Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца

— Ну и что, никаких сенсаций, — заметил я. — Март был скучный месяц.

— Открой четвертую страницу и прочитай внизу.

Я перелистнул страницы и наконец нашел. Это была довольно пространная заметка несомненно сенсационного содержания. Ее заголовок гласил:

КРУПНЫЙ НОРВЕЖСКИЙ БИЗНЕСМЕН ПОКУПАЕТ ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ

Далее следовал краткий пересказ предания о капитане-капере, лестный отзыв о финансовом положении Крага-Андерсена в мире бизнеса и в нескольких словах сообщалось о его планах превратить «дом с привидениями» в летний отель международного класса.

— Вот чудеса! — вырвалось у меня. — Каким образом эта провинциальная норвежская новость могла попасть в большую американскую прессу?

— Такой новостью не побрезгует ни одна газета. Не забывай, что Арне действительно крупный предприниматель мирового масштаба. У него связи везде, в том числе и в прессе.

— Но какова цель этой публикации?

— Цель? Да ты просто забыл о его безудержном тщеславии. К тому же это может послужить началом рекламной кампании в связи с его будущим отелем. Одно мне интересно…

— Что именно?

— Да так, ничего. Пожалуй, я тоже прогуляюсь на почту. Мне тоже надо кое-куда позвонить.

— Пауль, давай прокатимся на лодке, — предложила Моника. Они с Эббой вернулись, как только ушел Танкред. — Мне хочется посмотреть шхеры.

— По-моему, погода портится, — возразил я. — Мне не нравятся эти черные клочья на горизонте.

— Подумаешь! Разве ты не любишь приближение бури? Давай возьмем старую лодку.

Я сидел на веслах. Моника свесилась через борт и погрузила пальцы в воду, на ней было белое платье, которое выгодно подчеркивало мягкие изгибы ее фигуры. Я восхищался ее темно-русыми волосами, переливавшимися на солнце, аккуратно вырезанными ноздрями, прихотливой формой уха. Фидий и Пракситель казались мне жалкими дилетантами. Даже самые прекрасные образы, воплощенные ими в мраморе, казались грубой поделкой по сравнению с живой женщиной.

— О чем ты мечтаешь? — спросил я.

Она подняла голову и улыбнулась.

— Я вспомнила историю, которую Оскар Уайльд рассказал Фритсу Таулову, когда тот посетил его во Франции. Рассказать? Один молодой поэт поселился в маленьком городке. Каждый день он совершал прогулки в полном одиночестве. Когда он возвращался, соседи по пансиону спрашивали его, что он видел. Поэт отвечал, что, проходя по мосту за городом, видел плавающих в реке тритонов и наяд. А в гуще леса — танцующих фавнов и эльфов. Каждый день он рассказывал подобные истории. И вот однажды, когда он шел через мост, он действительно увидел в реке тритонов и наяд, а в лесу — самых настоящих фавнов и эльфов. Когда он вернулся в пансион, гости, как всегда, окружили его и попросили рассказать, что он видел на этот раз. Однако поэт молчал. Гости повторили вопрос, и тогда он ответил: «Ничего!»

— Почему ты вдруг вспомнила эту историю? — спросил я через некоторое время.

— Я подумала, что Арне похож на этого поэта. Неисправимые фантазеры часто теряют дар слова, когда фантазия оказывается реальностью. Я уверена, что Арне видал что-то сегодня ночью и не на шутку испугался. Потому он и был за завтраком такой притихший.

— Ты тоже веришь, что в этом доме водится нечистая сила?

— Я уже не знаю, чему верить, только чувствую, что здесь вот-вот случится что-то ужасное. Когда я увидела утром лицо Арне, мне захотелось сразу же уехать домой. Не знаю, почему я осталась, может быть, из любопытства. В каждом человеке сидит сыщик. И во мне тоже. Давай забудем обо всем, пока можно… Боже, как тут хорошо!

Мы катались на лодке чуть меньше часа, потом начался дождь. За разговором мы не заметили, как небо заволокло тучами. Моника накинула на плечи красный плащ.

— Как видишь, мои пророчества сбылись, — сказал я. — А мы с тобой, между прочим, находимся чуть ли не в Атлантическом океане, который можно считать кладбищем моряков. Нам бы надо поискать убежище от дождя на каком-нибудь островке.

