Месть смертника. Штрафбат

– Ладно, придется без соли.

– Что без соли?

– Ничего. Следи за дорогой. Поговорим об этом на том берегу.

– Тридцать два корыта! – объявил водитель. – А мы еще только на середине! Правда, дальше они как-то реже…

Вокруг зазвучали автомобильные клаксоны, раздались панические крики. Одновременно застрекотали несколько автоматов. Белоконь услышал, как Алеша высунулся в окно; потом водитель вскрикнул и впечатался в свое сиденье.

– Штурмовики!!! – взвизгнул он. – Накаркал, Вася!

В кузове завизжали на несколько голосов. Белоконь подумал, что Рита наверняка испугалась. Ему захотелось оказаться там, под тентом… Еще лучше – вместе с ней на том берегу.

Судя по звукам, на мосту теперь стреляли все, у кого было оружие. Стало слышно, как сверху, совсем низко, проносятся самолеты.

– По дальнему мосту лупят! – крикнул Алеша. – Глядишь, успеем, если эти мудаки на «Студере»…

Он опять сунулся в окно и заорал:

– Мудаки-и!!! Скорей!!. Сам козел! Скорей, кому говорят!..

Грузовик прибавил ходу. Видимо, ускорилась вся колонна.

Совсем близко в воде грохнули два разрыва. Машину обдало брызгами. Громада моста пронзительно заскрипела и качнулась. Оглушительными щелчками лопнули несколько бревен.

– А это уже по нам! – сообщил шофер. – Не попали, собаки!.. Да, мостик крепкий! Сейчас доедем, Вася, держись!

Белоконь держался.

Над головой снова пролетели истребители. Мост сильно тряхнуло, деревянная конструкция оглушительно затрещала. Грузовик подбросило, он приземлился на передние колеса. Белоконь едва не прошиб головой крышу кабины (снаружи на металле наверняка образовался выступ); одновременно он почувствовал, как машину сильно повело в сторону. Сержант приложился плечом обо что-то мягкое, потом затылком обо что-то твердое. «Перевернемся», – подумал он. Рядом с ним Алеша, воя похлеще сирены бомбардировщика, выворачивал руль.

Не перевернулись – выровнялись.

Вероятно, доехали и даже остановились. Белоконь запомнил только, как он вывалился из кабины, а проклятая винтовка ударила его по спине.

* * *

Середина – конец июля 1942 года.

Восточный берег Дона

Жизнь за Доном для Белоконя началась с прогорклого рыбьего жира. Других лекарств от куриной слепоты у медиков не было.

После падения из кабины грузовика он долго ехал в кузове. Вспоминая об этом, Белоконь представлял мягкие женские руки в своих руках. Он не мог бы с уверенностью сказать, были ли они настоящими или лишь воображаемыми. Из-за тряски поездка показалась бесконечной, хотя машина прошла всего несколько километров. На месте санитары и сестры вышли. Напоследок Белоконя погладили по лицу, и он остался один в темноте. Поскольку о болезни сержанта никто в кузове так и не узнал, искать для него лекарство пришлось водителю Алеше. И тот нашел. Причем довольно быстро – одна нога здесь, другая там.

Глоток жира не сделал Белоконя зрячим так быстро, как ему бы хотелось. Оценить лечебный эффект оказалось сложно, так как уже окончательно стемнело. Но положение определенно налаживалось. Сержант осведомился у Алеши о судьбе недавних пассажиров его таратайки – все ли остались целы, где и как они разместились. Выяснилось, что все целы и все разместились. Немного успокоившись на этот счет, Белоконь безапелляционно заявил, что он остается спать в кузове. Алеша не стал возражать и выделил сержанту какую-то ветошь под голову.

Под влиянием прогорклого рыбьего жира Белоконь несколько раз просыпался и вылезал наружу. Побочный эффект был ему не страшен, поскольку сумеречное зрение уже вернулось к нему. Ночь была лунной и светлой, с бездной огромных звезд над соснами. Он узнал, что находится в большой медсанчасти, расквартированной в рощице; что здесь установлен целый комплекс палаток и даже вырыты ямы для землянок. Все это было видно с его пункта наблюдения в кустах какой-то колючей дряни.

…Сержанта разбудило пение Алеши. Водитель выстукивал ритм по борту грузовика и старательно выводил:

Вста-вай, проклятьем заклейменный,

глухой, слепой арти-ллерист!

Ки-пит наш разум воспаленный!

За До-ном ждет тебя фашист!..

Через прорехи в залатанном тенте било яркое солнце. Белоконь подполз к краю кузова, сел и свесил ноги, чувствуя, как отекло и онемело зашитое бедро. Страшно хотелось есть – теперь Алешина печень казалась заманчивой даже без соли.

Подошел водитель. У него в руках были – о, чудо! – миска с кашей и два куска настоящего хлеба.

– Победу проспишь, Вася! – сказал он. – Вот тебе, лопай.

Белоконь последовал совету. Алеша пояснил:

– Девчонки спрашивали, не отравился ли тот бедняга, то есть ты, рыбьим жиром. Нет, говорю, живой, храпит у меня в машине. Да так храпит, что товарищ военфельдшер мне замечание сделал – дескать, мотор заведенным оставляю… Поздравляю, ты проспал до обеда!

Алеше нужно было срочно ехать в штаб, который разместился совсем рядом, буквально в соседней роще. Белоконь доел, поблагодарил и сказал, что поедет с ним. Водитель забрал миску, убежал, вернулся, и они покатили.

По дороге выяснилось, что раненых так и не эвакуировали. Возможно, к ним действительно послали транспорт, но пробиться через переправы удалось лишь Алеше. А у него было четкое поручение забрать только оставшихся медиков.

* * *

Штаб строился и зарывался в землю. Саперы копались в траншеях и крыли бревнами землянки, другие солдаты – вплоть до рядовых особистов – валили и распиливали деревья. Офицеры распоряжались, сержанты бегали и орали благим матом.

Белоконь осознал, что из прежнего командования он знает только Дубинского. Но найти полковника ему не удалось. Между делом он выяснил, что дивизию слили с еще одной, такой же потрепанной. Артдивизион и вовсе расформировали за неимением людей и тем более орудий. Белоконь мыкался по роще, нарывался на командный мат и, рискуя попасть под трибунал, игнорировал приказы лезть в землю с лопатой. В итоге его все-таки направили к капитану из нового начальства – это был командир одной из стрелковых рот. В туманной перспективе его роте должны были прередать артиллерию – все, что удастся наскрести из двух слитых дивизий.

Белоконь спустился в свежевырытую землянку и представился.

Капитан Чистяков был один. Молодой, круглолицый мужчина сидел за столом с кипой бумаг, чернилами и коптящей лампой из гильзы. На груди у него были две орденские планки – Боевого Красного Знамени и Отечественной войны. Чистяков почему-то страшно обрадовался появлению заблудшего сержанта.

– Ох, и вовремя ты, Белоконь! – воскликнул он и хлопнул ладонью по столу. – Вот молодец! А через минуту бы явился, я б тебя удавил, ей-богу!..