Мертвое озеро
Шрифт:
Кирсанов добродушно смеялся; сверху вторил ему такой же добродушный хохот.
– - Дешево досталась,-- сказал Иван Софроныч,-- а правду сказать: отними он тогда ее -- всё лучше бы…
– - Лучше? да чем же лучше? Одно жаль -- Ферапонтов сын, как подрос, пристал: отдай да отдай его в сапожники! Ну, разумеется, и лежит. А всё же вещь хорошая,-- понеси ее теперь продавать -- кому не надо – - дороже даст! Вот ты мастер упрекать, а кто купил лошадку?-- заключил Кирсанов, покатив огромного деревянного коня.-- Вот уж тут понеси продавать -- барыши плохи!
– -
– - Ха-ха-ха! Еще бы сын… А то дочери в лошадку играть… Ну а пушку, а пушку?
– - Пушку?
– - отвечал Иван Софроныч немного смущенным голосом.-- Ну, насчет пушки проштыкнулся! Да и то еще, может, и не совсем проштыкнулся: вот если сын будет…
– - Знаю, я знаю, чего тебе хочется! Ты, и лошадку-то покупал, небось об дочери думал? как же! да не будет сына!
– - Ну, а как будет!
– - Давай бог, давай бог,-- посмеиваясь, заметил Кирсанов.-- Были бы дети, а игрушки будут. Ну-ка, Иван Софроныч! пора, право, пора приступить к чижику! А! откуда, красавица?
– - воскликнул Алексей Алексеич, завидев бежавшую к нему хорошенькую девушку лет тринадцати.
Девушка остановилась, раскрасневшаяся как маков цвет, и не могла ничего сказать: грудь у ней высоко подымалась, стянутая узким платьицем, и маленькие розовые ноздри часто и широко раскрывались.
– - Что, много у нас доброго?
– - самодовольно спросил Алексей Алексеич, заметив любопытство, с которым живые черные глаза девушки перебегали по предметам.
– - Много,-- отвечала она.
– - Много, Настенька,-- порешил Алексей Алексеич, скрутив рукав своей рубашки так, что руке, помещенной в нем, оставалось очень мало простора.-- Не только ты, посторонние люди заглядываются… кто ни едет, каждый смотрит и, верно, думает, что мы миллионщики. А пускай думает!
– - А папенька здесь?
– - спросила девушка.
– - А что?
– - Маменька велела звать его.
– - Сердится?
– - Да, сердится! с самого утра сердится.
– - Ого!
– - сказал Кирсанов и улыбнулся.
– - Иван Софроныч!
– - Чего изволите?
– - Радость, радость!
– - А что такое?
– - Поди сюда. Настя пришла, она скажет.
– - Сейчас.
– - Да ну же! что ты там копаешься!
– - нетерпеливо воскликнул Алексей Алексеич через минуту.-- Скорее!
– - Сейчас, сейчас! Ну, какая радость?
И в слуховом окне во весь рост показалась фигура еще бодрого, но совершенно лысого старика, одетого в старую женскую кацавейку из заячьего меху с кошачьими лапками, очевидно игравшую в свое время роль горностаевой.
Кирсанов расхохотался. Девушка сначала крепилась, но не выдержала и тоже звонко смеялась.
– - Ну чему смеяться, дурочка?
– - заметил ей Иван Софроныч.-- Что ты думаешь, я там сложа руки, что ли, сидел?., умаялся! И в одной рубашке да не знал, куда деваться, почище твоей бани! Ну не показаться же было так!
– - Да ты бы, Иван Софроныч, уж лучше юбку надел, а то меховую телогрейку.
– - Да уж нет там юбок,-- серьезно отвечал Иван Софроныч.-- Все покидал. А чем не одеяние?
– - прибавил он, встряхивая полы кацавейки и радуясь, что неожиданно доставил удовольствие своему благодетелю.-- Ну,
– - А вот жди: скажет она тебе радость,-- воскликнул Алексей Алексеич и как ни крепился, а снова расхохотался.
– - Полагаю, изволили пошутить. Видно, нет никакой радости,-- догадливо заметил Иван Софроныч.
– - Ну,-- сказал Кирсанов девушке,-- ну, красавица!
– - Маменька приказала вас домой позвать,-- сказала Настя, обращаясь к отцу.
– - Говорит: я больна,-- подхватил Кирсанов,-- каждую минуту может что-нибудь со мной случиться: пусть сидит безотлучно у постели… безотлучно, слышишь ли: безотлучно!
Лицо у Ивана Софроныча вытянулось. Вместо радости он услыхал в самом деле весть, хуже которой не мог и ожидать.
Кирсанов заметил его отчаяние, и вмиг стало ему не до шуток.
– - Знаешь что, Настя!
– - сказал он, продолжая крутить свой рукав с такою силою, что локоть его готов был прорвать полотно и выскочить.-- Побеги, скажи ей, что нет, мол, Ивана Софроныча,-- ушел в поле, что ли? куда-нибудь. И не знают, мол, скоро ли придет. А мы вот кончим дело да пройдемся по чижику!
– - Осмелюсь доложить, хорошо придумано,-- сказал печально Иван Софроныч.-- Да ведь коли она догадается, так бедной девчонке придется плохо.
– - Ничего,-- сказала Настя.-- Уж я как-нибудь.
– - Ни-ни! не смей,-- я сейчас приду!
– - строго и печально возразил отец.
– - Не надо, не надо!
– - проговорила Настя и, прыгая, побежала, повторяя:-- Не надо!
– - Славная девочка!
– - сказал вслед ей Алексей Алексеич, раскручивая наконец рукав и освобождая свою руку, которая страшно покраснела и покрылась синими жилами.
Иван Софроныч ничего не сказал, но провожал ее глазами с своего возвышения до тех пор, пока она не скрылась в дверях небольшого отдаленного здания, стоявшего у самой большой дороги,-- и в глазах его много было любви и отеческой гордости.
Не прошло, однако ж, получаса, как Настя снова возвратилась и объявила, что Федосья Васильевна настоятельно зовет мужа, что она боится обморока и говорит, будто не проживет больше суток.
– - Ну а по правде как?
– - спросил Кирсанов.-- Ничего?
– - Ничего,-- отвечала Настя.-- Только опять выступили на лице желтые пятна, как третьего дня. Пила она чай, уронила нечаянно чашку -- рассердилась, да и чайник хлопнула о пол.
– - Желтые пятна!
– - воскликнул Кирсанов.-- Плохо! Бедный Иван Софроныч! попадись он ей теперь, да она его добром не выпустит. Нет, мы не выдадим. Так ли?
– - Так,-- сказала Настя.
– - Хочешь?
– - спросил Алексей Алексеич и ловко подкатил к ней деревянного коня на колесах.-- Садись, прокачу!
Девушка хотела сесть, но передумала, вскочила на лошадку и, стоя на ней в красивой позе, закричала:
– - Ну, везите же!
Алексей Алексеич повез.
– - Вишь, проказница! что выдумала! И как ловко стоит, точно на гладком полу!
– - ворчал про себя Иван Софроныч, любовавшийся потихоньку своей дочерью с той самой минуты, как только она появилась и заговорила.
– - Ваше высокоблагородие!
– - закричал он, показавшись в слуховом окне.-- Ваше высокоблагородие!
– - Что?