Мертвая зыбь

«Черт его знает, — подумал Йерлоф, — может, она и права». Он никогда серьезно не задумывался над тем, что им двигало.

— Это не для удовольствия, — сказал он, — и я не стараюсь казаться шибко умным. Но я всегда считал, что если рассказываешь о чем-то стоящем, то рассказывать надо так, как оно есть. У каждого рассказа есть свое время и свой ритм, а не так, как сейчас, — скорей, быстрей. В прежние времена время почему-то всегда находилось.

Джулия молчала. Они проехали мимо поворота на Стэнвик; через несколько сотен метров Йерлоф увидел на горизонте старое станционное здание. Туда в мае сорок пятого, уже после окончания войны, пришел Нильс Кант, пришел для того, чтобы потом застрелить в поезде участкового Хенрикссона.

Йерлоф восстанавливал в памяти последовательность событий. Сначала на пустоши убили двух немецких солдат, потом в поезде — полицейского, и итог: убийца в бегах. Сенсация, которая, если можно так сказать, конкурировала с прочими новостями, хотя события, сопровождавшие окончание Второй мировой войны, были драматичными.

Журналисты приезжали издалека для того, чтобы разнюхать что-нибудь еще о «зверском преступлении на Эланде». В то время сам Йерлоф находился в Стокгольме, занимался формальностями, чтобы вновь начать мирную работу капитана торгового флота, и о «драме на Эланде» читал в «Дагенснюхетер». Были собраны многочисленные отряды полиции со всего юга Швеции для того, чтобы прочесать остров в попытке найти Канта, но казалось, что, выпрыгнув из поезда, он просто растворился в воздухе.

Теперь поезда по Эланду больше не ходили, сняли и сами железнодорожные пути, чтоб не пропадали зря. А Марнесская станция стала жилым домом — разумеется, чьей-то летней дачей.

Йерлоф проводил взглядом станцию и откинулся на сиденье. Прошло несколько минут, и вдруг неожиданно в машине что-то стало настойчиво и противно пищать. Он встревоженно повертел головой, но Джулию пиканье, казалось, ничуть не обеспокоило. Ну, конечно, она достала из сумки телефон, продолжая крутить баранку. Несколько минут она разговаривала, если можно так назвать короткие, односложные ответы, потом выключила телефон.

— Никогда не мог понять, как эти штуковины работают, — сказал Йерлоф.

— Ты о чем?

— Телефоны без проводов. Как их там называют, мобильные.

— Да очень просто: берешь, нажимаешь кнопки, а потом разговариваешь, — объяснила Джулия. Потом, чуть помедлив, добавила: — Лена звонила, привет тебе передает.

— Ага, здорово, ну и что ей было надо?

— Получить обратно машину, — коротко ответила Джулия, — вот эту самую, в которой мы едем. Она про это все время твердит. — Пальцы Джулии крепче сжали руль. — Черт, ведь машина наша общая. Но это ее почему-то не волнует.

— Ага, — протянул Йерлоф.

Взаимоотношения его дочерей сводились к сплошной череде конфликтов, острота которых подчинялась некоей синусоиде, или закономерности, которую Йерлоф не в силах был постичь. Если бы их мать была жива, может быть, она бы сообразила, что тут можно сделать, но что касается его самого, то Йерлоф, к сожалению, не имел ни малейшего понятия, как к этому подступиться.

Если можно рулить мрачно, то этим после телефонного разговора Джулия и занималась, а Йерлофу, как назло, никак не приходило в голову, что бы такое придумать, чтобы прервать это довольно тягостное молчание.

Минут через пятнадцать оживленного рыбьего диалога они подъехали к Боргхольму.

— Куда теперь? — спросила Джулия.

— Попить кофейку, — ответил Йерлоф.

В квартире Энгстрёмов на окраине Боргхольма было тепло и по-домашнему уютно. С балкона недорогого жилья Ёсты и Маргит открывался фантастический вид на руины средневекового замка. В самом низу находилась продолговатая пустая площадка, переходящая в уступчатый склон, густо заросший деревьями, и на самом верху — плато с развалинами. В девятнадцатом веке в Боргхольме было несколько совершенно загадочных пожаров. Эпицентр одного из них находился именно здесь, в замке, поэтому все дерево внутри выгорело, окна остались без рам — просто большие черные дыры.

Выгоревшие окна замка всегда напоминали Йерлофу череп, смотрящий оттуда, с холма, пустыми мертвыми глазницами. Картина и впрямь выглядела мрачноватой, поэтому многие боргхольмцы не очень любили замок. По крайней мере, до того как он перешел в разряд одной из главных местных достопримечательностей, привлекавших туристов. В свое время эландцам пришлось построить этот замок, но, конечно, не для собственного развлечения, а по королевскому приказу. Для жителей острова это оказалась слишком тяжелая повинность — замок воздвигали их потом и кровью. Впрочем, это было довольно обычное дело: материковая Швеция всегда пыталась высосать Эланд насухо, как виноградину.

Джулия молча стояла у балконного окна и рассматривала руины, Йерлоф повернулся к ней и сказал, показывая на вершину скалы с замком:

— В каменный век имелся обычай сбрасывать оттуда, сверху, одряхлевших стариков. Во всяком случае, так говорят, но, конечно, никакого замка тогда и в помине не было. Впрочем, и домов для престарелых тоже…

В комнату вошла Маргит Энгстрём. В руках она несла поднос с кофейными чашками, на ней красовался желтый фартук с надписью: «Лучшая бабушка в мире».

— Летом они устраивают в руинах концерты. Тогда здесь бывает немного шумно, а так, по-моему, здорово жить у подножия замка.

Она поставила поднос на столик перед телевизором, налила всем кофе и потом принесла из кухни корзинку с булочками и пирожные.

Ёста, ее муж, был в белой рубашке, сером костюме и подтяжках и все время улыбался. Сколько Йерлоф его помнил, еще с морских времен, Ёста всегда был такой — радостный и довольный.

— Хорошо, что вы нас навестили, — сказал Ёста, вручая им чашки с дымящимся кофе. — Вы как, завтра в Марнессе будете? Мы-то туда точно поедем.

Ёста говорил о похоронах Эрнста. Йерлоф кивнул:

— Я приеду. Насчет Джулии не знаю. Может быть, ей придется вернуться в Гётеборг.

— А что с его домом станется? — спросил Ёста. — Что говорят-то?

— Ничего не говорят, пока еще до этого руки не дошли, — ответил Йерлоф. — Хотя вообще-то и к гадалке не надо ходить, чтобы узнать, что будет: летняя дача для его смоландских родственников. Не то что я считаю, что на Эланде не нужны дачники, конечно, нужны… Ну вот так — дом Эрнста станет дачей?!

— Я понимаю, о чем ты. Это точно: приезжать — это одно. А тех, кто живет здесь все время, совсем мало осталось, — заметил Ёста и глотнул кофе.

— Нам-то тут, в городе, уютненько, — добавила Маргит, ставя нагруженное с горкой блюдо сладостей на стол, — всегда кто-нибудь есть по соседству. Мы еще и в комитете состоим по строительству Марнесской коммуны.

Ёста посмотрел на жену и ласково улыбнулся.

Джулия и Йерлоф недолго гостили у Энгстрёмов. С полчаса, может, чуть дольше.