Message: Чусовая
Шрифт:
Но вряд ли возродятся «деревни-спутники» Кына. На месте Весёлого Луга сейчас покос, на месте Долгого Луга — усадьба, а на месте Зябловки — «загородная вилла». Напротив былой Зябловки, на правом берегу Чусовой — два дома и несколько хозяйственных построек. Один дом — биостанция Пермского государственного университета (куда, если она пустая, могут пустить переночевать и туристов), другой — жильё сторожа.
Добраться в Кын (Кын-завод) можно рейсовым автобусом от станции Кын или рейсовым автобусом от автостанции города Лысьва (но лысьвенский автобус ходит только четыре раза в неделю).
Но в конце 1918 года перевес в силах оказался всё-таки на стороне белых. В декабре красная Особая бригада сдала город Лысьву и отошла к узловой станции Калино. Здесь она соединилась с 29-й дивизией. После того как колчаковцы взяли Калино, 29-я дивизия оказалась расчленённой. Одна её часть продолжила отступление к Перми, другая часть через Чусовой по Луньевской ветке ушла на Соликамск. И. Плотников
К концу 1918 года весь Средний Урал (и Чусовая тоже) оказался под властью Колчака.
Однако власть белых мало в чём уступала по жестокости власти красных. Террор был и при тех, и при этих. Разница заключалась в том, что красный террор был официальной политикой, а белый террор — «инициативой с мест», которую верховная власть всё же не одобряла. Но тем, кого расстреливали, от этого было не легче. Поэтому время хозяйничания белых отмечено такими же восстаниями, как и время господства красных. На Чусовой против белых восставали завод Лысьва и пристань Усть-Утка.
Белые продержались на Урале всего полгода. Весной 1919 года красные начали решительное наступление и вскоре вытеснили белых и с Чусовой, и с Урала. 1 июля красные заняли Пермь, 14 июля — Екатеринбург, 24 июля — Челябинск. Особенно ожесточёнными оказались сражения на нижней Чусовой. Например, в районе деревни Копально красный полк Горных Орлов из Кизела разгромил Морскую дивизию Колчака и взял в плен более 700 человек.
О Гражданской войне на Урале Алексей Толстой лихо писал в романе «Хождение по мукам»: «В декабре колчаковский скороиспечённый генерал Пепеляев взял было Пермь, и вся заграничная пресса завопила: „Занесён железный кулак над большевистской Москвой". Но туда, на Каму, послали из Москвы комиссара Сталина, — и он крутыми мерами быстро организовал оборону и так дал коленкой прославленному Пепеляеву, что тот вылетел из Перми на Урал». Вылетая на Урал, Пепеляев успел размонтировать и отправить в Сибирь или взорвать десятки заводов, взорвать мосты через Каму, Чусовую, Сылву, Усьву, Койву, Вильву, а также устроить на Чусовой, наверное, самую грандиозную речную катастрофу не только в истории России, но, возможно, и всего мира.
На территории нынешнего города Перми между районами Мотовилиха и Лёвшино в начале XX века Людвиг и Роберт Нобели (сыновья Альфреда Нобеля, основателя Нобелевской премии) организовали первое на Урале нефтехранилище. Из него и сбросили нефть в Чусовую…
В устье Чусовой согнали более 200 пароходов — буксиров, сухогрузов, танкеров, пассажирских лайнеров, а также баржи, брандвахты, катера. Затем в реку выпустили нефть и подожгли её. У известного советского художника К. Юона есть картина «Сожжение речного флота в устье реки Чусовой». Вот как описал этот пожар пермский бурлак, речник и писатель А. Спешилов в романе «Бурлаки»: «Выплыла Белая гора — первый отрог родного Урала. Ниже, в устье реки Чусовой, — сплошной лес мачт камских пароходов, а выше — огромные баки — хранилище горючего. Верховой ветерок донёс запах нефти. Мы мчались напрямик к устью Чусовой. Но не успели дойти… К небу взметнулось пламя, и чёрный дым закрыл солнце. Белые подожгли выпущенный мазут. Огненная лавина горящей нефти поплыла по реке Чусовой. И запылали речные красавцы-пароходы. От горящего каравана отделились три пассажирских парохода и выплыли на Каму. Огонь настигал их. С риском сгореть самим, мы взяли их на буксир и вывели к правому берегу на безопасное место. Больше суток пылал страшный пожар в устье уральской реки Чусовой. Потушить его было невозможно».
Писательница Ольга Славникова в романе «2017» (Москва, ВАГРИУС, 2006) фантастически красочно описывает призрак сгоревшего флота: «Этим летом Вадя шарил по притокам Камы и видел ужасные вещи. Первым делом он напоролся на перетянувшую устье Чусовой притопленную цепь, лишь слегка заметную на поверхности воды, будто перфорация на месте отрыва шёлковой бумаги. (Надо отметить, что в Гражданскую войну цепью красные перегородили устье реки Белой, а не белые — устье Чусовой, и тем самым красные заперли на Белой белогвардейскую эскадру бронепароходов контр-адмирала Старка.) Утром его разбудил сырой, тяжёлый запах гари; туман, стоявший вокруг, был странно землистый, будто лёгкие курильщика…Сначала ему попадались торчавшие из реки толстые сизые головни, местами такие частые, что напоминали чудовищные камыши, и бесформенные останки судового железа; вода на местах этих затоплений темнела студенистыми пятнами, похожими на пятна ожогов. Тут и там по реке проплывали, разваливаясь, шипя, воспалённо розовея в тумане, какие-то огненные клочья; тихо, пустым угловатым призраком, проскользила выгоревшая баржа, напоминавшая везомый на платформе четырёхметровый стул.