Я взял курс на сравнительно большой остров, который был к нам ближе всего. В бухте острова я разглядел маленький лодочный сарай. Я греб наперегонки с усиливающимся дождем. Через несколько минут мы уже привязали лодку к камню и побежали к сараю. Я промок насквозь и был прозрачный, как медуза. Мы сели на старые рыболовные сети и перевели дух.

Убежище мы отыскали не самое удачное, Сараем не пользовались, по-видимому, уже много лет, стены были изъедены плесенью, и дождь весело пробивался внутрь сквозь ветхую крышу. Воздух казался густым от запаха гнилых водорослей и рыбьих потрохов. И тем не менее это убежище было не лишено поэзии: пустынная местность, неистовство стихии, общество молодой и прекрасной женщины. Через грязное разбитое окно мы наблюдали этот всемирный потоп.

— Мы сидим здесь, как Иона в брюхе у кита, — сказал я и обнял Монику за плечи. — Только он был один, а нас двое. Существенная разница, правда?

Моника смотрела куда-то вдаль. Волосы у нее прилипли к щекам, влажная кожа подчеркивала высокие скулы. Она была похожа на дикарку, на первобытную женщину, которая смотрит на огонь, разведенный посреди пещеры. Вдруг она порывисто прижалась ко мне.

— Мне страшно, Пауль.

— Что с тобой?

— За последние дни столько всего случилось. Воздух здесь как будто отравлен. И особенно я боюсь за Арне. Он стал такой… неузнаваемый… Кажется, ему и в самом деле угрожает опасность.

Ее духи щекотали мне нос — к лицу как будто прижали букет фиалок. Меня обдало жаркой волной, и я с трудом сдержался, чтобы не выйти из образа доброго дядюшки. «Не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его…» Я отечески похлопал Монику по плечу.

— Не волнуйся. Все это просто глупый розыгрыш, подстроенный местными шутниками. И не бойся за Арне. Что могут два жалких старых привидения…

Я замолчал, заметив, что она меня не слушает, и повернул ее лицо за подбородок к себе.

— Моника, какие у вас сейчас отношения с Арне? Все по-прежнему?

Моника не поднимала глаз, лицо у нее застыло.

— Не знаю. Оставим это сейчас, Пауль. Помнишь, как мы с тобой развлекались в Осло? Мы тогда как будто снова стали детьми…

— Еще бы не помнить. Ведь это было всего неделю назад!

— Да, верно. Я чувствовала себя такой свободной! Точно я цветок или бабочка. До этого я всегда держалась так, словно я в броню закована. И сейчас меня снова сковало хуже прежнего. Ты меня понимаешь? Если бы только ты мог мне помочь, Пауль! Если бы ты вернул мне то ощущение легкости…

Она подняла голову и посмотрела на меня. Глаза у нее были несчастные, влажные губы приоткрылись. Она была похожа на беспомощную девочку, которая ищет защиты у взрослого, и в то же время это была женщина, женщина в полном смысле этого слова. Я был застигнут врасплох. У меня не было выбора. Даже линкор идет ко дну, получив пробоину от прямого попадания снаряда. Добрый дядюшка испустил дух и благополучно погрузился на дно морское. Я прижал Монику к себе и жадно поцеловал.

О эти блаженные, беспечные мгновения, когда замирает время, наш вечный тиран, когда весь этот жестокий мир растворяется в аромате и музыке, а действительность снова кажется нам сочной и яркой, как только что разрезанный ананас. Никогда хмель даже от самого лучшего шампанского из самих знаменитых погребов не сравнится с тем дивным опьянением, которое может подарить жизнь.

…Не знаю, сколько времени это длилось — то ли десять секунд, то ли четверть часа. Мы лежали, прижавшись друг к другу, и наслаждались каждым прикосновением, глаза у Моники были закрыты, лицо было просветленное и счастливое. Руки мои скользили по ее гибкому телу. Краем уха я уловил, что дождь усилился, на нашу дырявую крышу обрушился сплошной поток воды. Мне показалось, что когда-то это уже было, — вот так же первобытные люди искали убежища от обезумевшей стихии, так же согревали друг друга у пещерного огня, а в темноте их подстерегали саблезубые тигры и мамонты. Моника, Моника…