Месть. Все включено

Прихрамывая, он вышел из парадного в сопровождении милиционеров, насчитав во дворе два серо-синих милицейских «уазика», три джипа «Тойота» и «Волгу» с номерами КИМ. У машин сновали милиционеры. Атасов отошел от подъезда метров на десять, мелодично позвякивая бутылками, когда во двор въехала темно-зеленая труповозка на базе грузопассажирского микроавтобуса «УАЗ».

Он завернул за угол и осмотрелся. Пирожок фирмы «Европа Саттелит Сервис» преспокойно стоял на тротуаре. Атасов медленно проплыл мимо, пока не очутился в соседнем дворе. Машина была вне досягаемости, ключи он оставил в куртке, куртку в подвале за трубой. Вместе с кассетой.

Продолжая позвякивать бутылками, Атасов побрел вдоль Воздухофлотского проспекта вниз, к проспекту Победы, не привлекая внимания прохожих, которые уже успели привыкнуть к бомжам, как неизменному атрибуту современной капиталистической действительности. Атасов не знал, как насчет проспекта Победы, но готов был поручиться за то, что ни в 1944 году, когда шоссе Героев Стратосферы переименовывали в Воздухофлотское, ни, тем более в 1963-м, года слово шоссе заменили словом проспект, никаких бомжей, на которых смотрят сквозь пальцы, в Киеве не было. Зато в стране был многочисленный воздушный флот.

Глава 14 «ЖАРКИЙ» ПОЛДЕНЬ В КРЫМУ

Весна в Крыму наступает быстро, как какая-нибудь кочевая орда, словно конная армия скифов, сарматов или монголов, устремившихся в опустошительный рейд налегке по тылам неповоротливого противника. Крымская весна как волна, накатывает, и с шипением отступает. Не успеешь ей как следует насладиться, а южные ветры уже несут жаркое дыхание средиземноморских просторов. На крыльях этих ветров приходит долгое крымское лето. Море окрашивается лазурью и становится теплым, как парное молоко. Еще недавно пустынные пляжи усеивают шезлонги и надувные матрасы, сосновые топчаны, а то и обыкновенные вафельные полотенца, небрежно брошенные на гальку. А поверх всех этих, чрезвычайно полезных на курорте предметов – говеющие под солнцем тела. Сотни тел, тысячи. Они густо покрывают берега, напоминая издали стадо морских слонов на лежбище. Их больше, чем пингвинов в Антарктиде, и чтобы протолкнуться к воде, надо основательно расстараться. Это не легче, чем втиснуться в переполненный вагон метро в час пик. Многоголосый гомон толпы поднимется к горам, достигает крон реликтовых сосен и буков, и рассыпается где-то там, в сумрачной тени среди зарослей плюща и жасмина.

– А припекает, в натуре, конкретно, – сказал Протасов, смахивая пот со лба. Бортовые часы показывали без четверти полдень.

– Со-солнце в зените, что ты хочешь? – пробормотал из-за руля Армеец.

– Март на дворе! – возразил Протасов. Вопреки ранней весне солнце жалило немилосердно. Эдик пожал плечами:

– Мы в К-крыму, дружище.

– Ну и фиг с того?! Крым, по-твоему, что, в Африке?

– Про по-потепление климата с-слыхал? В ми-мировом масштабе? Вот, ре-результаты на лицо.

– Не знаю я, блин, никакого гребаного потепления! – Протасов распахнул бардачок. – Е-мое, пацаны?! Где мои капли, в натуре? Вовчик?! Ты, блин, закрысил?

– Я не брал, зема, – немедленно открестился Волына. – По-любому. Чтоб я сдох.

– Сдохнешь, – пообещал Протасов, потроша отделение для перчаток. – Ох, парилка. Долбанная на хрен жарища! Эдик, блин?! Ну, какого буя, в натуре, ты тачку без кондиционера взял?

– В Крыму природа у-у-уникальная, – тоном учителя сказал Армеец, пропуская упреки мимо ушей.

