Мертвые души

Чичиков находился несколько даже в конфузном положении: тут же стоял камердинер, разинувши рот и выпуча глаза.

“Ваше превосходительство! Ведь смех этот выдумали слезы”, сказал он.

“Извини, брат! Ну, уморил. Да я бы пятьсот тысяч дал за то только, чтобы посмотреть на твоего дядю в то время, как ты поднесешь ему купчую на мертвые души. Да что, он слишком стар? Сколько ему лет?”

“Восемьдесят лет, ваше превосходительство. Но это келейное, я бы… чтобы…” Чичиков посмотрел значительно в лицо генерала и в то же время искоса на камердинера.

“Поди вон, братец. Придешь после”, сказал генерал камердинеру. Усач удалился.

“Да, ваше превосходительство, — это, ваше превосходительство, дело такое, что я бы хотел его подержать в секрете”.

“Разумеется, я это очень понимаю. Экой дурак старик! Ведь придет же в 80 лет этакая дурь в голову. Да что он с виду как? бодр? держится еще на ногах?”

“Держится, но с трудом”.

“Экой дурак! И зубы есть?”

“Два зуба всего, ваше превосходительство”.

“Экой осел! Ты, братец, не сердись… а ведь он осел”.

“Точно так, ваше превосходительство. Хоть он мне и родственник и тяжело сознаваться в этом, но действительно — осел”. Впрочем, как читатель может смекнуть и вам, Чичикову не тяжело было в этом сознаться, тем более что вряд ли у него был когда-либо какой дядя.

“Так если, ваше превосходительство, будете уже так добры…”

“Чтобы отдать тебе мертвых душ? Да за такую выдумку я их тебе с землей, с жильем! Возьми себе всё кладбище! Ха, ха, ха, ха! Старик-то, старик! Ха, ха, ха, ха! В каких дураках! Ха, ха, ха, ха!..”

И генеральский смех пошел отдаваться вновь по генеральским покоям.

ГЛАВА III

“Нет, я не так”, говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых полей и пространств: “нет, я не так распоряжусь. Как только, даст бог, всё покончу благополучно и сделаюсь действительно состоятельным, зажиточным человеком, я поступлю тогда совсем иначе: будет у меня тогда и повар, и дом, как полная чаша, но будет и хозяйственная часть в порядке. Концы сведутся с концами. Да понемножку всякой год будет откладываться сумма и для потомства, если только бог пошлет жене плодородье. Эй ты, дурачина!”

Селифан и Петрушка оглянулися оба с козел.

“А куда ты едешь?”

“Да так изволили приказывать, Павел Иванович, — к полковнику Кошкареву”, сказал Селифан.

“А дорогу расспросил?”

“Я, Павел Иванович, изволите видеть, так как всё хлопотал около коляски, так оно-с… генеральского конюха только видел… А Петрушка расспрашивал у кучера”.

“Вот и дурак! На Петрушку, сказано, не полагаться: Петрушка-бревно”.

“Ведь тут не мудрость какая”, сказал Петрушка, глядя искоса: “окроме того, что, спустясь с горы, взять попрямей, ничего больше и нет”.

“А ты окроме сивухи ничего больше, чай, и в рот не брал. Чай, и теперь налимонился?”

Увидя, что речь повернула вона в какую сторону, Петрушка закрутил только носом. Хотел он было сказать, что даже и не пробовал, да уж как-то и самому стало стыдно.

“В коляске-с хорошо-с ехать”, сказал Селифан, оборотившись.

“Что?”

“Говорю, Павел Иванович, что в коляске де вашей милости хорошо-с ехать, получше-с как в бричке, не трясет”.

“Пошел, пошел! Тебя ведь не спрашивают об этом”.

Селифан хлыснул слегка бичом по крутым бокам лошадей и поворотил речь к Петрушке: [Далее начато: Слышь, полковник мужика] “Слышь, мужика Кошкарев барин одел, говорят, как немца; поодаль и не распознаешь: выступает по журавлиному, как немец. И на бабе не то, чтобы платок как: бывает [а. Как в тексте; б. платок повязуют] пирогом или кокошник на голове, а немецкой капор такой, как немки ходят, знашь, [немки, знашь, ходят] в капорах, — так капор [теперь] называется, знашь, капор. Немецкой такой капор”.

“А тебя как бы нарядить немцем да в капор”, сказал Петрушка, острясь над [Далее начато: смыслом] Селифаном и ухмыльнувшись. Но что за рожа вышла от этой усмешки! И подобья не было на усмешку, а точно как бы человек, доставши себе в нос насморк и силясь при насморке чихнуть, не чихнул, но так и остался в положенья человека, собирающегося чихнуть.

Чичиков заглянул из-под низа ему в рожу, желая знать, что там делается, и сказал: “Хорош! а еще воображает, что красавец!” Надобно сказать, что Павел Иванович был сурьезно уверен в том, что Петрушка влюблен в красоту свою, тогда как последний временами позабывал, есть ли у него даже вовсе рожа.

