Мерзость
Шрифт:
Глава 15
Я первым добрался до человека в другом овраге, потому что немного схитрил. Вместо того чтобы спуститься по своему оврагу, а затем снова подняться по соседнему, как разумно поступили все остальные, включая Жан-Клода, я использовал остаток сил, чтобы перебраться через девятифутовую гряду из камней, разделяющую два оврага, и спрыгнул с нее на снег, едва удержался на ногах, отчаянно размахивая руками, а затем поспешно вогнал в снег ледоруб. Эти глупые и опасные действия привели меня к трупу на несколько минут раньше остальных.
То, что это труп, я понял сразу. И — даже с учетом моего очень ограниченного знакомства с мертвецами — выглядел он странно.
Высокий мускулистый мужчина сидел на
Английский альпинист, сомнений в этом быть не могло. Как и у Мэллори, у него за спиной не было кислородных баллонов или рамы для них. На нем был потрепанный ветром анорак поверх норфолкской куртки, из-под которой выглядывали несколько шерстяных свитеров, на голове — остатки мотоциклетного или летного шлема, странно сдвинутого набок, а также лохмотья большой шерстяной шапки. Очки отсутствовали, и лицо было открыто всем стихиям.
Я наконец понял, почему его поза показалась мне странной: труп застыл в сидячем положении, сложив ладони вместе, то ли в молитве, то ли в попытке согреть руки. Причем ладони были зажаты между поднятыми коленями, так крепко притиснутыми друг к другу, что казались цельной замерзшей массой.
Собравшись с духом, я присел и посмотрел в лицо мертвеца.
Красивое лицо и, вероятно, очень молодое, хотя год пребывания на такой высоте, а также ветер и солнце оставили на нем свой отпечаток. Я видел глубокие следы в тех местах, куда прижималась кислородная маска в последний день его жизни: у переносицы красиво вылепленного носа и по обе стороны того, что когда-то было изящно очерченным ртом. Смотреть на его рот было жутковато, поскольку либо последний вздох, либо натянувшиеся уже после смерти связки приоткрыли его, отодвинув сморщенные губы от белых зубов и обнажив коричневые десны.
Глаза были закрыты — они глубоко ввалились, словно в них отсутствовали глазные яблоки — и заполнены снегом и льдом. Правая сторона некогда красивого молодого лица осталась практически нетронутой, если не считать странных, прозрачных полосок кожи, свисавших со щек, лба и подбородка. Рана на левой стороне лица, которую я поначалу принял за полученную при падении, при ближайшем рассмотрении оказалась делом воронов, клевавших замерзшую кожу, чтобы добраться до глубоких слоев. В результате обнажились кость левой скулы, все зубы с левой стороны лица бедняги, а также коричневые мышцы и связки. Признаюсь, мне стало не по себе — словно эта сторона лица трупа широко мне улыбалась.
Половина лба и черепа были открыты, поскольку мотоциклетный шлем и шерстяная шапка съехали набок, и волосы на голове оказались коротко постриженными и такими светлыми, что сквозь мои очки из крукса выглядели почти белыми. Я на секунду поднял очки, чтобы получше разглядеть, и убедился, что короткие, все еще зачесанные назад волосы действительно белые — скорее всего, из-за годового воздействия ультрафиолетовых лучей, свирепствующих на такой высоте. Нетронутая правая сторона лица поросла белой щетиной, но часть щетины вдоль затененной скулы имела желтоватый оттенок.
Я оглянулся в поисках рюкзака или других вещей, сохранившихся после падения, но ничего не увидел, за исключением брезентовой противогазной сумки на груди трупа — как у Джорджа Мэллори. Борясь с внезапным приступом тошноты, я присоединил кислородную маску к своему кожаному мотоциклетному шлему, включил подачу кислорода на минимум и сделал несколько вдохов, чтобы вернуть мозг в рабочее состояние.
Когда четверо моих товарищей преодолели последние ярды вверх по оврагу, я отступил, освобождая им место. Какое-то время все молчали, скорее для того, чтобы наполнить легкие кислородом, чем в знак уважения к мертвому человеку у наших ног. Это придет потом… А пока я жадно глотал воздух, который питал меня кислородом, как на высоте 15 000 футов, из своего баллона и, моргая, пытался избавиться от черных точек, заполнивших сузившееся поле зрения. Карабкаться
через каменную гряду на высоте 28 000 футов — это не самый разумный мой поступок за последнюю неделю.Я потянул кислородную маску вниз.
