Мертвые души

“Скажите! И не на шутку выморила?” вскрикнул Чичиков, почувствовав при этом небольшое сердечное движение. [Вместо “Скажите ~ движение”: “Что вы говорите”, ~ довольно народу? (ЛБ1, стр. 314); а. “И точно, много у вас умерло мужиков?” почти вскрикнул Чичиков, потому что в самом деле даже почувствовал небольшое сердечное биение от радости. ]

“Да, снесли многих”.

“А позвольте узнать, сколько числом?”

“Душ восемьдесят!”

“Нет?”

“Не стану лгать, батюшка”.

“Позвольте еще спросить: ведь эти души, я полагаю, вы считаете со дня подачи последней ревизии?”

“Это бы еще слава богу!” сказал Плюшкин; “да лих-то, что с того[-то] времени до 120 наберется”.

“Вправду? Целых сто двадцать?” воскликнул Чичиков и даже разинул несколько рот от изумления. [Вместо “В правду ~ изумления”: а. “В правду?”; б. “В правду 120?”; в. “Вправду? целых сто двадцать?” [сказал] воскликнул Чичиков и чуть не засмеялся от сердечного удовольствия”.]

“Стар я, батюшка, чтобы лгать. Седьмой десяток живу”, сказал Плюшкин, как казалось, обидевшийся таким довольно живым восклицанием. Чичиков заметил, что с его стороны, в самом деле, неприлично такое безучастье к чужому горю, и потому скоро поправил всё дело, вздохнувши и изъявивши свое душевное соболезнованье. [Вместо “сказал Плюшкин ~ соболезнованье”: “Какое однако ж ~ о вас соболезную” (ЛБ1, стр. 315).[

“Да [Но] ведь соболезнования[-то] в карман не положишь”, сказал Плюшкин: “Вот возле меня капитан, говорит, родственник: [а родственник, — на том же солнце онучки сушились]. “Дядюшка, дядюшка”, и в руку целует, а как начнет соболезновать — вой такой подымет… В лице весь красный: пеннику-то чай придерживается на смерть. [пеннику-то придерживается сильно] Служивши в офицерах, спустил, верно, в картишки, да театральная комедиантка выманила, так вот он теперь и соболезнует”.

Чичиков отвечал на это, что его соболезнование совсем не такого рода, что он не пустыми словами, а самим делом [чувствует готовность] готов доказать его и берется даже сам взносить подати за всех [тех] крестьян, умерших такими несчастными случаями. Это, казалось, совершенно изумило Плюшкина. Он вытаращил глаза, долго смотрел на него и, наконец, спросил: [Вместо “не положишь ~ спросил”: Возле меня ~ великодушие (ЛБ1, стр. 315). [“Да вы, батюшка, не служили ли в военной службе?”[Далее было: спросил он наконец]

Но Чичиков отвечал, что служил[Вместо “Но Чичиков ~ служил”: “Нет”, отвечал Чичиков: “я служил] по штатской.

“По штатской…” повторил Плюшкин и стал шевелить ртом так, как будто бы что-нибудь кушал: [“и стал ~ кушал” вписано. ] “да ведь как же…Ведь это вам-то самим в убыток”.

Но Чичиков отвечал, что для удовольствия его он готов и на убыток. [Вместо “Но Чичиков ~ убыток”: “Для удовольствия вашего я готов потерпеть”, отвечал Чичиков. ]

“Ах, батюшка! ах, благодетель ты мой!” вскрикнул Плюшкин, не замечая от радости, что из носа у него весьма некартинно выглянул табак в виде густого кофея и полы халата, раскрывшись, показали тоже не весьма приличное для рассматриванья платье. “Вот утешили старика! Ах! Господи! Ах, ах!” Далее Плюшкин и говорить не мог [от радости]. Но не прошло минуты, как эта радость, так мгновенно показавшаяся на деревянном лице его, также мгновенно и пропала [вмиг], как не бывала, и лицо его вновь приняло заботливое выражение. Он даже утерся платком и, свернувши его в комок, стал очень долго возить им по верхней губе.

“Да ведь на всё это издержки”, сказал он: “и купчую нужно…[Вместо “что из носа ~ купчую нужно”: что из носа ~ совершить купчую (ЛБ1, стр. 315–316). ] Приказные такие бессовестные… Прежде бывало полтиной меди отделаешься, [Прежде бывало дашь полтину меди или мешок муки] а теперь пошлешь целую подводу круп, да и красную бумажку прибавь: [подводу круп и овса, да еще синей бумажкой не отделаешься] такое сребролюбие. Я не знаю, [батюшка] как священники-то [наши] не обращают на это [никакого] внимания; сказал бы какое-нибудь поучение. [сказал бы проповедь в церкви, может быть покаялись. ] Ведь что ни говори, а против слова-то божия не устоишь!!”