“Вот как бы догадались было, Павел Иванович”, сказал Селифан, оборотившися с козел: “чтобы выпросить у Андрея Ивановича другого коня, в обмен на чубарого; он бы, по дружественному расположению к вам, не отказал бы, а это конь-с, [а. Как в тексте; б. это конь] право, подлец-лошадь и помеха”.

“Пошел, пошел, не болтай”, сказал Чичиков и про себя подумал: “в самом деле, напрасно я не догадался”.

Легким ходом неслась тем временем легкая на ходу коляска. Легко подымалась и вверх, хотя подчас и неровна была дорога; легко опускалась и под гору, хотя и без конца были спуски проселочных дорог. С горы спустились [Вместо “Легким ходом ~ спустились” между строк карандашом исправлено: Коляска тем временем спускалась с горы.]. Дорога шла лугами через извивы реки, мимо мельниц. Вдали [Далее начато: осиновые рощи] выступали картинно одна, из-за другой осиновые рощи. Вблизи же пролетали быстро кусты лоз, тонкие ольхи и серебристые тополи, ударявшие ветвями: ] сидевших на козлах Селифана и Петрушку. С последнего ежеминутно сбрасывали они картуз. Суровый служитель <со>скакивал с козел, бранил глупое дерево и хозяина, который насадил его, но привязать картуза или даже придержать рукою не догадался, всё надеясь на то, что авось дальше не случится. Деревья же становились гуще: [а. Как в тексте; б. становились чаще и выше] к осинам и ольхам начала присоединяться береза, и скоро образовалась вокруг лесная гущина. Свет солнца сокрылся. Затемнели сосны и ели. Непробудный мрак бесконечного леса сгущался и, казалось, готовился превратиться в ночь. [Вместо “Непробудный ~ в ночь”: а. Всё, казалось, готовилось превратиться в ночь; б. Начато: Лес] И вдруг промеж дерев свет. Там и там промеж ветвей и пней, точно живое серебро или зеркала. Лес стал освещаться, деревья редеть, послышались крики — и вдруг перед ними озеро. Водная равнина версты [Далее начато: в окружно<сти>] четыре в поперечнике, вокруг дерева, позади их избы. Человек 20, по пояс, по плеча и по горло в воде, тянули к супротивному берегу невод. Посреди их плавал проворно, кричал и хлопотал за всех человек, почти такой же меры в вышину, как и в толщину, круглый кругом, точный арбуз. [хлопотал за всех почти круглый человек похожий на арбуз] По причине толщины, он уже не мог ни в каком случае потонуть и как бы ни кувыркался, желая нырнуть, вода бы его всё выносила на верх; и если бы село к нему на спину еще двое человек, он бы, как упрямый пузырь, остался с ними на верхушке воды, слегка только [воды, и только бы слегка] под ними покряхтывая да пуская носом и ртом пузыри.

“Этот, Павел Иванович”, сказал Селифан, оборотясь с козел: “должен быть барин, полковник Кошкарев”.

“Отчего?”

“Оттого, что тело у него, изволите видеть, побелей, чем у других, и дородство почтительное, как у барина”.

Крики между тем становились явственней.

Скороговоркой и звонко выкрикивал барин-арбуз: “Передавай, передавай, Денис, Козьме. Козьма, бери хвост у Дениса! Фома большой, напирай туды жа, где и Фома меньшой. Заходи справа, справа заходи. Стой, стой, чорт вас побери обоих. Запутали меня самого в невод! Зацепили, говорю, проклятые, зацепили за пуп!”

Влачители правого крыла остановились, увидя, что действительно случилась непредвиденная оказия: и барин запутался в сети.

“Вишь ты”, сказал Селифан Петрушке: “потащили барина, как рыбу”.

Барин барахтался [а. Как в тексте; б. Арбуз барахтался] и, желая выпутаться, перевернулся на. спину, [перевернулся на другую сторону] брюхом вверх, [Далее начато: что и запутыва<ло>] запутавшись еще в сетку, как в летнее жаркое время в сквозную тюлевую перчатку на дамской ручке. [как дамская ручка в сквозную тюлевую перчатку] Боясь оборвать сеть, плыл он вместе с пойманною рыбою, приказавши себя перехватить только впоперек веревкой. Перевязавши его веревкой, бросили конец ее на берег. Человек с двадцать рыбаков, стоявших на берегу, подхватили конец и стали бережно тащить его. Добравшись до мелкого места, барин стал на ноги, покрытый клетками сети, как в летнее время дамская ручка под сквозною перчаткой, и взглянул вверх [и взглянул на берег] и увидел гостя, в коляске взъезжавшего на плотину. [Увидя гостя], кивнул он головой. Чичиков снял картуз и учтиво раскланялся с коляски.