Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца
Шрифт:
Дорога долго шла по насыпям, пока не вынесла нас на узкий белый мост, протянувшийся с материка на остров. Я увидел внизу море, лежавшее спокойно, лучезарно и соблазнительно. Правда, я тут же осудил себя за сентиментальность, вспомнив о туманах, поднимавшихся над ним и накидывавшихся на меня каждое божье утро, когда я гостил в этих краях в последний раз. (Я помню еще времена, когда мост существовал только в виде выцветших от времени синек проекта-призрака, кочевавшего из одного доклада правительственной комиссии в другой. На остров же ездили на старом сторожевом катере, цепляясь одной рукой за дымовую трубу, а другой лихо придерживая шляпу. Однако как только Министр пришел к власти, дело пошло. Уже к лету того года гордый желто-голубой штандарт спустили, а сам катер распилили на дрова.)
Первой на острове нас встретила бензоколонка, потом асфальтовая дорога перешла в гравийное шоссе. Мы прокатили последний отрезок пути, примерно с километр, по мрачному и неприветливому сосновому бору и остановились перед зданием,
Меня освободили от шлема и наколенников и помогли выпутаться из ремней. Асфальтированная площадка перед лавкой оказалась, к моему удовольствию, безлюдной. Мне не раз уже случалось выходить здесь из машины на глазах у многочисленной молодежной публики под ее бесцеремонные комментарии по поводу моего возраста, дорожного снаряжения и перспектив моей будущей карьеры гонщика.
— Я забыл купить сыр, — сказал Министр. — Ты зайдешь со мной?
При входе нас встретил одобрительный гул приветствий. Как торжественно объезжающий свои владения король, Министр милостиво здоровался за руку с каждым и панибратски беседовал с рыбаками и фермерами. Меня всегда удивляло, как свободно и бесстрашно общался Министр с аборигенами и оставался при этом живым и невредимым. Ведь еще совсем недавно местные жители совершенно свободно сдавали данные им от Бога и унаследованные от родителей земли в аренду стокгольмцам, получая от этого неплохие барыши. Теперь же, после принятия закона о прибрежной полосе, их благословенная земля стала бесплатным местом игр беззаботных автокочевников-горожан. Местные не могли не знать: закон о прибрежной полосе был принят по прямой инициативе правительства. Правда, Министр ни разу и ни за что еще в жизни не поплатился. Наверное, жители Линдо считали закон таким дьявольски коварным, а Министра — таким безобидным, что не могли даже представить, что они могут быть связаны между собой.
— Нормальный мужик, — пробормотал осторожно пробиравшийся мимо меня от полки с пивом фермер в синем комбинезоне, — никакого тебе зазнайства или социализма.
Не очень искренне я промямлил что-то вроде согласия, взял бутылку минеральной воды (на случай, если жидкость в колодце на даче у Министра по-прежнему сохраняла свой оригинальный вкус и цвет) и двинулся к мясному отделу, где, как мне показалось, замаячила знакомая спина. Спина в самом деле принадлежала губернатору Магнусу Седербергу, выбиравшему колбасы. По-видимому, он не доверял стеклу витрины и, переломав надвое свое худое долговязое туловище, заглядывал за прилавок и изучал колбасы едва ли не носом. Когда я добрался до него, он, очевидно, решил отказаться от попыток что-либо рассмотреть, как, впрочем, и от колбасы тоже, выпрямился и попросил дать ему два пакета макарон.
Голубые глаза за стеклами на тонких дужках уставились на меня и с растерянностью и недоумением замигали.
— Добрый день, добрый день! Так вы наконец приехали? Очень приятно.
