Мертвый сезон в агентстве 'Глория'

За прошедшее время Валерий Михайлович достаточно поумнел, чтобы не строить радужных иллюзий. Разумеется, не носить красавице Бояровой на своей прелестной головке родовую диадему.

Она, как и остальные нереализованные драгоценности, а также заработанная валюта, должна была теперь составить исключительно неприметное и абсолютно независимое будущее ангелоподобного грека.

Валерий Комар, как всякий русский человек, знавший отечественную литературу, в которой уголовная терминология постепенно становилась разговорной, массовой, был, естественно, знаком с термином «каплун». Оставалось как можно скорее найти подходящую кандидатуру. «Шестерки» бывшего бухгалтера скоро нашли нужного человека греческой национальности, бывшего российского гражданина. А все остальное было делом техники и больших денег. Просто больших.

Валерий прекрасно знал, какая судьба ожидает новоиспеченного «каплуна», однако совестью мучился недолго – своя-то шкура куда как дороже!…

…Он лежал в небольшом бассейне загородного дома, который снял сразу по приезде в Штаты, заплатив такую сумму, что у хозяина при виде подобного количества наличных денег попросту отвисла челюсть и у него не хватило сил спросить, что за человек этот миллионер.

– Валерий Михайлович! – крикнул охранник. – Телефонный звонок!

Звонить сюда, в этот дом, мог только один человек – Леонидос Андриканис. И то в самых крайних обстоятельствах. Неужели что-то случилось? Может, парень влип во что-то и теперь не знает, как выпутаться? Это неприятно тем более и потому, что решение о ликвидации собственного двойника он уже для себя лично принял, но пока команды такой не отдал. Тянул, искал подходящий вариант, выбирал время. Лже-Комар под именем Леонидоса Андриканиса должен был исчезнуть из этого мира, чтобы подлинный Комар с настоящим греческим паспортом мог прокатиться, к примеру, до мексиканской границы, а там махнуть в любой конец мира, где его не обнаружат никакие ищейки.

Охранник бегом принес трубку и остановился в ожидании дальнейших приказаний хозяина. Но Валерий, взяв трубку, тут же отослал его жестом руки. Никто не должен слышать его разговора с двойником.

– Слушаю, – сказал он наконец, сделав голос писклявым, как у девчонки. Но Леонидос не поддался на уловку.

– Ты чего задумал, падло?! – рявкнул явно нетрезвый грек. – Сука рваная, мать твою в три…

Комар, не перебивая, слушал забористую матерщину и размышлял, что могло стать известным этому «каплуну»? Неужели стукнул кто-то из своих? Или сам догадался, что дни его сочтены?

Грек самозабвенно матерился, а Комар стал соображать, что, в каком бы гневе тот ни находился, подобные тирады надо сперва прорепетировать. И значит, Леонидос не совсем искренен в своей ненависти к нему. Кто-то стоит за его спиной. Кто? Ну конечно, братья его проклятые! Один он не смог бы вычислить планы Валерия, а вот скопом… Недаром же говорят: где грек пройдет, там и трем евреям делать нечего. Их же там целая кодла!

Он еще подождал, когда грек выдохнется, и небрежно спросил:

– Все?

– Ах, тебе, сволочь поганая, мало?! – И снова тирада за тирадой.

Определенно отрепетировано. Значит, они от него чего-то очень хотят. А пока пугают. Ничего, это еще не страшно.

Несколько успокоившись, Валерий стал обдумывать свои дальнейшие действия. Первое, что пришло в голову, – послать парней, чтоб заткнули глотку этому мудаку.

– Ты где находишься? – спросил Валерий, пытаясь определиться, каковы дальнейшие планы грека.

Тот, не раздумывая, ответил. Валерий захохотал:

– Ну туда мне не добраться!

– Все! – продолжал орать в трубку грек. – Ты мне окончательно осто… Улетаю я! И будь ты, гад вонючий, трижды проклят!

– Куда улетаешь-то? – насторожился Валерий.

– На кудыкину гору!… – Матерщина лилась из него, словно из бурного источника.

