Место для журавля
Шрифт:
Дар поцеловала мужа.
— Я вовсе не казню тебя, — улыбнулась она. — Поэтому я сейчас иду спать, а ты можешь еще поработать.
Дар показалось, что она только легла и закрыла глаза, как ее позвал Геннадий:
— Проснись, милая.
Она краем глаза глянула в окно — там стояла ночь.
— Такси ждет, — сказал Алешин и пощекотал губами у нее за ухом. — Я заказал… Только ни о чем не спрашивай. Уговор?! Я помогу тебе одеться…
Она пробормотала что-то, соглашаясь, однако до конца не проснулась. Если к телу, своей земной оболочке, Дар привыкла очень быстро и даже полюбила его (сама ведь выбирала), то вот образ жизни людей, масса алогичных обстоятельств и ситуаций, на которые приходилось тратить нервную энергию, все это очень утомляло. В бытность эфирным существом,
Проурчал лифт. На улице Дар стеганула ноябрьская стынь, но машина стояла возле самого подъезда, и через несколько секунд она снова очутилась в теплой полутьме.
Такси рванулось в ночную пустоту улиц.
— Подремли, малыш, — прошептал Алешин, привлекая ее голову к своему плечу. — Ехать долго, подремли.
Дар не видела, как выбиралась машина из переплетения проспектов и улиц большого города. Она дремала до самых Пулковских высот. Затем среди холодных звезд возникли купола обсерватории, и такси остановилось. Алешин заскочил к дежурному, вышел с ключами.
— Сегодня на Большом не работают, — пояснил он, увлекая Дар в высокое гулкое помещение. — Это наша гордость — шестидесятипятисантиметровый рефрактор.
Алешин замолчал, так как слова под сводами купола казались лишними и никчемными. Он подвел жену к окуляру телескопа, отрегулировал высоту сиденья.
…На нее буквально упали знакомые созвездия!
Дар всем естеством ощутила их близость, потому что знала их не по звездным атласам, а лично, именно естеством — тем, полузабытым, эфирным, которое переносило ее сознание в неизмеримых далях Галактики. Впервые боль утраты — огромной, невосполнимой! — пронзила ее, оглушила, заставила сжаться на холодном поворотном кресле.
В один из выходных Алешина, когда он отправился на дачу, Дар решила повидать «это чудовище — Меликова». Она знала, что вместе с бессмертием потеряла после «отречения» и все свои необычные для людей способности. Но она также знала, насколько выше ее мозг и психика, насколько тоньше их устройство по сравнению с земными. Хоть что-нибудь она увидит. Эманация зла обычно бывает ярко выраженной. Если постараться, то заглянуть в душу проректора, о котором столько толкует муж, будет не так уж сложно. В конце концов, Меликов — объективная преграда на пути Алешина. Даже по условиям эксперимента ГИДЗа, прими она их, опекун обязан устранить преграду. Алешин должен как можно скорее закончить монографию и опубликовать ее.
Она долго ходила возле института. Слева от здания, возле стоянки машин, позвякивая, разворачивались трамваи. Пассажиры то набегали гурьбой, то исчезали в вагонах, и на остановке вновь становилось пустынно.
Она сразу узнала черную «Волгу» Меликова. Хромированные подфарники, красные чехлы сидений. Все, как говорил Геннадий.
Молниеносно и точно Дар определила ход последующих событий. Трамваи выходят на круг через три-четыре минуты. Путь проректора к машине в любом случае пересекает трамвайную колею. Во время разворота Меликов должен стоять здесь — ни на сантиметр в сторону. Она заговорит с ним, затем сделает вид, что обозналась, начнет шутить, незаметно увлечет и выведет его в нужную точку. Задний вагон лишь краем заденет его голову. Но этого окажется достаточно, чтобы «чудовище» месяца три-четыре провалялось в больнице и вышло на волю с частичной амнезией. Для жизни такая потеря памяти не помешает, а вот из института придется уйти…
Дар поежилась. Алешин купил ей теплую шубу, а вот сапожки по недомыслию взял осенние. Крещенский мороз пробрался к ногам, и Дар постукивала ими. Материальное тело теперь казалось ей нелепым и крайне не приспособленным к жизни. Эти жилища, одежда, бесчисленные болезни и опасности… То ли дело мчаться среди звезд в виде яростного сгустка систем силовых полей, быть и неотъемлемой частицей Вселенной, и ее хозяином.
Высокая дверь института открылась, наверное, в сотый раз за последние часы и выпустила Меликова на улицу. Дар
шагнула ему навстречу.«Опекун обязан устранить преграду…»
Она сосредоточилась и без труда заглянула в душу проректора. Там оказалось крайне тоскливо и еще холодней, чем на улице. Мысли Меликова шли бессвязно, толчками, натыкаясь одна на другую:
«…Боль вроде непостоянная, приходящая, но если лопнет сосуд, эта язва меня доконает. На операцию не согласился. Каждый раз есть две опасности: потерять много крови, а в случае операции… Да что об этом думать… Мы предполагаем, а случай решает…»
«Цветы… Не забыть купить цветы. И конфеты. И спрятать дома вермут. Если Лялька приведет своих „динозавров“, они опустошат холодильник, везде нагадят своими сигаретами — кучки пепла находишь потом даже в платяном шкафу».
«Опять звонили из журнала. А я все тяну и тяну со статьей. Погружаюсь в сотни нелепых и никому не нужных бумаг, дремлю на совещаниях и заседаниях. Проклятое „некогда“! Некогда просто сесть за письменный стол, разложить записи и выписки, подумать… Это так сладко — думать. Если только я не разучился. За четыре года ни одной статьи. Конечно, можно было бы завести „негров“. Как Алешин, например. На него вся кафедра пашет, а он их за это презирает и держит в черном теле. Овчаренко еще в прошлом году мог защититься — нет, придержал. Тихонько, незаметно. И главное, гад, моими руками. Сам же, наверное, все вывернул наизнанку: мол, