Мертвая хватка

– Кислота, Андреич, – сказал он. – По-моему, серная.

В таких вот бутылках на предприятиях электролит для аккумуляторов держат, я видал. По-моему, твоим черешням кто-то помог загнуться.

– Я даже знаю кто, – медленно проговорил Майков, остановившимся взглядом изучая грязные отпечатки ног на беленой штукатурке забора. Судя по этим отпечаткам, кто-то не так давно перемахнул через забор, направляясь с участка папы Мая во двор к Алфавиту. – Вот пидор старый, совсем ополоумел на почве садоводства!

Простатит сделал испуганное лицо, вопросительно поднял густые брови – так, что они почти слились с низкой линией волос на лбу, и ткнул большим пальцем в сторону забора.

– Да, да, – неприятным скрипучим голосом сказал Майков, – так точно! Знаешь, какой самый страшный зверь на свете? Жаба! Она, падла зеленая, столько народу передушила, что и не сосчитать. Не понравилось ему", что у меня черешни есть, а у него нету. Урод, блин! Я ж хотел эти черешни по осени ему подарить, на хрен они мне нужны-то, в натуре…

Ну, сука, ну держись! Я не посмотрю…

– Андреич, – просительно сказал Простатит, – может, не надо? Уж больно сосед у нас авторитетный… Стоит ли связываться?

– Что? Авторитетный?! – дико вытаращив глаза, заорал на него папа Май. – Кто авторитетный?! Авторитет хренов выискался! Какой он, в жопу, авторитет, если ночью на чужих участках крысятничает? Да его на зоне за такие дела в два счета опустили бы! Авторите-е-ет… Я таких авторитетов раком ставил и ставить буду! Если он ведет себя как сявка, значит, с ним и разговаривать надо, как с сявкой, понял?

А ну пошли!

На крики из дома выскочил Хобот, и ему тут асе пришлось об этом пожалеть. Папа Май мигом припомнил, кто охранял двор минувшей ночью, схватил Хобота за галстук, отбуксировал его сначала к погибшим черешням, потом к забору и, наконец, окончательно разойдясь, пару раз чувствительно ткнул Хобота в этот забор его знаменитым носом. Хобот не сопротивлялся: в гневе папа Май вел себя еще почище, чем сам Хобот со своей справкой, и с ним лучше было не связываться.

– Да ладно, Андреич, – сказал он, шмыгая разбитым носом и осторожно промокая кровь носовым платком, – ну чего ты, в натуре? Я ж не виноват, что у тебя двор такой здоровенный! Разве в одиночку за всем уследишь? Кто ж думал, что к нам, блин, от соседей полезут. Это ж беспредел какой-то!

Хорошо, что у нас сортир в доме, а то бы они туда еще дрожжей набросали, чтоб веселее было.

– Дрожжей, – противным голосом передразнил его Майков и, не удержавшись, съездил Хобота по уху. Хобот молча скривился и схватился за ушибленное место. – Пошли к нему, разобраться надо!

Хобот мигом отнял ладонь от уха, подобрался и расплылся в нехорошей хищной улыбке. Зубы у него были выпачканы кровью, и Хобот сейчас здорово смахивал на упыря. Он мгновенно позабыл и о боли, и о нанесенной ему Майковым обиде: слово «разборка» действовало на него так же, как звук боевой трубы действует на старого кавалерийского скакуна. Хоботу было плевать, с кем клеить разборки, и то, что сосед Майкова по участку был вором в законе, ему было до фонаря.

По пути они выудили из гаража благоразумно скрывавшегося там Рыбу и через две минуты уже барабанили в ворота усадьбы Букреева.

В калитке открылось окошечко, и в нем появилась хмурая физиономия охранника.

– Что? – лаконично и не очень приветливо осведомился он.

– – Открой-ка, браток, – сдерживаясь, сказал ему Майков, – нам с твоим хозяином поговорить надо.

– Его нет, – ответил охранник. – Будет дня через два.

Передать что-нибудь?

– Смылся, сука, – злорадно прошептал над ухом у Майкова воинственный Хобот и вышел вперед. – Открывай, брателло, – сказал он. – Хозяина нет, так мы с тобой побазарим.

– Не о чем мне с вами базарить, мужики, – сказал охранник.

– Это как сказать, – возразил Хобот и, хорошенько прицелившись, засветил охраннику кулаком в переносицу – прямо через окошко, очень точно и, судя по звуку, очень сильно.

Вероятно, он рассчитывал, опрокинув охранника, просунуть руку в окошко, нащупать замок и отпереть калитку, но вышло все немного иначе. Пока Хобот тряс в воздухе отшибленной кистью и матерился сквозь зубы, окошко вдруг закрылось.

– Ни хрена себе, – удивился Хобот и перестал махать ушибленной рукой. – Он что, каменный?

Тут лязгнул засов, калитка распахнулась, и охранник шагнул на улицу. Это был уже знакомый Майкову двухметровый амбал. Одет он был в просторные спортивные шаровары, белые кроссовки и черную майку без рукавов – такую, какие любят носить культуристы. Майка эта позволяла всем желающим насладиться зрелищем великолепно развитой мускулатуры, которая была сплошь покрыта черно-синей вязью татуировок. На левом плече, на самом видном месте, у охранника была искусно вытатуирована голова свирепого на вид быка, и Майков некстати вспомнил, что у блатных каждая татуировка что-то означает, вроде как нарукавная эмблема у военных. Бык – это боец, не в переносном смысле, а в самом прямом, первозданном, так сказать…

Двухметровый бык не стал вступать с гостями в переговоры. Он, верно, и впрямь был сделан из камня или из какого-то другого не менее прочного материала. Во всяком случае, мастерский удар Хобота не оставил на его гладко выбритой физиономии ни малейшего следа. Папа Май как раз пытался понять, как это могло получиться, когда бык начал действовать.

Начал он, как и следовало ожидать, с Хобота. От его удара носатый охранник Майкова мигом потерял всякий интерес к разборке, пролетел пару метров по воздуху, очень неловко приземлился на спину, медленно, с большим трудом перевернулся на бок и, судя по всему, уснул.

У всех остальных, в том числе у папы Мая, при виде этого полета сразу пропала охота драться и вообще выяснять отношения. Беда, однако, заключалась в том, что бык уже не спрашивал, хотят они драться или не хотят. Вся баталия заняла не более десяти секунд, и только Простатита быку пришлось ударить дважды – один раз в солнечное сплетение и еще раз – в ухо. Лежавшему на земле в позе зародыша Майкову показалось, что поначалу бык хотел ударить Простатита в челюсть, но в последний момент, похоже, пожалел коллегу и не стал укладывать его в больницу. Хватило и удара в ухо: громадный Простатит, казавшийся рядом со своим противником каким-то маленьким и сморщенным, будто враз усохшим, покачнулся на ослабевших ногах, закатил глаза и медленно, очень неуклюже опрокинулся на спину, задрав к небу плохо выбритую, синеватую от проступающей щетины тяжелую челюсть.

– Козлы, – сказал бык. Он даже не запыхался.

Потом послышался звук презрительного плевка и лязг закрывшейся калитки. Только после этого папа Май сел и принялся осторожно ощупывать себя руками в поисках повреждений. Ребра с левой стороны неприятно ныли. Они явно были основательно ушиблены, но, кажется, не сломаны. Пиджак на локте оказался разорванным, рукав рубашки под ним потемнел от пыли, но крови почти не было, и Майков вспомнил, что, падая, проехался локтем по земле. Хорошо хоть, что не по асфальту…