Место для памятника

– Ну и что? Это давно известно.

Осокин вздрогнул:

– Как?

– Мы это обсуждали.

– Кто?.. Почему?

– Так это ж киселевский вариант. Вы что, не знаете?

– Не-ет.

– Его отвергли. Конструктивно, ничего не скажешь, но суховато. И, пожалуй, старомодно.

– Выходит, это фотография проекта? Так, по-вашему?

– А вы думали, - сказал Мурзин.
– Последний ва

риант проекта... Простите, - он выразительно посмотрел на часы, но Осокин не шелохнулся.
– Я тороплюсь.

– А между прочим, - ровным голосом сказал Осокин, - снимок этот я получил сорок лет назад.

– Надо же!
– вяло удивился Мурзин.

– ...когда еще гостиницы не было. А она заснята. Площадь тогда называлась Петровской. А здесь уже Морская площадь. Вот вам и греки. Если не верите посмотрите как следует. Фотографию. Там ведь люди ходят.

– Комбинированная съемка, - сказал Мурзин. Монтаж. Это применяется.

– Может, и комбинированная, но откуда он знал?

– Кто он?

Происшествие с неким Лиденцовым воспринято было Мурзиным в тот, первый раз как забавный, правда, чересчур длинный, анекдот. Все это произошло слишком давно, до рождения Мурзина, и вызывало не больше чем любопытство. Те времена, пока Мурзина не было, казались уже одним этим странными и сказочными. Они спрессовались с эпохами, когда жили ведьмы, искали снежного человека, топили дровами...

В дверь поминутно заглядывали, солнце светило в огромное окно, и серьезность Осокина казалась Мурзину уморительной. Единственное, что несколько озадачивало, - это подробности, вроде красных струпьев или золотистой шапки. Детали были слишком нелепые, невыгодные для розыгрыша. Может и так быть, что история не выдумана, - Лиденцов существовал на самом деле и сумел изрядно заморочить голову этому старикану.

– Мистификатор. И талантливый, - сказал Мурзин.
– Известны такие. Граф Калиостро, например. Еще кто-то, не помню сейчас. В наше время вряд ли можно производить подобные фокусы...
– И он проницательно усмехнулся.

Однако Осокин не принял усмешки. Он не понимал, почему Мурзину не страшно. Он почувствовал, что еще немного - и его примут за психа, ему нечем было доказать и убедить; что бы он ни приводил, на кого бы ни ссылался - ему не поверят, и чем точнее он рассказал бы, тем было бы хуже. Их разделяла толстая стена времени. Через нее было невозможно докричаться, достучаться.

– Сколько вам лет?
– спросил Осокин.

Мурзин сунул руки в карманы, покачался на носках:

– Кажется, я выполнил все ваши просьбы? Спасибо за вашу историю и за лестные отзывы о моем проекте. Цель вашего посещения осталась мне неясной, но, как сказал Байрон, прощай, и если навсегда, то навсегда прощай.

– Конечно, у меня теперь нет прав, э устало произнес Осокин, - но учтите, моя жизнь прошла на ответственной работе. Мы за каждое слово головой отвечали. Каждое слово обдумывали. И если уж я информирую... Не такие, как вы, прислушивались.
– Он направился к двери, палка, несмотря на бесшумный синтетический ковер, стучала.

У дверей Осокин обернулся, прижмурил морщинистое желтое веко.

– Вы уверены?

– В чем?

– Что проект ваш будет проведен в жизнь?

– Так он фактически утвержден.

– Я вам- советую - проследите осуществление на всех этапах. Я вам добра желаю.

– Оревуар, - сказал Мурзин.
– Чао. Нам повезло, что такой человек посетил нашу мастерскую.

Но тут из оплывшего лица Осокина посмотрело на него такое жесткое четырехугольное, что Мурзин запнулся.

IV

Очевидно, Осокин насторожился, заметив у батареи человеческую фигуру. В подъезде было темновато, Осокин остановился.

– Чего, струхнули? Ах, Матвей Евсеевич, вы же ясновидец.

На это Осокин ничего не ответил.

– Вы же прорицатель. Пророк. А чего пророку бояться? Пророк - он обязан все знать наперед. Вам же все известно. Вы все можете предсказать. И меня можете предсказать. Можете? Все, что со мной случится, а? Авгур. Теософ.

– Гражданин; вы не безобразничайте, - сказал Осокин.

– Это вы безобразничаете! Вы!

Осокин всмотрелся:

– А-а, Мурзин! Чего это с вами?

И Осокин покачал головой, поскольку Мурзин был чуть выпивши, но, может быть, он покачал потому, что Мурзин действительно выглядел неважно, - за последние два дня он осунулся, в голове у него была полная неразбериха, под глазами темные пятна.

– Проектик-то мой... того... забодали, - сказал Мурзин.
– Вашими молитвами, Матвей Евсеевич. Добились? Ну, что молчите? Зачем вам это было нужно?

– Значит... Значит...

Осокин так и застыл, пришлось взять его за отвороты пальто, трясти, втолковывать... Он, оказался рыхлым и легким, как мешок с трухой, голова его болталась, глаза выпучились, отупелые, немигающие. Мурзин с отчаяньем пихнул его:

– Объясните вы наконец, вам-то какая выгода?

Не отвечая, Осокин побрел к лестнице, опустился на ступеньку. Мурзин брезгливо разглядывал его: вместо пророка перед ним горбился, держась за сердце, перепуганный ветхий старикан. Стоило ли томиться, ожидая его, на что-то надеяться, узнавать имя, отчество, адрес. Стыдно было вспомнить свои переживания. При ближайшем рассмотрении этот несчастный старик всего лишь попал в случайное и несчастное стечение обстоятельств, ничего другого и быть не могло.

Тут Осокин тяжело поднял голову и спросил: чей же проект принят?

– В том-то и дело, кажется, что Киселевский, сказал Мурзин, - тот самый вариант, что на вашей фотографии, его предпочли.
– От своих слов Мурзин снова расстроился: - Чего вы спрашиваете, это же ваши штучки.

Осокин сжался, словно в страхе, и сказал с отчаяньем:

– Вы что, не понимаете? Я же вас предупреждал.

– О чем? Вы можете толково сказать - о чем?

– Надо было действовать. Вы сделали что-нибудь?

Мурзин пожал плечами.

– Не поверили, - злорадно сказал Осокин.

– А чему верить?

Он вдруг наткнулся на глаза Осокина, из которых несло холодом и тьмой. И Мурзина охватило сомнение - а что, если б он прислушался, среагировал, проследил, - кто знает...

– Чушь собачья. Бред, - сказал он. К нему возвращалась обычная уверенность. Поскольку старец ни при чем, значит действует статистическая закономерность, а может и динамическая.

– Опять себя успокаиваете, - сказал Осокин.
– Опять размагничиваетесь.