Месс-менд. Части I и II

Вивиан молчала.

— Скажите мне это, Вивиан! — настаивал Рокфеллер, чувствуя, что он все более слабеет от затраченных усилий. — Я больше не фашист… я ваш единомышленник.

— Артур Рокфеллер, — медленно произнесла Вивиан, — ваш отец убил мою мать.

Она закрыла глаза и сделала тщетную попытку отвернуть от него лицо. Но кончик ее щеки по-прежнему касался его лба, и, надо сознаться, в этом прикосновении не было ничего ненавистнического.

Не успел Рокфеллер обдумать услышанные им слова, как в комнате раздались шуршащие шаги. Кто-то медленно приближался к ним, слегка волоча ноги. Это был человек среднего роста, чье лицо он не мог разглядеть. В походке его было нечто неестественное, нечто такое, что оледенило в жилах Рокфеллера остаток его крови. Слабые, безжизненные руки подходившего существа с сильно опухшими сочленениями висели вдоль тела.

Он подошел и медленно опустился перед Рокфеллером. Свет упал на его лицо, лишенное всякого выражения, с тоскующими унылыми глазами горького пьяницы, на время оставленного без спирта.

— A-а! — вырвалось у него сквозь зубы.

Голос, по которому Артур узнал одного из заговорщиков, злобно произнес:

— Мы исполнили ваши инструкции, синьор. Но мы понесли огромную потерю: Франсуа убит, Антес схвачен большевиками. Что вы думаете теперь предпринять?

— Веер! — беззвучно произнесло существо.

Человек в маске протянул ему простой бумажный веер, употребляемый бедными женщинами юга и складывающийся в линейку.

— Веер, — повторил незнакомец, раскрывая и закрывая игрушку над лицом неподвижного Рокфеллера, — раз-два-три-четыре…

Тихие колыхания воздуха причинили Рокфеллеру внезапную дурноту. Он успел взглянуть на Вивиан и увидел, как зрачки ее дико уставились на бессмысленную игрушку.

А мягкие опахивания веера становятся все чаще и чаще, глаза незнакомца загорелись фосфорическим блеском, слабые руки его напружились, мускулы сделались стальными, из полуоткрытых губ со свистом вырывается:

— Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… двадцать…

Миг — и сознание Артура Рокфеллера утрачено. Память его парализована. Воля в тисках чужой воли. Как сомнамбула, он медленно поднимается с пола, твердой походкой идет к столу и там останавливается.

С мертвым лицом, бледными веками, тонкая, послушная, бесшумно, как тень, Вивиан вытягивается, подобно ему, и с теми же жестами, тем же шагом идет вслед за ним.

— Вы перестрадали… Вы хотите отдохнуть! — отчеканивает незнакомец. — Отклоняете разговоры… Часы, прибывающие на ваше имя. Пригласительные билеты. Вместе с женой вы торжественно доставляете часы в подарок комиссарам к двенадцати дня на заседание Петросовета.

— Да, — послушно отвечает Василов.

— Вы произносите речь, написанную на бумаге… ставите часы на стол перед председателем… ровно в двенадцать заводите их, заводите их, заводите их и остаетесь стоять возле этих часов неподвижно, вы и ваша жена, что бы ни случилось. Но тут к вам обоим вернется сознание, хотя вы и не сдвинетесь с места!

Отвратительная улыбка исказила лицо незнакомца. Он взмахнул пальцами, как будто схватил что-то, повернулся и быстро вышел из комнаты. Василов остался стоять у стола, бессмысленно глядя на двери. Вивиан безумно улыбалась.

Прошло несколько минут в совершенной тишине, как вдруг снаружи в дверь постучал кто-то здоровым человеческим стуком, и в комнату озабоченно вошел Евгений Барфус.

— Дорогие товарищи, — сказал он, крепко пожимая руки Рокфеллеру и Вивиан, — мы все выражаем вам сочувствие по поводу этой проклятой истории с переодеванием. Все четыре преступника молчат на допросе, как убитые.

— Я хочу отдохнуть! — вяло произнес Рокфеллер.

— Я понимаю, товарищ, — мягко ответил Барфус, — они вас порядком замучили. Но я пришел вас успокоить относительно действий ваших двойников. Мы объехали все заводы, где они побывали. Существенного вреда они нам не принесли. Вообще мы недоумеваем над тем, какие цели преследовали эти психопаты! До завтра.