Далее Ваде показалось, будто он видит два въехавших друг в дружку, сильно измятых теплохода. Но по мере того, как он, исхлёстанный ветками, полными воды, подбирался поближе, становилось ясно, что судов в искорёженной куче значительно больше. С каждыми десятью метрами приближения обнаруживалась ещё одна единица — то измятой, хлебающей воду трубой, то едва проблёскивающими, будто леска, натянутая низко над волнами, очертаниями кормы. Перепуганный, с сердцем, бьющим во всю ширину груди, Вадя остановился: ему померещилось, что если он подойдёт вплотную, то груда вспученного, жёваного, рваного металла разрастётся до размеров многоэтажного дома».
После Гражданской войны пришло время восстановления хозяйства. Потихоньку возрождались заводы, но к уже «мёртвым» — Кыновскому, Старошайтанскому, Висимо-Шайтанскому заводам — добавились ещё Кусье-Александровский и Бисерский (который так и не смог оправиться от белогвардейского взрыва, хотя проработал до 1926 года). Рабочие мостокотельного цеха Чусовского завода вновь отстроили мосты. По одному, по два поднимали со дна Чусовой пароходы, ремонтировали их и отправляли в навигацию. 1 октября 1920 года открылось железнодорожное движение по ветке Екатеринбург — Казань. С 1924 года уральские заводы начали переводить с древесного угля на кокс. Жизнь налаживалась, и будущее казалось прекрасным.
Восстановление хозяйства во времена нэпа велось с привлечением «иностранных инвесторов», а точнее, путём сдачи предприятий в аренду иностранцам. На Чусовой особый размах имело акционерное общество «Lena Goldfilds Limited». С 1925 года ему были переданы (кроме прочих) Полевской, Северский и Ревдинский заводы и шахты в Дегтярске. Общество работало очень эффективно, но едва предприятия начали давать прибыль, как договор с обществом был расторгнут. Это случилось в 1930 году.
А Чусовую ещё ждали страшные водовороты истории: коллективизация, ГУЛАГ, спецпереселенцы… Впереди была ещё Великая Отечественная война, которая для тыловиков-чусовлян прошла как единая рабочая неделя с понедельника 23 июня 1941 года до воскресенья 20 мая 1945 года. Наконец, на Чусовой было и бесправие политзон, и бессильная тоска разрухи 90-х годов. Зарево Гражданской не угасало почти до конца XX века.
ЛЕСОСПЛАВ
И всё-таки не малахит, не золото и платина, не железная руда были главным богатством Чусовой. Главным богатством, волшебным «возобновляемым ресурсом», «второй красотой», как сказал Мамин-Сибиряк, на Чусовой является лес. Главным богатством — и страшной болью.
Лес издревле кормил, одевал, обувал, обогревал и укрывал человека. Сейчас мы себе и представить не можем всё многообразие лесного продукта, которым в старину пользовались люди. Начиная от смолы-живицы и настойки на чаге, заканчивая одеждой из варёной бересты — тиски и деревянными горшками-калганами, в которых можно было кипятить воду на огне. Знакомство с «Лесным словарём» (1907) открывает целый мир самого изобретательного использования возможностей и богатств обычного леса.
В старину к этим богатствам относились очень бережно. Возможно, это было обусловлено тем, что лес принадлежал одному хозяину, а пользовались им другие люди. То есть один — следил и берёг, другой — брал и платил. Да и лесное законодательство было строже и соблюдалось тщательнее. Порубки на «лесных дачах» при заводах сильно «проредили» чащи, но к началу XX века заводы почти повсюду перешли на каменный уголь, и лес успел хоть как-то восстановиться.
Сплавом леса по Чусовой крестьяне занимались и в XVIII, и в XIX веках. Но тогда сплав был иной. Брёвна с лесосек сплавляли по притокам в «бесшабашных» плотах, из которых на Чусовой составляли другие, крепкие и сложно устроенные «основные» плоты различной конструкции: «гребёнкой», «кроквиной», «гусём», «жоростью», «хомутом», «кобылой». Хозяин плота следил, чтобы в пути не пропало ни одно брёвнышко. Каждый плот стоил около 100 рублей; в нём было по 4–5 «сплоток» по 9—12 аршин в длину (7–8,5 м). Кубическая сажень древесины стоила тогда 1,5 рубля. Существовал даже особый промысел для людей, которые уже не могли сами работать на лесосеках или заниматься лесосплавом: эти люди по мелководью, перекатам и «приплёскам» собирали «сбежавшие» из плотов брёвна, чтобы потом их продать. Таких работников называли «мартышками» (не от названия обезьяны, а от народного названия чайки — «мартын»).
Сплав леса россыпью, «молем», в бассейне Чусовой из крупных рек практиковался только на Усьве, где были лесные дачи «господ Демидовых князей Сан-Донато».
Горный деятель XIX века В. Мамонтов характеризовал молевой сплав так: «Сплав дров производится самым простым образом: подвезённые за зиму к реке дрова скидываются в реку, которая и несёт их вниз; после окончания скидки дров рабочие идут вслед за дровами, скидывая обратно те дрова, которые река выбросила на берег или на отмели. В месте, где эти дрова должны быть выгружены на берег, река перегораживается под известным углом к течению так называемою запанью или заплавью, которая и задерживает идущие сверху дрова».