У него было худощавое удлиненное лицо. То же относилось к прочим частям и деталям его фигуры. Косматые седые остатки волос несообразно торчали вокруг красных ушей, обрамляя их, как мох — рождественские тюльпаны. Любой мог бы сказать: за плечами у этого человека годы изнурительной работы. После первых успехов на поприще политической экономии его взяли в правительство, где, упорно работая, он очень быстро добился повышения в чинах и удлинения рабочего дня. Потрудившись семь лет секретарем на бездельника-министра, он заработал инфаркт, от которого оправился только благодаря назначению на губернаторский пост и награждению орденом Северной Звезды. Северную Звезду он выпросил себе сам — физически ослабев за проведенные на вершине власти годы. Психически и морально он остался несломленным либералом. Единственное, что связывало его с губернией назначения, была проживавшая там его престарелая тетя. В интервью по поводу своей инаугурации он много распространялся о тете, пока не выяснилось, что она мирно скончалась вот уже два года назад. Но и без того все знали: назначение — отнюдь не поощрение его глубокой заинтересованности делами губернии, а просто плата за тяжкие подвиги чиновника в Доме правительства. Став губернатором, Магнус сохранил дачу на Линдо, где проводил каждое лето еще со времен босоногого детства, когда дружил и играл здесь с Министром, теперь часто с одобрением отзывавшимся о нем: «Магнус — первый губернатор, которого я назначил».
Магнус пригласил меня на следующий день к себе в дом. Праздновался день рождения его жены Сигне, после чего я воссоединился с Министром у сырного отдела. Маленькие, завернутые в целлофан сырки, казалось, всем своим жалким видом патетически заявляли о явном несоответствии аппетитам семейства Министра, и, по-видимому, быстро это сообразив, продавец вынул откуда-то громадную голову сыра. «Хватит им?» — спросил он так, словно речь шла об изголодавшейся львиной семейке.
Выходя из лавки, мы столкнулись еще с одним должностным лицом — министром юстиции Хюго Маттсоном. Он тоже принадлежал к кругу местных дачевладельцев, и мне еще ни разу, даже во время самых коротких наездов на остров, не удавалось избежать встречи с ним. Одежда министра, как всегда, привела меня в крайнее замешательство. Не смею утверждать, что он никогда не менял ее, однако, так или иначе, ему неизменно удавалось добиваться
почти полного сходства с бродягой-дальтоником, направляющимся на сдачу зачетов по плаванию в одежде. В этот день на нем были синие, туго стягивавшиеся на животе шорты, зеленая трикотажная безрукавка и грязно-желтого цвета спортивные тапочки. Тонкие ножки Маттсона с рельефно вздувшимися венами, по-видимому, символически свидетельствовали о его долгих странствиях по пустыне Юриспруденции, но голова придавала ему видимость если не достоинства, то, во всяком случае, сановитости. Тронутые серебристой сединой волосы и ухоженные короткие усики были как будто срисованы матерью-природой с рекламного плаката, на котором Умудренный-Опытом-Старший-Товарищ-По-Работе обменивался мнениями со своим Младшим-Собратом об употребляемом после бритья одеколоне.— Слуга покорный! Слуга покорный! — завопил он, едва увидев Министра. — Я как увидел лимузин, сразу понял, что это вы. Будь у меня личный шофер, я бы не позволил ему храпеть на заднем виденье! Их что, так и не выучили стоять по стойке «смирно» и отдавать честь начальнику?!
Воздав должное власти и славе, он соблаговолил заметить меня.
— Ага, господин учитель, вы тоже решили порадовать нас присутствием? — Выражение «господин учитель» прозвучала в его устах даже оскорбительнее, чем «адъюнкт», что очень непросто. — Я всегда говорил, зимой лучше быть крестьянином, а летом — учителем! Ха-ха!
Отпустив эту на редкость изящную шутку, он снова повернулся к сгибавшемуся под тяжестью сыра Министру.
