Мерзость

— Она может нам пригодиться в качестве укрытия на леднике, — объясняет Жан-Клод.

Я подавляю стон. Бивуак на открытом леднике кажется мне равносильным смерти. Но если по каким-то причинам мы будем вынуждены остановиться…

Осознав, что Же-Ка прав, я говорю Бабу Рите:

— Вы слышали, парни. Ты с Ангом Чири начинаете разбирать каркас. Норбу, ты и Лакра выходите наружу, выдергиваете все колышки и отвязываете все растяжки. Не режьте их без необходимости — и только рядом с узлом. Веревки оставьте на месте.

Если придется ставить палатку на леднике, вряд ли у нас хватит сил продевать новые веревки. Кроме того, там не будет удобных скал и булыжников.

Странное чувство — снова стоять снаружи палатки с рюкзаком за плечами. Ветер еще не утих, а метель такая же сильная, как и два минувших дня и две ночи, но хитрое приспособление Жан-Клода, комбинация барометра-анероида и термометра, показывает подъем давления — вместе с температурой, которая достигает десяти градусов по Фаренгейту.

— Хороша для «кошек» на снегу ледника, — кричит мне в ухо Же-Ка, перекрикивая рев ветра.

Ничего хорошего.

Мы с Же-Ка удивлены тонким слоем свежего снега на леднике — всего около двух футов, а не четыре или пять, которых мы боялись после сильной трехдневной метели, но наст недостаточно прочный, и мы через каждые десять шагов проваливаемся по колено или по пояс. Тем не менее никто из нас не падает. Мы спускаемся по леднику, как шесть слепцов, разбитых параличом.

Мы решили идти в связке, используя необыкновенно дорогую «волшебную веревку Дикона», которую он специально разработал (на деньги леди Бромли) для нашей экспедиции. При подъеме для таких целей, как направляющие на леднике, мы использовали стандартную хлопковую веревку толщиной в три восьмых дюйма — мысленно я называл ее «веревкой Мэллори — Ирвина», поскольку они пользовались ею на этой горе, — но для вертикальных перил и для организации связки в опасных ситуациях Дикон настаивал на новой веревке из смеси хлопка, пеньки, конопли и других материалов. Веревка получилась толще — пять восьмых вместо трех восьмых дюйма, что много лет считалось стандартом в альпинизме, — и поэтому тяжелее; кроме того, на ней было и труднее быстро завязывать узлы. Но связи Дикона в Альпийском клубе помогли ему найти коммерческую фирму в Бирмингеме, которая занималась испытаниями веревок. Стандартная веревка толщиной в три восьмых дюйма, даже новая и не истрепанная, рвалась при нагрузке 500 фунтов. На первый взгляд это много, но при свободном падении мужчины средней комплекции, скажем, с 30-футовой страховкой, его масса и набранная после 60-футового падения скорость почти наверняка приведут к обрыву стандартной веревки толщиной три восьмых дюйма.

— Думаю, мы используем эту чертову веревку скорее в качестве средства самовнушения, чем как реальную меру предосторожности, — заметил Дикон.

Такая низкая прочность на разрыв, говорил нам Дикон минувшей зимой, когда мы испытывали новую веревку в Уэльсе, стала причиной гибели — как в Гималаях, так и в Альпах — многих альпинистов, которые шли вниз по крутым склонам, вместо того чтобы спуститься по веревке, обеспечивавшей безопасность. Новая веревка «с комбинированными волокнами», как предпочитал называть ее Дикон, выдерживала нагрузку до 1100 фунтов, прежде чем порваться. Это не удовлетворило Ричарда — он мечтал о более прочной веревке, вроде нейлоновой веревки будущего, с прочностью на разрыв 5000 фунтов, не зная, как изготовить ее из материалов, доступных в 1924–1925 годах, — но было явно лучше, чем у хлопковой веревки толщиной три восьмых дюйма («бельевой», как называл ее Дикон), которой пользовались Мэллори и Ирвин в последний день своей жизни.