– Что ты мне баки заливаешь природой своей фиговой? – отмахнулся Валерий, и, согнувшись в три погибели, полез под сидение.

– Не достаю ни хрена! – пропыхтел Протасов через минуту. – Вовчик, а ну, сзади пошарь.

– Я шарю, зема.

– Да ни хрена ты не шаришь, мудозвон!

– Так что там с природой, Эдик? – спросил Протасов, занимавший место позади водителя. – Отчего это она в Крыму уникальная?

– Г-главная гряда Крымских г-гор, – начал Армеец, – как щит прикрывает п-побережье с севера. И хо-хотя полуостров располагается на полпути, образно говоря, ме-между Северным полюсом и э-экватором, его по-почвенно-климатические условия б-близки средиземноморским. То есть, с-субтропическим.

– Грамотный ты, штрих. – Протасов покончил с поисками, не добившись желаемых результатов. – Умный, блин, до жути. Красиво мозги компостируешь. А, Вован? Складно пацан тралялякает, в натуре?

– По-любому. Чистый профессор.

– Во-во, Склифосовский.

– Такому сказочнику на тюрьме лафа. По-любому. Всех делов: знай, письма на волю всему кагалу строчи, и будешь жить, как у Бога за пазухой.

– Однозначно. Под трафарет, блин.

– Ти-типун тебе на язык. – Сняв правую руку с баранки, Эдик покрутил у виска. – Кретин. Даже два кретина. Это по вам тюрьма плачет.

– Я в тюрьму не хочу, – отмахнулся Протасов. – Я там никого не знаю.

– Раньше так про армию шутили, – заметил Планшетов.

– А какая разница? – удивился Валерий. – Принципиальная, а? На зоне колючка. И в армии колючка. В армии жрачка фуфло. И на тюрьме баланда. Там шконки и там. Даром что койками называются. Там раз, два и в рожу. И там, значит, похоже.

– Ва-валерка с-стихами заговорил!

– А ты думал, е-мое!

– П-поэт.

– Такому поэту – говна карету, – сказал Вовчик. Протасов заиграл желваками.

– В тюрьме все-таки, хуже, – подумав, возразил Планшетов.

– Кому как, – сказал Протасов, решив поквитаться с Волыной позднее. – Помнишь, Эдик, своего соседа?

– Какого со-соседа?

– Дядю Гришу.

– Из П-припяти?

– Из Сан Тропе, умник.

– Это, который троих со-собутыльников вилкой за-заколол?

– Точно. Зимой. Как сейчас помню.

– Что за страшилка? – оживился Планшетов.

– Конкретная. Случай из жизни, – Протасов выдержал многозначительную паузу и только потом начал:

– Захожу я как-то перед занятиями к этому доходяге, – он добродушно толкнул Армейца в плечо, – в шестом, кажись, классе это было. Или в седьмом…

– Чтоб он школу не прогуливал, зема?

– Чтобы его по дороге ветром не унесло. В Беловежскую Пущу. Подхожу, значит, к подъезду… Гляжу – е-мое! Ментов – как грязи. Народу набежало – харкнуть некуда. Лягавые мечутся, звездами отсвечивают. А у Эдика под парадным – три жмура лежат.

– Эдик замочил? – не удержался Планшетов.

– Не перебивай старших, – строго сказал Протасов. – Троим, значит, уже ни хрена не надо, а четвертого менты в воронок суют. Синего, до потери пульса.

– Это и был м-мой со-сосед дядя Гриша, – пояснил Эдик как ни в чем не бывало. – Не-неплохой, между прочим, м-мужик. Ти-тихий.

– Ага, – подтвердил Протасов, – когда трезвый, в натуре. А как на грудь возьмет – огонь. Смерть мухам. Тушите свет, короче говоря.

– Он хотел з-завязать, – вступился за далекого дядю Гришу Армеец.

– А до завязки он разов пять на зону ходил. Если, бляха-муха, не семь.

– Он хо-хотел, – повторил Эдик. – В П-припять из Чернигова пе-перебрался. В столярке пристроился. Но его все равно нашли.