Он сердечно простился с обоими и вышел, оставив Рокфеллера и Вивиан все в тех же странных позах у письменного стола. Часы протекали. День кончился. Наступил вечер. А тот и другая продолжали стоять, вперив бессмысленные глаза в двери и не обмениваясь ни единым словом.

Глава пятьдесят пятая Заседание петросовета

Бессмысленное оцепенение Василова и его жены продолжалось всю ночь. Они не глядели друг на друга, не ели и не разговаривали. Но ни голод, ни жажда не имели, казалось, над ними никакой власти. Утром по телу их пробежал трепет, оба одновременно сделали несколько шагов к двери, и в ту же минуту раздался стук.

— Войдите! — крикнул Василов ровным голосом.

Дверь отворилась, и в нее заглянуло несколько красноармейцев.

— Машина доставлена, — сказал один из них на скверном английском языке, — мы везем ее с собой на тележке. Вам пора идти, чтоб поспеть на заседание.

Он порылся в кармане, вынул два пригласительных билета и письмо и передал их Василову.

— От товарища Барфуса. А это письмо доставлено вместе с машиной как приветствие.

Василов взял шляпу, помог жене одеться, предложил ей руку, и оба спустились с лестницы. Внизу стояла тележка с привязанным к ней ящиком. Красноармейцы покатили ее вперед, и чета Василовых двинулась вслед за ними. Ехать сегодня не было никакой возможности. Толпа запрудила все тротуары, улицы, скверы, крыши домов. Аэропланы то и дело сбрасывали с неба летучки. Красные флаги развевались с каждого карниза. Огромные воззвания, налепленные на стенах и тумбах, оповещали о торговом соглашении с Америкой.

Ни Василов, ни Катя Ивановна не обращали ровно никакого внимания на то, что делалось вокруг них. Автоматически шагая вслед за тележкой, они не обменялись ни одним словом. Дойдя до колончатого дома, у которого тучей толпился народ, красноармейцы сняли машину с тележки и понесли ее вверх по лестнице.

— Что несешь? — крикнули в толпе.

— Мериканцы подарок прислали! — весело ответил самый юный, оскалив зубы. Лестница, затянутая коврами, шла в партер огромного, залитого солнцем театра, гудевшего как улей. Они прошли коридоры, наводненные народом, выбрались за кулисы и здесь остановились, сложив свою ношу. Красноармейцы сняли деревянную крышку, вынули упакованную в футляр коробку, развязали ее, счистили стружки, вату, бумагу, еще вату, еще бумагу, и перед взором нескольких человек, следивших за распаковкой, предстали часы в эбеновом ящике изумительной работы.

— Что за красота! — вырвалось у Барфуса, подошедшего к Василову. — Спрячьте это до минуты поднесения.

Он накинул на часы красное знамя и повернулся к чете Василовых.

— Я вижу, вы еще не совсем здоровы, — шепнул он с участием, — садитесь вот тут, отсюда вы увидите всю трибуну. Глядите сюда!

Безжизненный взор Василова устремился по направлению, указанному Барфусом.

Залитая солнцем трибуна медленно наполнялась. Каждого входящего зала встречала громом аплодисментов, криками и пением Интернационала. Вокруг длинного стола, покрытого пурпуром и благоухавшего в белых гиацинтах, собрались все вожди Советских Республик.

Начались речи. Барфус шепотом передавал Василову содержание каждой из них. Но ни речи, ни шум, ни музыка, ни солнце, ни всеобщее воодушевление не вывели его из безразличия. Он сидел, тупо глядя туда, куда указывал Барфус, отвечал односложно и ни о чем не спрашивал.

— …И вот мы накануне всеобщего признания. Договор подписан… Группы, сочувствующие торговле с нами, прислали нам свое приветствие… — донесся голос с трибуны.

В ту же минуту по телу Василова пробежал электрический ток. Он схватился рукой за карман, где был конверт, вскочил и механически шагнул на трибуну. Катя Ивановна ринулась вслед за ним, прежде чем Барфус успел ее остановить. Два красноармейца подняли ящик и поставили его на пурпурный стол. Вся зала вскочила с мест, бешено рукоплескав и стараясь через головы и плечи друг друга разглядеть диковинный дар. Большие часы, висевшие над трибуной, указывали без десяти двенадцать.