“Ну, ты, я думаю, устоишь”, подумал про себя Чичиков и сказал, что из уважения к нему он готов принять даже издержки по купчей на свой счет.

Услыша, что даже издержки по купчей Чичиков принимает на себя, Плюшкин заключил, что он совсем глуп и прикидывается, [Вместо “Ну, ты, я думаю ~ прикидывается”: “Чтобы доказать ~ прикидывается (ЛБ1, стр. 316). ] будто служил по штатской, а верно, был в офицерах, [по штатской службе, но, верно, был в офицерах, задавал пирушки] волочился за комедиантками. При всем том он не мог скрыть своей радости. Он пожелал Чичикову всяких утешений, а также и деткам, не спросивши, были ли они у него или нет, и, подошедши к окну, постучал пальцами в стекла и закричал: “Прошка!”[Вместо “Он пожелал ~ закричал “Прошка”: “Бог вас, батюшка, утешит ~ постучал в стекло пальцами (ЛБ1, стр. 316). ] Чрез минуту было слышно, что кто-то вбежал впопыхах в сени, долго возился там и стучал сапогами. Наконец, дверь отворилась, и вошел Прошка, мальчик лет 13-ти, в таких больших сапогах, что, ступая, едва не вынул[чуть не вынул] из них ноги своей. Отчего у Прошки были такие большие сапоги, читатель узнает это сию минуту. У Плюшкина для всей дворни, сколько ни было ее в доме, были одни только сапоги, которые должны были всегда находиться в сенях. Всякой призываемый в барские покои обыкновенно отплясывал чрез весь двор босиком, но, входя в сени, надевал сапоги и таким уже образом являлся в комнату. Выходя из комнаты, он оставлял сапоги опять в сенях и отправлялся вновь на собственной подошве. Если бы кто взглянул на это из окошка в осеннее время, и особенно, когда по утрам начинаются маленькие изморози, то он бы увидел, что вся дворня делала такие[Вместо “Если бы кто ~ такие”: Весьма любопытно ~ делала такие (ЛБ1, стр. 317). ] высокие скачки, какие вряд ли когда-нибудь удавалось выделывать самому бойкому балетному танцовщику.

“Вот, посмотрите, батюшка, какая рожа”, сказал Плюшкин Чичикову, указывая пальцем на лицо Прошки: “Глуп, ведь, как дерево, а попробуй что-нибудь положить, мигом украдет. Ну, чего ты пришел, дурак? скажи, чего?” Здесь Плюшкин сделал паузу, на которую Прошка отвечал тоже молчанием. После этого Плюшкин прибавил: “Поставь самовар, слышь! да вот возьми ключ, да отдай Мавре, чтобы пошла в кладовую… там на полке есть сухарь от кулича, который привезла Александра Степановна, чтобы подала его к чаю… Постой, куда же ты! Дурачина!.. Эхва, дурачина!.. Бес у тебя в ногах что ли чешется!.. Ты выслушай прежде: сухарь-то [я] чай сверху поиспортился, [сверху немного испортился] так пусть соскоблит его ножом, да крох не бросает, а снесет в курятник.

Да смотри, не входи ты в кладовую, не то я тебя, знаешь[не то я тебя вспрысну, да и Дальше текст обрывается; в рукописи сохранился только верхний угол оборванного листа с обрывками фраз. ]

и капитана, приписывающегося ему в родню. [и капитана, который приписывался к нему в родственники. ] Спрятавши деньги, Плюшкин сел в кресло и уже, казалось, больше не мог найти материи о чем говорить. “А что? вы собираетесь ехать?” сказал он, заметив небольшое движение, которое сделал Чичиков для того только, чтобы достать из кармана платок. [платок и высморкаться. ]

Этот вопрос напомнил ему, [напомнил Чичикову] что, в самом деле, не зачем более[в самом деле ему не зачем было более] оставаться. “Да, мне пора”, произнес он, взявши<сь> за шляпу.

“А чайку?”

“Нет, уж чайку пусть лучше когда-нибудь в другое время”.[“А чайку-то?” “Покорнейше благодарю. Пусть когда-нибудь в другой раз”.]

“Как же! А я приказал самовар. [приказал-то поставить самовар] Я, признаться сказать, сам не пью чаю. Напиток дорогой, цена на сахар поднялась немилосердная. Эй, Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышь, пусть опять его положит на то же место, или нет, подай его сюда: я ужо отнесу сам. Прощайте, батюшка. Да благословит вас бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да, пусть прочтет. Он мой старый знакомый. Как же. Были с ним однокорытниками”.[а. старый знакомый. Ведь мы с ним однокорытниками были, по заборам лазили… Прощайте, батюшка! Век не забуду вашей услуги: порадовали старика”.]