Мерлин

Гвендолау оказался прекрасным спутником и поддерживал в нас дух, насколько позволяла непогода. Он распевал нелепейшие песенки и рассказывал длинные, неимоверно запутанные истории о своих охотничьих подвигах. Послушать его — так все зверье в лесах трепещет при одном его имени. Еще он поведал, что случилось в мире, пока я был у Подземных жителей. Мне он нравился, и я не жалел, что мы едем вместе.

Барам, напротив, был неразговорчив и сдержан. Он без лишних слов делал свое дело, уверенно правил лошадьми и следил за дорогой.

Ничто не ускользало от его внимания, хотя, если его не спрашивать, он оставлял свои наблюдения при себе. Часто, когда мне казалось, что он с головой ушел в свои мысли, лицо его расплывалось в улыбке в ответ на балагурство Гвендолау.

Вечером пятого дня мы были в Лугуваллии, который местные жители зовут Каерлигвалид, или, чаще, Каерлигал. Я предлагал проехать его быстрее и заночевать у дороги — очень уж не хотелось мешкать так близко от цели. Однако Гвендолау не пожелал об этом и слышать.

— Может, ты, Мирддин, и в силах ехать без остановки, как банши, а я нет. Если я не просохну, мои кости размякнут и превратятся в кашу. Шкура уже давно размокла. Мне нужно глотнуть теплого и забраться под крышу, с которой не льет всю ночь. Короче, заворачиваем в корчму.

Молчаливый Барам встал на его сторону, и мне оставалось лишь согласиться.

— Ладно, будь по-вашему. Но я здесь впервые. Корчму ищите сами.

— Положись на меня. — Гвендолау пришпорил лошадь, и мы галопом влетели в город. Наше появление вызвало у жителей интерес, впрочем, вполне доброжелательный. И вскоре Гвендолау, который убедил бы даже устрицу раскрыть перед ним свои створки, обзавелся полудюжиной друзей и добился того, чего хотел. Сказать по правде, путников здесь не видали давным-давно и любую новость ловили с открытым ртом.

Корчма оказалась старым строением в римском стиле с большой общей комнатой, маленькими спальнями и конюшнями, которые от дома отделял чисто выметенный двор — в прежние дни сановники редко приезжали верхом. И дом, и конюшни были сухие и чистые, корма для лошадей хватало.

Другими словами, место было теплое и уютное, пропахшее пивными и хлебными дрожжами. В очаге горели дрова, на вертеле жарилось мясо. Барам без единого слова шагнул к очагу, подтащил табурет и уселся, вытянув к огню длинные ноги.

— Теперь, когда казармы опустели, — сказал владелец, с любопытством глядя на нас, — мы редко видим новые лица.

Его собственное лицо было круглым и красным — он явно не отказывал себе в еде и питье.

— Казармы опустели? — удивился Гвендолау. — То-то я вижу: у ворот никого. Но вряд ли это давно.

— А я разве сказал, давно? Да будь я пиктом! Еще прошлым летом были полны-полнехоньки, да и начальства толклось, словно собак нерезаных. А теперь...

— Что стряслось? — спросил я.

Он оглядел меня, мою одежду — полагаю, за спиной он сложил пальцы от сглаза, — но отвечал напрямик:

— Ушли, все ушли. Разве я не это говорю? Все ушли.

— Куда? — спросил я.

Хозяин нахмурился и закрыл рот, но не успел я задать еще вопрос, как вмешался Гвендолау:

— Я слыхал, каерлигальское вино особенно хорошо в дождливую ночь. Ты, небось, и не наливал его с тех пор, как простился с легионерами?

— Вино? Где ж мне достать вина? — Он закатил глаза. — Ноу меня есть такое пиво, что вы про вино и думать забудете.

— Так тащи! — вскричал Гвендолау. Хозяин побежал за пивом, а Гвендолау сказал мне:

— Не стоит задавать слишком прямых вопросов. Мы, северяне, предпочитаем лучше узнать собеседника, прежде чем выкладывать все без утайки.

Появился хозяин с тремя кружками темного пенистого пива. Гвендолау одним глотком осушил полкружки, утер рот ладонью, причмокнул губами и сказал:

— А-ах, ну и пиво! Сам Гофаннон задохнулся бы от зависти. Решено, ночуем у тебя, если ты согласен.

Хозяин расплылся в улыбке.

— А куда вам еще податься? Да и у меня других постояльцев нет, так что мой дом — ваш дом. Кровати небольшие, но сухие. Меня зовут Каракат.

Барам опустил пустую кружку на стол.

— Хорошее пиво, — сказал он и вернулся на свое место у очага.

— Сухие! — воскликнул Гвендолау. — Слыхал, Мирддин Вильт? Сегодня ночуем в сухости.

— В долгой дороге забывается прелесть домашнего ночлега, — заметил хозяин. — Так мне по крайней мере говорили.

— Отнюдь, — отвечал Гвендолау. — Мы в пути семь ночей и семь дней, и все мои мысли — о миске горячей похлебки и теплом месте у очага.

Каракат подмигнул и сказал доверительно:

— Женщин у меня нет, но если вы пожелаете...

— Спасибо, — отвечал Гвендолау, — но сегодня я устал как собака, и женщинам мало будет от меня радости. Мы в седле с первых лучей солнца.

Хозяин выразил сочувствие.

— Время для путешествий неподходящее. Я сам, если бы тронулся в путь, то лишь по великой нужде.

«Тебя и впрямь нелегко было бы оторвать от пивной бочки», — подумал я. Вслух же сказал:

— Мы не по своей охоте. Надо думать, легионеры тоже уходили без радости.

Хозяин хитро подмигнул.

— Верно сказано. Уж сколько слез было пролито! Улицы затопило слезами — женщины провожали мужей и возлюбленных.

— Жалко оставлять друзей и близких, –_f заметил Гвендолау, — но, думаю, они скоро вернутся. Они всегда возвращаются.

— Только не в этот раз. — Хозяин печально покачал головой. — Нет. Это все император...

— У Грациана своих дел невпроворот, так что... — начал Гвендолау.

— Я разве сказал «Грациан»? Или «Валентиниан»? — фыркнул Каракат. — Я знаю одного императора — Магна Максима!

— Максима! — Гвендолау выпрямился от изумления.

— Его самого, — улыбнулся хозяин, гордый своей осведомленностью. — В прошлом году об эту же пору он объявил себя императором. Теперь, клянусь Цезарем, нас перестанут ущемлять. Давно пора было.

Так вот о чем рассказывали мне голоса! При поддержке верных легионов Максим провозгласил себя императором Западной Римской империи и забрал с севера войска. Причина может быть только одна — он должен высадиться в Галлии, чтобы разбить Грациана. Иначе ему не удержаться.