Однако даже с этой новой, усовершенствованной веревкой нам с Же-Ка пришлось поломать голову над порядком нашего спуска. Очевидно, что Жан-Клод пойдет первым, но кто за ним? Из пятерых оставшихся Анг Чири и Лакра Йишей с трудом стоят и ковыляют на обмороженных и опухших ногах — они даже не смогли зашнуровать свои ботинки, и нам с Же-Ка самим пришлось надевать им «кошки», — и поэтому они не в состоянии обеспечить страховку, если Жан-Клод вдруг провалится в невидимую расселину. И ни я, ни «волшебная веревка Дикона» не выдержим веса трех падающих мужчин, независимо от того, насколько быстро мне удастся воткнуть ледоруб в снежный покров ледника.

Поэтому мы решились на компромисс. Первым идет Же-Ка, за ним Бабу Рита — самый здоровый из шерпов в тот ужасный день, — затем я (в слабой надежде, что смогу подстраховать двух человек), после меня Анг и Лакра, держась друг за друга, а замыкающим у нас будет Норбу Чеди, с отмороженными щеками и всем прочим. Теоретически я могу подстраховать Анга и Лакру, если один из них или оба провалятся в трещину позади меня.

Не вызывает сомнений, по крайней мере у нас с Жан-Клодом, что, если Норбу Чеди придется страховать большую часть группы или всех, шансов у нас никаких.

Мы удаляемся от быстро исчезающих за пеленой снега остатков третьего лагеря — сначала вверх, а затем вниз, на ледник Восточный Ронгбук, и начинаем спуск по его неожиданно крутому склону. Я не понимаю, как среди этой непрекращающейся ни на минуту метели Жан-Клод находит дорогу и умудряется обходить сотни трещин, которые он отметил во время подъема при солнечном свете два дня назад. Большую часть наших бамбуковых вешек либо сдуло, либо замело, но Же-Ка время от времени вытаскивает из снега одну из них, показывая всем нам, что мы не сбились с пути.

Я не верю в сверхъестественное, однако всегда — после того дня — буду настаивать, что Жан-Клод Клэру обладал необычным, но более чем реальным шестым чувством, которое позволяло ему находить трещины, невидимые даже в солнечный день, когда помогают тени, не говоря уже об этой слепящей метели. Несколько раз он поднимает руку, останавливая нас, потом поворачивается, возвращается по своим быстро исчезающим следам и ведет всех назад, в обход трещин, которые время от времени становятся различимыми для остальных, но в основном невидимы для всех, кроме Жан-Клода.

После нескольких мучительно медленных часов в лагере, когда мы одеваемся, завязываем шнурки, надеваем «кошки», пакуем палатку и другие грузы (большую часть несет Же-Ка), мы еще несколько часов спускаемся по леднику, с остановками и возвращениями, пока не подходим к лестнице, перекинутой через расселину — во вторник от третьего лагеря ее отделяло меньше часа пути.

Жан-Клод поднимает белую от снега руку, и мы останавливаемся, а затем медленно подходим к нему.

15-футовая лестница, связанная из двух коротких, сдвинулась с места.

— Merde, — говорит Же-Ка.

— Точно.

Снегопад по-прежнему такой сильный, что с трудом удается разглядеть дальний конец соскользнувшей лестницы всего в 15 футах от нас, но через несколько минут, когда снег становится чуть реже, мы понимаем, что случилось.

На дальнем, южном краю расселины имеется уступ — словно колонна льда, поддерживавшая дальнюю стенку; теперь он опустился футов на шесть. Одна наша растяжка из «волшебной веревки Дикона» отсутствует, а другая — левая, если смотреть на юг, — провисла под весом снега и льда; скорее всего, ослабли держащие ее ледобуры и колышек с проушиной. Мы оставили две обвязки для тяжело нагруженных носильщиков, которые должны были проследовать за нами в среду — чтобы они пристегивали карабин своей обвязки к одной из веревок во время прохода по шаткой лестнице, — но обвязок теперь не видно. Они либо занесены снегом, либо упали в широкую трещину.