Мертвые, вставайте!

– А зачем твоему Будену-Дельнеру четырнадцать лет спустя убивать Софию, раз София его не опознала?

Раскрасневшийся Люсьен нырнул в пластиковый пакет, положенный им на стул.

– Постой, старина,

Порывшись секунду в ворохе бумаг, он выудил из него стянутый резинкой рулон. Вандузлер смотрел на него, не скрывая своего восхищения. Люсь-ену выпал счастливый случай, но Люсьен этот случай ловко заарканил.

– В общем, я был совершенно сбит с толку, – сказал Люсьен. – Дама Рашель, впрочем, тоже. Она разволновалась, роясь в воспоминаниях. Об убийстве Кристофа Домпьера она не знала, и, сам понимаешь, я ей ничего не сказал. В десять часов, чтобы взбодриться, мы решили выпить по чашечке кофе. И потом, это все очень мило, но я по-прежнему думал о своих военных дневниках. По-человечески ты должен меня понять.

– Понимаю, – сказал Марк.

– Рашель де Фремонвиль изо всех сил пыталась вспомнить, куда они задевались, но все без толку, дневники исчезли бесследно. И вот она пьет кофе и вдруг слегка вскрикивает. Знаешь, такое слабое волшебное восклицание, как в старом фильме. Она вспоминает, что ее муж, который очень дорожил этими семью записными книжками, из предосторожности дал их переснять своему газетному фотографу. Потому что бумага там была плохого качества и начинала портиться, крошиться. Она говорит, вдруг, на мое счастье, фотограф сохранил отпечатки или негативы фотографий, с которыми ему пришлось немало повозиться. Дневники писались карандашом, и переснимать их было нелегко. Она дала мне адрес фотографа, слава богу, в Париже, и я поехал прямо к нему. Он был дома, проявлял снимки. Ему всего лет пятьдесят, он работает по-прежнему. Держись крепче, Марк, дружище: у него сохранились негативы, и он их для меня проявит! Кроме шуток.

– Чудесно, – мрачно процедил Марк. – Мы говорили об убийстве Софии, а не о твоих дневниках.

Люсьен повернулся к Вандузлеру, указывая на Марка.

– Он что, и правда такой нервный? Нетерпеливый?

– Когда он был маленький, – сказал Вандузлер, – и ронял мячик с балкона во двор, то с ревом топал ногами до тех пор, пока я за ним не схожу. Только так можно было его утешить. Уж я побегал туда-сюда! И все из-за резиновых мячиков, которым грош цена.

Люсьен рассмеялся. Он снова выглядел счастливым, хотя его темные волосы еще не просохли от пота. Марк тоже улыбнулся. О резиновых мячиках он забыл начисто.

– Продолжаю, – сказал Люсьен, по-прежнему шепотом. – Ты уловил, что этот фотограф иллюстрировал статьи Фремонвиля? Занимался фотографическим обеспечением спектаклей? Я подумал, что у него, возможно, сохранились какие-нибудь снимки. Он слышал о смерти Софии, но не знал о смерти Кристофа Домпьера. Я в двух словах ему рассказал, он понял, насколько это серьезно, и разыскал свое досье на «Электру». И вот, – сказал Люсьен, помахав рулоном у Марка перед глазами, – фотографии! И не только Софии. Фотографии сцен из оперы, групповые.

– Показывай, – сказал Марк.

– Терпение, – бросил Люсьен.

Он не торопясь развернул свой рулон и осторожно извлек из него один снимок, расстелив его на столе.

– Здесь вся труппа раскланивается перед публикой в вечер премьеры, – сказал он, прижимая бокалами углы снимка. – Тут они все. София в центре, в окружении тенора и баритона. Конечно, они в гриме и в костюмах. Но ты никого не узнаешь? А вы, комиссар?

Марк и Вандузлер один за другим склонились над фотографией. Загримированные лица мелкие, но отчетливые. Хороший снимок. Марк, уже некоторое время не успевавший за озарениями Люсье-на, чувствовал, как его покидают последние силы. С путающимися мыслями, теряя почву под ногами, он рассматривал маленькие белые лица на фотографии, но ни одно никого ему не напоминало. Хотя нет, вот этот – Жюльен Моро, молоденький, худощавый.

– Ну конечно, – сказал Люсьен. – Тут нет ничего удивительного. Посмотри еще.

