Мертвые души
Шрифт:
Но тоже почтенная была безжалостна, как палач и решилась даже и тут прервать и продолжала с прежнею силою и негодованием: “Распустили, что он хорош собою, а я в нем ничего не нахожу; просто даже урод: толст, как шкаф, нос картофель…”
“Позвольте, позвольте, только рассказать [происшествие], душенька Анна Григорьевна. Вы увидите <2 нрзб.>”, говорила бедная почтенная дама почти с выражением отчаяния и совершенно умоляющим голосом.
“Я потревожилася таки…. Голубушка барыня, говорит мне Машка, посмотритесь в зеркало: вы очень бледны. — Не до зеркала, говорю, мне. Я должна непременно ехать рассказать Анне Григорьевне.
И теперь Коробочка говорит протопопше: [А Коробочка, вообразите, говорит протопопше] “Я, говорит, не знаю, что делать: он дал мне пятнадцать рублей ассигнациями — может быть здесь обман. Я, говорит, одна, вдова беспомощная”. Так вот какое происшествие! Я, признаюсь, потревожилась, как вы не можете себе представить”.
На это почтенная чиновница никак не нашлась, что сказать, ибо она[Далее начато: в подобных] только тревожилась в этих случаях, а чтобы составить какого-нибудь сметливого предположения никак не могла <1 нрзб.> и потому более, чем всякая другая имела совершенную необходимость в дружбе и в советах. [Но почтенная чиновница только тревожилась ~ никак не могла и потому имела совершенную необходимость в дружбе и в советах. ]
[— “Однако ж, по ва<шему>]
— “Только я всё полагаю, что здесь что-нибудь другое кроется под именем мертвых душ”.
— “Я признаюсь, Анна Григорьевна, сама то же думаю”.
— “А что б вы, однако ж, думали?” — спросила.
— “Однако ж, как по вашему?”
— “Право, Анна Григорьевна… Это превосходит мое воображение. Конечно, можно бы предполагать, что он хотел Коробочку, понимаете… силою мужчины… но [ведь] она стара, около 60 лет и совсем, говорят, не хороша…”
— “Поверьте мне, Софья Ивановна, что и мертвые души и Коробочка, это всё больше[это всё только] так, для примера, а настоящее его намерение — он хочет увезти губернаторскую дочку и перевенчаться с нею в первой церкви”. Последние слова были произнесены тоже почтенною чиновницею очень тихо и почти таинственно.
— “Ах, боже мой! — вскрикнула, всплеснув руками, почтенная чиновница и вся побледнела, как мел. Автор должен, и действительно нужно, сказать, что она при этом случае чрезвычайно как потревожилась. [как мел и она потревожилась действительно. ]
— “Будьте уверены, Софья Ивановна, что это так”, — сказала тоже почтенная чиновница.
— “Вот уж точно никак неожиданное раскрытие!” — продолжала чиновница: “это, точно, превосходящее всякое описание!” [Здесь] Нужно также<?> еще <1 нрзб.> заметить, что почтенная чиновница кроме того, что тревожилась и чувствовала разные нервические волнения и была помешана[Над строкой написано: необыкновенный аппетит к] на всяких чрезвычайных происшествиях. Она совершенно <1 нрзб.> потерялась и только произносила: “Я бы этого уж никак не могла предположить”.
— “А я, Софья Ивановна, всегда это предполагала!”
— “Но представьте себе,
Анна Григорьевна, каково после <этого?>[каково же теперь] воспитание в институтах: ведь [шестнадцатилетняя девочка, кажется] невинность!”— “Какая невинность! Я слышала собственными <ушами> такие речи, что, признаюсь, не имею духу произнести”.
— “И мужчины от нее без ума. Я, признаюсь, совсем не нахожу ее красавицей”.
— “Манерна[Далее начато: чрезвы<чайно>.] нестерпимо”.
— “Напротив, Анна Григорьевна, напротив…”
— “Вся вертится, как юла”.
— “Напротив, Анна Григорьевна, она совершенная статуя, в лице никакого выражения”.
— “Юла, юла. Всё жеманство! в каждом пальчике жеманство”.
— “Статуя, [статуя, ] Анна Григорьевна”.
— “Юла, юла. Всё вертится и румянится к тому же”.
— “Ах, Анна Григорьевна, напротив, она бледна совершенно; лицо бледно, как у мертв<еца”>.
— “Румянится; я сидела возле нее, румянец в палец, так и отваливается кусками, как щекатурка, и ей вовсе не 16 лет, а целых двадцать. Мать скрадывает, чтобы самой молодиться”.[В рукописи часть текста утрачена. На отдельном листе наброски: <1>. Манерна страшно
“Напротив, Анна Григорьевна, напротив…”
“Вся вертится как юла”.
“Напротив, Анна Григорьевна, она как деревянная статуя. Уж совершенно без выражения”.
<2> “Ну, знаете, Анна Григорьевна”, сказала тоже почтенная чиновница: “это в ней уж я полагаю наследственно: ведь мать ее <6 нрзб.>. Этак вот как простая девушка Машка, которая сидит теперь за пяльцами”.
<3> “Только я не знаю: а лицо ее очень неприлично [манерна уж страшно]”.
“Ничего нет. Уж очень румянится страшно”.
“Ну, румянец пускай у ней и природный: ведь ей всего шест<надцать> лет”.
“Румянится, говорят, Анна Васильевна, на диво всем, и румянец в палец толщиною, как щекатурка, так и отваливается кусками. Ей лет вовсе не шестнадцать, а двадцать три. Мать скрывает, чтобы самой быть молодой.”]
— “Но, Анна Григорьевна, позвольте мне сказать, что она бледна. Еще именно я говорю на бале Манилову: Ах, как, — так говорю, — что она бледна; но я не понимаю это. Нужно быть просто круглому дураку, <как?> наш прелестник (здесь разумелся друг наш <Чичиков>) чтобы влюбиться. Да уж за это и он какая противная физиогномия. А ведь нашлись же даже дамы”.
— “Однако ж, и вы, Софья Ивановна, признайтесь, были немножко неравнодушны”.
— “Я, Анна Григорьевна? Вот уж никогда вы не можете сказать этого. Никогда. Никогда”.
— “Полно, Софья Ивановна, а кто прежде взял…”
— “Никогда, никогда, Анна Григорьевна, позвольте мне вам заметить, что я очень хорошо себя знаю. А вот с вашей стороны так может как-нибудь там было”.[А вот вы, так оно может быть]
— “Уж извините, Софья Ивановна. Уж позвольте вам сказать, что за мной подобных скандальозностей никогда не водится. [Далее было: Да, позвольте мне вам это заметить “Однако ж, [Софья Ивановна] Анна Григорьевна] За кем другим разве, а уж за мной нет”.