Мессия. Том 1

Станет ли мое сердце плодоносным деревом, чтобы я собрал плоды и дал им?

И будут ли мои желания подобны роднику, чтобы я мог наполнить их чаши?

Арфа ли я, чтобы рука могущества касалась меня?..

Время так коротко. Он озабочен: что делать? — ему нечего давать. Арфа ли я, чтобы рука могущества коснулась меня… чтобы я мог уйти, оставляя позади свою музыку. Они не понимали меня; может быть, моя музыка сможет пробудить их.

Или флейта, чтобы его дыхание излилось сквозь меня?

Что касается Альмустафы — он знает, что его больше нет. У него нет ничего, чтобы дать. Но он может стать флейтой, полым бамбуком, так что дыхание вселенной может излиться сквозь него и стать песней в сердцах людей, которые устремлены к нему.

Я искатель безмолвий… «Всю мою жизнь я разыскивал безмолвия. Я не собирал деньги, которые мог бы раздавать. Я собирал безмолвия. Вы можете взять их, но я не в силах дать их вам».

Это нечто чрезвычайно важное для понимания.

Величайшее сокровище может быть взято, но не может быть дано.

Георгий Гурджиев, один из самых выдающихся людей этого столетия, вынужден был даже сказать, что пока ученик не готов украсть у мастера, он не получит ничего. Это в самой природе вещей. Двери мастера открыты; он хочет дать, он старается дать тысячью способов — но не в его силах дать вам, если вы не готовы принять. Но если вы готовы увидеть — сокровище здесь, двери открыты. Мастер призывает вас: «Бери, сколько сможешь» — или, возможно, притворяется спящим, чтобы вы не смущались.

Гурджиев высказал нечто такое, что никогда не говорилось за долгую историю человека: «Если ученик не готов даже украсть у мастера, он не сможет взять», — потому что мастер не может навязывать. Все навязанное вам становится ложью, превращается в зависимость. Вы сами должны набраться смелости и взять это.

Я искатель безмолвий, но какое сокровище нашел я в безмолвиях, чтобы с уверенностью раздавать?

Он нашел себя, он нашел то, что мир знает под именем «Бога». Но сокровище так безбрежно, столь значительно… искатель исчезает в нем. Человек, который уходил в поиски, нашел исток; но это происходит одновременно: в миг, когда вы находите исток, вас больше нет.

Нет человека, когда-либо сумевшего увидеть окончательное, по той простой причине, что окончательное никогда не может быть сведено к объекту.

Вы не в силах быть просто наблюдателем. Окончательное, как только вы подходите ближе к нему, начинает тянуть вас с такой силой, с такой гравитацией, что у вас даже нет времени сказать: «Я нашел это!» У вас нет времени крикнуть: «Эврика!» Прежде чем вы скажете что-нибудь, вы исчезаете. То, что вы разыскивали, найдено, но человек, который начинал поиски, потерян.

Или вы, или Бог — оба не могут существовать вместе. В этом причина, почему мы назвали Гаутаму Будду «Бхагваном», почему мы назвали Махавиру «Бхагваном»: человека, который начинал путешествие, больше нет; он нашел, и тем самым он стал единым с этим.

И одну вещь — очень многозначительную — говорит он: с уверенностью. Он хочет дать, но он не уверен, что сокровище, которое он нашел, возможно дать. Оно никогда не было данным, оно всегда было найденным. Каждый должен найти его по-своему. Никто не в силах дать его вам, оно не может быть подарком. Вы не можете позаимствовать его. Вы должны умереть, чтобы найти его; вы должны исчезнуть, чтобы Бог появился. Ваше исчезновение — это одна сторона монеты; на другой стороне — Бог.

Вот почему он говорит: «Меня нет больше, какая же уверенность может быть у меня? Если эти люди сами не начнут брать, дать будет невозможно».

Если это день моего урожая, то какие поля засеял я зернами и в какие незапамятные времена?

Всякий раз, когда я читал это утверждение, оно неизменно обращалось на меня самого. Всю жизнь я засевал зернами поля повсюду в мире… и в какие незапамятные времена? Я не ждал подходящего сезона, чтобы сеять зерна, ведь следующий миг неведом. Может быть, я буду здесь, а может, меня не будет. И если сейчас вы здесь — не стоит ждать весны. Пускай зерно ожидает внутри вас — с приходом весны оно станет ростком.

Если это день моего урожая… Альмустафа, очевидно, думает: «Скоро во многих-многих полях должно наступить время урожая. Я, возможно, уже совсем забыл, в какие незапамятные времена…»

Я вспоминаю одну очень значительную женщину… Совсем не много было женщин, которых можно назвать значительными, но госпожа Блаватская была определенно значительной женщиной. Она основала великое движение — Теософию.

Она путешествовала по всему свету — за исключением России; а Россия была ее родной землей.

Это происходит снова и снова, это кажется почти правилом, законом. Блаватская скиталась по всей земле, но не было ей дороги в Россию, на собственную родину, на свою землю. И куда бы она ни шла, всегда на обоих ее плечах висели две сумки, наполненные семенами прекрасных цветов. Сидя в поезде, она нередко разбрасывала семена из окошка. Люди считали ее безумной. Люди спрашивали: «Зачем вы это делаете? Быть может, вы никогда не придете в эти места».

Она говорила: «Суть не в этом. Я может, и не приду, но весна придет. Я может, и не приду, но каждый, кто пройдет здесь, увидит прекрасные цветы».

Альмустафа прав: Если это день моего урожая, то какие поля засеял я зернами? Но люди, подобные Халилю Джебрану, — а это он говорит устами вымышленной фигуры, Альмустафы, — не хранят счетов. Они не ведут учетных книг, в которых указано, какие поля засеял я зернами и в какие времена.

Они не ориентированы на цель, это не деловые люди. Они — любят, и не имеет значения, чье поле. Если прекрасные розы цветут… кто бы ни проходил рядом, ветерок донесет до него аромат цветения. И эти люди не математичны. Им нет дела, день теперь или ночь. Им нет дела, достойны вы или нет. Они никогда не спрашивают вас: «Достаточно ли вы квалифицированны, чтобы принять зерно?» Нет, не вспоминая, какое зерно, в каком поле, в какой сезон, они продолжают сеять, потому что доверяют. Они знают одно: рано или поздно весна обязательно приходит к каждому.

Каждое человеческое существо должно стать богом — продолжайте сеять зерна. Столетия не имеют значения.

В бесконечности времени ваши столетия подобны секундам.

Если это воистину час, когда я поднимаю свой светильник, то не мое пламя будет гореть в нем.

Светильник мой, но пламя должно быть божественным.

Пустым и темным подниму я свой светильник, а хранитель ночи наполнит его маслом и он же зажжет его.

Миг, когда пробужденный говорит… Он пуст, его светильник без пламени. Однако он предоставляет для овладения божественному свой светильник, свои слова и жесты, свое присутствие. Реализованный человек — это одержимый человек, одержимый целым.