Марк покачал головой, чувствуя себя почти униженным. Нет, он никого не узнавал. Вандузлер, также раздосадованный, поморщился. Однако он ткнул пальцем в одно лицо.

– Вот он, – произнес он тихо. – Но не могу назвать его имени.

Люсьен кивнул.

– Точно, – подтвердил он. – Он. А имя могу назвать я.

Окинув быстрым взглядом бар и зал ресторана, он приблизил лицо вплотную к лицам Марка и Вандузлера.

– Жорж Гослен, брат Жюльет, – прошептал Люсьен.

Вандузлер сжал кулаки.

– Расплатись, святой Марк, – бросил он коротко. – Немедленно возвращаемся в лачугу. Скажи святому Матфею, чтобы, как только кончит дежурство, присоединялся к нам.

32

Матиас взъерошил свои густые светлые волосы так, что они торчали во все стороны. Его только что ввели в курс дела, и он никак не мог прийти в себя. Настолько, что даже не снял костюм официанта. Люсьен, сочтя, что блестяще справился со своей долей работы, решил предоставить остальным довести ее до конца, а самому заняться другим делом. В ожидании шестичасовой встречи с фотографом и с обещанными снимками первого дневника он надумал натереть воском большой деревянный стол. Этот большой стол в трапезную принес он сам и следил за тем, чтобы первобытные люди, такие как Матиас, или неряхи, такие как Марк, его не пачкали. Вот он и покрывал его теперь воском, поочередно отодвигая локти Вандузлера, Марка и Матиаса, чтобы пройтись под ними тряпкой. Никто не протестовал, сознавая, насколько это бесполезно. Не считая звука от трения тряпки по дереву, в трапезной стояла тишина, каждый мысленно прокручивал в уме последние события.

– Если я правильно понимаю, – сказал, наконец, Матиас, – пятнадцать лет назад Жорж Гослен напал на Софию и пытался изнасиловать ее в ее уборной. Затем он удрал, а Даниэль Домпьер его увидел. София ничего не сказала, подумав, что это был Жюльен, верно? А больше года спустя критик сталкивается с Госленом, узнает его, и тот тут же его убивает вместе с его другом Фремонвилем. Что до меня, то мне кажется, что подстрелить двух человек куда хуже, нежели быть обвиненным в избиении и сексуальном насилии. Двойное убийство – это уж чересчур.

– Так по-твоему, – сказал Вандузлер. – А слабому и нелюдимому типу мысль попасть за решетку за избиение и насилие могла казаться невыносимой. Потеря имиджа, уважения окружающих, работы, покоя. Он не мог смириться с тем, что все узнают, какой он на самом деле, – грубое животное, насильник. Вот он и заметался, запаниковал и застрелил их обоих.

– Как давно он поселился на улице Шаль? – спросил Марк. – Кто-нибудь знает?

– Лет десять тому назад, наверное, – сказал Матиас, – с тех пор, как свекольный дедуля оставил им свои денежки. Во всяком случае, Жюльет владеет «Бочкой» уже около десяти лет. Полагаю, что тогда же они купили и дом.

– То есть через пять лет после «Электры» и нападения на Софию, – сказал Марк, – и через четыре года после убийства двух критиков. И зачем спустя столько лет ему вздумалось поселиться рядом с Софией? К чему отираться возле нее?

– Думаю, тут все дело в одержимости, – сказал Вандузлер. – Он ведь одержимый. Вернуться поближе к той, кого он хотел избить и изнасиловать. Вернуться поближе к предмету своих порывов, называй их как хочешь. Вернуться, следить, подстерегать. Подстерегать десять лет, во власти лихорадочных, тайных мыслей. И в один прекрасный день убить ее. Или снова пытаться изнасиловать, а потом убить. Псих в шкуре скромного добряка.

– Ты встречал таких? – спросил Марк.

– Конечно, – сказал Вандузлер. – Я сам посадил по крайней мере пять парней такого пошиба. Неторопливый убийца, затаивший обиду, скрывающий свои порывы под личиной тихони.

– Пардон, – сказал Люсьен, приподнимая большие руки Матиаса.

Теперь Люсьен яростно полировал стол щеткой, не прислушиваясь к разговору. Марк подумал, что ему никогда не понять этого человека. Все они серьезны, убийца бродит неподалеку, а он думает только о том, как навести глянец на свой дорогой стол. А ведь без него они бы не сдвинулись с места. Он сделал все своими руками, и ему наплевать.