плевым делом.
У двери в казарму он остановился, подумав, что напоминать об уговоре салаге лично — ниже его достоинства.
— Слышь! — сказал Саня дневальному. — Вызови Каверина мне. Скажи ему: «Гусь за должком пришел», он поймет. Ясно? Кру-угом — и выполнять боевую задачу!
Только когда посланец скрылся в казарме, Гусь сообразил, что про «должок» он сморозил зря. Поаккуратнее надо было: духи-то, накрученные сегодняшним выступлением Гуманоида, еще опять бузить возьмутся…
«Ладно, — успокоил себя рядовой Гусев. — Командор не дурак. Понимает, что к чему. Куда ситуация переломилась, и с кем теперь дружить выгоднее…»
Как раз в этом Гусь не ошибался.
Глава 3
Казарма все никак не могла угомониться. Шепотки, приглушенный бубнеж волнами гуляли по койкам, покачивали на тех койках торчащие стриженые головы… время от времени всплескивали прорывавшимися восклицаниями и даже смехом. Рядовой Александр Вениаминович Каверин в общем обсуждении сегодняшнего происшествия не участвовал. К нему никто не обращался, и он желания заговорить с кем-нибудь не испытывал, хотя и находился почти в самом центре многоголосого шума. Почти — потому что тон нескончаемым разговорам задавал Игорь Двуха, чья койка располагалась рядом с койкой Командора.
«Растрепался опять, смотри-ка, — уставившись в темень потолка бессонными глазами, ворчал про себя Командор. — И остальные прямо в рот ему заглядывают… Конечно: Гуманоид Игорька вниманием своим облагодетельствовал. А Гуманоид-то у нас теперь…»
— Мировой чувак, Гуманоид! — восторженным шепотом вещал кто-то из темноты, — с такой-то силой и с такими мозгами мог бы враз весь свой призыв нагнуть, нас, то есть… И к старшакам прибиться с первого же дня. Они б с ним считались, а он бы покудова присматривался, как и их самих нагибать начать. Там, глядишь, через пару месяцев и шакалами командовал бы. А что? Мог бы, да! А он вона — по другому пути пошел. Вообще против всех. Зато по совести и за справедливость…
«Все нормально, — думал Командор, слушая. — Все как и должно быть. Слыл Гуманоид, который не такой как все, выскочкой и дурачком, а теперь настоящий народный герой. Обожаемый. А все почему? Да потому что от ответственности их освободил. Не только их, и старшаков тоже, всех. На себя одного всю тяжесть решения и исполнения
взвалил. Грянула бы сегодня на той спортплощадке большая драка, в которой эти говоруны огребли бы по полной. Дважды. Сперва во время драки, а потом от шакалов… Наверное, и деды сейчас сидят так же, затылки скребут: „мировой чувак, что ж мы раньше-то не замечали…“ Это ж прямо воплощение вековечной мечты народной получается: ба-бах и явился… бог из машины. И все сам разрулил. И ни крови, ни пота проливать не надо… Стадо. Одно слово — стадо…»Сам Командор, помимо возвышающего его над прочими горького торжества (мол, он-то понимает и видит то, чего не понимают и не видят остальные), испытывал еще и тоску неуютного одиночества. Никто не обращал на него никакого внимания, точно его и не было здесь. Впрочем, не сам ли он к этому стремился? С тех пор как развалилась «банда», Командор ни с кем из своего призыва сходиться не стал. Да и с кем сходиться-то? Быдло, колхозники… Предпринял, правда, попытку завязать отношения с Дроном, как с наиболее авторитетным из новобранцев, но… вовремя догадался, что такое положение сулит больше проблем, чем преимуществ. Лучше уж быть одному, спокойнее. И вот теперь, когда произошедшее на старой спортплощадке вдруг сплотило разрозненные компашки в одну группу единомышленников (пусть, скорее всего, и временно), он ощутил, что эта его сознательная обособленность малость того… тяготит. Да еще появилось неясное зудящее чувство, будто он свою «банду»… не то чтобы предал… а слишком легко от нее отступился. Чувство потери чего-то важного крепло в Командоре.
«А вообще, не ту стратегию я выбрал, — размышлял рядовой Александр Вениаминович Каверин, пытаясь приглушить незваное это чувство. — Переоценил свои силы. Не землячество надо было устраивать, а со старшими пытаться законтачиться. Ну, ничего, все еще не поздно исправить. Эти придурки легковоспламеняемые пошумят и заглохнут. Гуманоида, конечно, уберут из части. И скоро все вернется на круги своя… А мы пока… С Бородулей ведь договорился: отстегивать в оплату за „особое отношение“? Договорился. Правда, старший лейтенант Бородин, как только запахло жареным, быстренько заболел, но это дела не меняет. Наличка через кого будет идти? Через старшаков, это особо обсуждалось. А они откат будут брать? Естественно. Не идиоты же, выгоду упускать. Вот размер откатов можно и увеличить. Тем самым раз и навсегда приобретя расположение старших. Вот тогда и появится у Командора новая „банда“, куда могущественней неудавшейся первой…»
Привычные с детства слова «наличка» и «откат» успокоили Командора. «Надо найти способ к дедам подъехать, — прикидывал он. — Так, чтобы понятно было — не подмазываюсь я, а просто договор соблюдаю… А то вдруг они сами поопасятся напоминать. Бородуля слился, а в расположении вон что творится — обычную-то дань старшакам стремно собирать…»
В этот-то момент на «взлетке» рядом с койкой Командора и появился дневальный.
— Каверин! — услышал Командор. — Давай, на выход, в коридор. С тобой Гусь насчет должка побеседовать хочет…
Рядовой Мансур Разоев поднялся с койки, и панцирная сетка ее в этот раз почему-то не скрипнула. Лампочка под потолком палаты не горела, но с плаца через окна втыкался в серую полутьму резкий желтый фонарный свет. Мансур посмотрел на Сомика — Женя спал спокойно и ровно. И улыбался во сне.
Мансур, не спуская с Сомика глаз, быстро и бесшумно добрался до двери. Открыл ее, чуть приподнимая за ручку. Дверные петли, как и коечная сетка, послушно поддались ловким движениям Разоева, не скрипнули.
Мансур остановился на пороге, вытянув шею, оглядел коридор. Тихо было в помещении санчасти, только со второго этажа булькали какие-то непонятные звуки. Разоев направился на второй этаж. Двигался он как-то особенно, порывисто, но быстро и тихо. Словно большой хищный зверь, пробирающийся к добыче.
Дверь в кабинет капитана Арбатова оказалась приоткрытой. Через узкую щель текло в коридор мучительно-заунывное пение: «Я теперь скупее стал в желанья-а-ах…» Перед этой дверью Мансур опустился на корточки и очень осторожно заглянул в щель. Вероятно, то, что он увидел в кабинете, его полностью удовлетворило. Он приподнял верхнюю губу, обнажив зубы, и, чуть отстранившись, плотнее прикрыл дверь. Пение стало тише.