– Ладно, ладно, – попытался успокоить его Валерий. И вдруг сообразил: – Ты что, в Кеннеди находишься?!

– Ага! Так я тебе и сказал! Домой лечу! И больше мне никаких твоих подачек не надо! Пошел ты с ними…

Он точно в аэропорту! Если хочет сорваться в Афины, другого пути просто нет!

– Не глупи, парень! – воскликнул Валерий, думая теперь о том, как бы задержать этого идиота, не дать ему смыться в Грецию. – Не валяй дурака! Если тебя не устраивает оплата, давай поговорим, я готов добавить!

– Ха! Нашел идиота! А тебя я с этой минуты видел в гробу! В белых тапочках! Я все сказал!

– Ты же не сможешь вылететь! Тебя либо полиция схватит, либо пристрелят боевики шейха! Я ж о тебе забочусь, кретин ты вонючий!

– Сам ты крыса вонючая! – Грек выдал последнюю матерную тираду и бросил трубку.

Послышались короткие гудки.

– Ко мне! – закричал Валерий, и охранник, стоявший далеко в стороне, рысью кинулся к нему. – Немедленно проверь, какие рейсы есть сегодня на Афины! Бегом!…

Он вышел из бассейна, взглянул на него в последний раз, чувствуя, что, скорее всего, больше никогда не опустится в эту искрящуюся подсветкой голубую воду, что восхитительные утренние купания в подогретой ласковой воде, когда солнце только встает над гигантским городом, а ты кажешься себе единственным живым существом во всем мире, больше тут не повторятся.

Что ж, он уже стал привыкать к положению человека, живущего в свое удовольствие, однако не имеющего возможности обременять себя долгими привязанностями, лишними вещами, какой-то недвижимостью. Оказывается, за удовольствие ощущать себя абсолютно свободным человеком надо очень дорого платить. И от многого привычного отказываться…

Валерий накинул на плечи почти невесомый халат и поднялся на второй этаж, в свой кабинет. Он только назывался рабочим, а на самом деле тут никакой полезной деятельностью или вообще творчеством даже и не пахло. На полированном письменном столе, оставшемся от прежнего жильца, стояла бутылка смородинового «абсолюта», к которому Валерий пристрастился еще в Москве, в те времена, когда у него впереди была вся жизнь, а желания и мечты крутились вокруг вещей вполне достижимых, стоило лишь проявить находчивость и определенную настойчивость. Где они теперь, эти времена! Все есть, что пожелаешь, но все оказалось зыбким, эфемерным, словно в дурном сне утомленного мозга.

Он открыл сейф, достал простую деревянную коробку, откинул крышку. Тускло засветилось старинное золото, сверкнули бриллианты, ало вспыхнул большой рубин… Как видение, возникла перед глазами гордо вскинутая голова Елены с тяжелой пшеничной косой, ее ледяные глаза, из которых острыми искорками била в него, Валерия, унижающая, убийственная ирония. А сам он в нелепой позе, скорченный в тесном пространстве перед сиденьем, между сиденьями, внизу, со скрюченными пальцами, живо еще помнящими упругость и жар ее ненавистного и желанного тела, – как все это было унизительно, гнусно, просто омерзительно, и виновницей его позора была Елена…

Прежде он думал: придет пора и он сам наденет на эту царственную голову сверкающую диадему ее предков, а потом, подобно разъяренному викингу, грубо намотает тяжелую косу на руку, изогнет свою жертву в унижающую ее позу и обратит в кобылу для утехи своего беснующегося жеребца. Познавшая величие и взлет пусть познает и глубину падения… Пусть услышит и убийственно-торжествующий хохот, хохот хозяина ее дрожащей плоти…

Да, думал, злорадствуя, представляя, как это все произойдет. Но время выдвинуло на первый план новые реалии. И Валерий Комар, осознавая, что эта вот диадема является едва ли не главной составляющей его дальнейшего благополучия, ни о каких широких жестах больше не задумывался. Продать? Да, можно, даже нужно. Боярову продать? Совсем отлично! Но за такие деньги, которые попросту разорят его. И ее, естественно. Страсть у нее, видите ли, к собирательству! Вот и прекрасно.