— Ты придешь завтра к Сигне? У нее день рождения. Уже 51-й, — с удовольствием, подобно верной своему предназначению вечерней газете, сказал он. — Хотя выглядит она старше. Кстати, ты знаешь, чем похожа Сигне на свод законов? Задницей! Она у нее тоже с каждым годом становится толще! Хорошая мысль. Обязательно поделюсь ею завтра при поздравлении. Смотри не разболтай! Ха-ха!
— Крупная скотина! — вздохнул Министр после того, как, загрузив сыр в машину, мы расположились на передних сиденьях. Я не сразу понял, что или кого он имеет в виду: сыр или министра юстиции?
— Его назначили членом Верховного суда в мое отсутствие, я был тогда в отпуске, — продолжал он, устранив двусмысленность. — Правда, я все равно не смог бы этому помешать, — философски закончил он и завел машину. Неприятно дернувшись, она выехала на дорогу. Министр еще поработал рычагами и педалями, и автомобиль спокойно и пристойно, подобно гигантскому жуку, пополз вперед. Мы проехали мимо почты (открыта с 10 до 16) и маленького домика, в котором ютилась велосипедная мастерская. «Говорят, ее хозяин — социалист!» — со сладострастием заговорщика сообщал обычно Министр своим пассажирам, вращая при этом глазами и вздрагивая (он все время забывает, в какое разношерстное общество забросила его судьба).
Мы уже миновали деревню и спускались вниз к заливу, когда на неприятно крутом повороте едва не сбили одетого в белый костюм велосипедиста, ехавшего посередине вдоль разделительной линии. Велосипедист поздно заметил опасность и в панике скатился в засыпанный гравием кювет, где, немного повиляв рулем, ему кое-как удалось остановить свою машину.
По широкой спине и белым брюкам я сразу узнал его. Человек, едва не ставший украшением нашего радиатора, был светилом науки и главным врачом хирургической клиники. Своими смелыми и успешными операциями по пересадке почек Кристер Хаммарстрем вызывал удивление всего медицинского мира. (Путешествуя на Линдо, вы словно перелистываете страницы «Еженедельного журнала» и все время натыкаетесь на какую-нибудь знаменитость.) В данный момент славное лицо знаменитости искажала гримаса бешеного гнева.
— Ага, ты, значит, сторонник Народной партии! — ни к селу ни к городу заорал Министр. — Держишься центра, а чуть что, так в кусты, — кидаешься влево! Но у нас в стране, слава Богу, правительство решительное и плевать хотело на мнение народа — движение пока правостороннее!
Когда за рулем машины профессор обнаружил соседа, взгляд его черных глаз смягчился и мышцы лица расслабились. Однако даже лишенное выражения злости его широкое, смуглое, скуластое лицо казалось высеченным из твердого, не поддающегося резцу скульптора дерева. Непроницаемое лицо очень соответствовало облику этого человека. Неожиданно я вспомнил, что, хотя мы встречались с ним почти каждое лето уже многие годы, о его личной жизни и судьбе я знал очень мало. Он всегда избегал слишком личных тем. Имя его никогда не всплывало в колонках светской хроники. А в немногочисленных интервью он отвечал только на профессиональные вопросы. Я знал, правда, что несколько лет назад он потерял в автокатастрофе свою жену, когда сам сидел за рулем. Несчастье случилось на крутом повороте с плохой видимостью, где произошло столкновение с машиной, ехавшей по встречной полосе. После катастрофы он стал еще более замкнутым и немногословным. Однако, как я вскоре обнаружил, в отличие от других врачей, обсуждать в свободное время медицинские вопросы он не отказывался. И недостатка в темах для разговора мы с ним не испытывали. Будучи узким специалистом в области почечной хирургии, особенной скаредностью на советы он не отличался и охотно консультировал меня, когда я жаловался на пошаливающее сердце или на каверзы, которые устраивал мне желудок. С Хаммарстремом на острове я чувствовал себя много увереннее, чем без него. Вряд ли даже запасы лекарств аптеки на улице Эстербюкарл давали большее ощущение безопасности.