— Это ваш кузен Персиваль, Реджи?
Женщина посмотрела на меня так, словно сомневалась, не шутка ли это. Увидев, что я серьезен, покачала головой. После падения на склоне из-под отороченного мехом летного шлема выбились несколько прядей ее прекрасных иссиня-черных волос. Она тоже сдвинула на лоб массивные очки, чтобы, как я полагаю, получше рассмотреть труп, и в ее глазах было еще больше яркого ультрамарина, чем обычно.
— Этому человеку в момент смерти было чуть за двадцать, — сказала Реджи. — Моему кузену Перси в прошлом году исполнился тридцать один. Кроме того, у Перси… были… темные волосы, более длинные, и тонкие черные усики, как у Дугласа Фэрбенкса в «Знаке Зорро».
— Тогда кто же это?
— Джентльмены, — печальным голосом продолжила Реджи, — перед вами бренные останки двадцатидвухлетнего Эндрю Комина «Сэнди» Ирвина.
Жан-Клод перекрестился. Впервые за все время нашего знакомства.
Я снова оттянул маску вниз для длинной тирады.
— Не понимаю. Я нашел Мэллори в семи или восьми сотнях футов ниже… но Ирвин тоже обвязан веревкой. И тоже оборванной близко к телу…
Дикон огляделся.
— Ты прав, Джейк, — сказал он. Здесь, на высоте больше 28 000 футов, по-прежнему дул лишь легкий ветерок. — Мэллори не падал с такой высоты, через весь Желтый пояс, каменные гряды и скалы — в противном случае его тело было бы изуродовано гораздо сильнее.
— Значит, они спускались поодиночке? — спросил Жан-Клод; в его тоне сквозило неодобрение опытного гида Шамони.
— Не думаю, — ответил Дикон. — Полагаю, несчастный случай — падение — имел место гораздо ниже, под Желтым поясом и тем гребнем, где-то среди скалистых оврагов внизу. Один из них сорвался первым… и как ни трудно в это поверить, мне кажется, этим человеком был Мэллори.
— Почему? — спросил я.
— Из-за раны на колене Ирвина, — тяжело дыша, сказал Пасанг.
Я ее не заметил. Ткань некогда светлых, а теперь покрытых грязью брюк была порвана и испачкана засохшей кровью, и колено представляло собой открытое месиво из разбитых хрящей.
— И что это доказывает? — Я снова надел кислородную маску.
— Это доказывает, что Ирвин пролетел меньшее расстояние, чем Мэллори, — сказал Дикон. — Но обратите внимание, что альпинистская веревка толщиной три восьмых дюйма порвалась приблизительно в десяти футах от тела Ирвина — как и тела Мэллори, — и я полагаю, от удара об острую скалу, но уже после того, как оба получили травмы.
— От которых они и умерли? — спросила Реджи.
— Нет, — ответил Пасанг. — Мистер Мэллори умер от последствий падения и от переохлаждения. Но, я думаю — и мы все это видели, — через несколько минут или даже секунд он потерял сознание от ужасной травмы головы или от боли в сломанной ноге. Мистера Ирвина, по моему мнению, сбило с ног, предположительно во время страховки где-то чуть ниже этого места, и он упал и разбил колено — кстати, это очень, очень больно; травма колена считается одной из самых болезненных, какую только может выдержать человек. Но веревка оборвалась, снизу доносились затихающие крики и звуки падения мистера Мэллори, и мистер Ирвин прополз вверх несколько ярдов или даже сотню футов до этого места, где замерз насмерть после наступления темноты.
— Почему он пополз вверх? — спросил Жан-Клод. — Их шестой лагерь находился всего в нескольких сотнях ярдов отсюда, ниже и восточнее.
— Не забывайте, что ни у мистера Мэллори, ни у мистера Ирвина не было компаса, — тихо сказал Пасанг. — Мистер Мэллори спускался первым через каменный лабиринт ниже Желтого пояса и упал — возможно, сбив с ног мистера Ирвина, который его страховал, — а затем веревка оборвалась, и мистер Ирвин разбил пателлу.
— Пателлу? — переспросил Жан-Клод.