Мерлин

— Не унижай себя оскорблениями, Моркант. Я не требую от тебя уважения, но хотя бы не навлекай на себя еще большую опасность, дурно говоря о Верховном короле.

— Что за Верховный король? — фыркнул Моркант. — Верховный трус, правильнее будет сказать.

Дунаут и Коледак громко расхохотались.

— Вы зовете его трусом, потому что он готов забыть про вашу измену и протягивает вам руку дружбы?

— Протягивает руку от испуга! — прыснул Коледак, трясясь от смеха. Горлас, задетый грубостью своих гостей, громко приказал, чтобы несли ужин. Слуги засуетились, и через несколько мгновений на столе уже стояли корзины и блюда с яствами.

Трое королей попивали хозяйский мед и не собирались прекращать пир. Без сомнения, уход Утера привел их в веселое состояние духа, а выпивка еще раззадорила. Впрочем, куражились они не от большого ума.

— Добром это не кончится, — предупредил Пеллеас, усаживаясь рядом со мной. — Сейчас они спьяну полезут в драку.

— Если до этого дойдет, мы в долгу не останемся, — отвечал я. — Пусть научатся уважать Верховного короля. Можно дать урок прямо сейчас.

— Я предпочел бы как-нибудь в другой раз. — Пеллеас обвел глазами чертог: повсюду толпились приближенные королей; у каждого был кинжал на поясе и меч на коленях. — Если они начнут, боюсь, их не остановит сам Горлас.

Трапеза продолжалась. Трое смутьянов, увлекшись едой, перестали обращать на нас внимание. Мы спокойно ели и почти закончили ужин, когда шкура, закрывавшая дальний выход из зала, приподнялась и вошла Игерна с несколькими служанками.

На нас она не глядела и даже старательно отводила глаза, хотя не могла не знать о нашем приезде. Думаю, она боялась взглядом выдать свою тайну. Однако для меня ее поведение было красноречивее всяких слов.

Сердце мое сжалось. Такая молодая, такая красивая! Не поверишь, что вдова, скорее уж девица на выданье — исполненная благородства в каждом своем движении. Удивительно, что грубияну Горласу досталась столь царственная и утонченная дочь.

Ужин закончился. Горлас, стараясь избежать ссоры между гостями, кликнул арфиста. Вышел старик с потертою арфой и завел длинную маловразумительную песню о смене времен года. Мне стало его жаль. Жалко было и остальных, которые никогда не слышали и не услышат настоящего барда.

По приказу хозяина бард запел следующую песню, и я, пользуясь тем, что все внимание устремлено на него, решил заговорить с Игерной. Сперва она испугалась, потом быстро нашлась, вскочила и потянула меня в темный угол.

— Умоляю тебя, Эмрис, — начала она, — если отец узнает...

— Здесь он нас не увидит, — успокоил я, потом спросил: — А в чем дело? Ты его боишься?

Она совершенно по-женски прикусила нижнюю губку и потупила взор. Мне нравилось это наивное смущение, напоминавшее о другой девушке в другие, давние времена.

— Нет, нет... — Она замялась, потом все же продолжила: — Однако он не сводит с меня глаз... Все, больше я ничего не могу сказать.

— Ты была замужем, — напомнил я, — и не обязана оставаться под отчим кровом.

— Верховный король мертв. Куда мне идти? — В ее голосе не было ни горечи, ни печали. Она не скорбела об Аврелии и не притворялась, что скорбит. Она его не любила, да что там, она почти его не знала! Она вышла за него только из послушания родительской воле.

— Есть человек, который охотно взял бы тебя к себе.

Она прекрасно знала, о ком я говорю, поскольку сама частенько думала о том же.

— Нет, я не смею! — выдохнула она.

— Почему?

— Отец никогда этого не допустит. Прошу, мне надо идти. — Однако она не двинулась с места, только устремила глаза на отца, погруженного в мерное бормотание арфиста.

— Однако, будь твоя воля, пошла бы ты к Утеру? — спросил я прямо, ибо чувствовал, что времени осталось совсем мало.

Она снова потупилась, потом робко подняла глаза и прошептала:

— Если он меня примет.

— Примет с величайшей охотой, — отвечал я. — Он давно бы подпалил здешние ворота, если бы не ты, Игерна.

Она ничего не ответила, лишь легонько кивнула, и тогда я продолжил:

— Значит, об этом ты догадалась без меня. Ладно, я подумаю, что можно сделать. Если я приду за тобой, готова ли ты за мной следовать?

Глаза ее расширились, однако голос не дрожал:

— Если иначе никак нельзя, я пойду с тобой.

Она быстро оглядела зал, словно прощаясь с местом, о котором не сохранила ни одного хорошего воспоминания. Потом, положив руку мне на рукав, стиснула мне локоть и юркнула во тьму.

Зачем я это сделал? Почему так важно было свести Утера с Игерной?

Вероятно, ради Утера, чтобы искупить перенесенные им страдания. В любом случае было ясно, что без нее он править не сможет. А может быть, ради Игерны — ей было так плохо в этом холодном дворце. А возможно, Дух Господень направлял меня к исполнению неведомого замысла. Сказать по правде, я сам не знаю.

Однако в эту ночь я действовал по воле событий. Такое случается порой, и все резоны, замыслы и устремления рассыпаются в прах. Остается один бездумный порыв.

«Что я натворил? — думал я, незаметно возвращаясь на свое место. — Что свершилось через меня?»

До сих пор не знаю.

В пору межвременья, когда все в мире ждет обновления, в жертву за жизнь иной раз приносится жизнь. Так учили древние мудрецы друиды, и никто еще не разубедил меня в их правоте.

Игерна провела меня выбитыми в скале тайными переходами на галечный пляж у подножия Тинтагиля. Она хорошо знала путь — здесь она частенько укрывалась от отцовского взора. Над морем вспыхивали молнии, в отдалении грохотал гром. Ветер бушевал, срывая гребешки с волн, и мы слышали, как с глухим рокотом разбиваются валы о каменистое основание мыса. Мы спустились по каменным, скользким от брызг ступеням. Оступиться — значит полететь вниз, к неминуемой гибели.

— В скале под крепостью есть пещера, — сказала она. Ветер уносил слова. — Там мы сможем дождаться лодки. Боюсь, там мокро.

— Долго ждать не придется, — заверил я, вглядываясь в ревущую тьму. Ветер брызгал в лицо клочьями пены, плащи наши уже вымокли.

Луна зашла, был самый темный час ночи. Редкие звезды проглядывали сквозь мчащиеся обрывки облаков, в их тусклом свете ничего нельзя было различить. Я страшно ругал себя за этот безумный план.

Однако постарайтесь понять: когда Невидимая Рука ведет тебя, ты следуешь. Или поворачиваешь назад и потом до конца жизни терзаешься раскаянием.

Конечно, и следуя, ты не знаешь, что с тобой будет. В этом и состоит вера. Идти вперед или повернуть назад — третьего не дано.

В ту ночь я выбрал путь вперед. Я сам принял решение, по собственной воле. И ответственность за то, что случилось, несу я. Это цена свободы. Однако как играла во мне жизнь в ту бурную ночь, под грохот и раскаты грома, среди мха и влажного камня, когда соль ела глаза, а рядом была теплая, доверчивая девушка! Я был жив и упивался жизнью.

Игерна оказалась на удивление выносливой; любовь придала ей силы. Не знаю в точности, что она испытывала и понимала ли, что означает ее решение. Она шла к любимому — все прочее не имело значения. В остальном она положилась на меня.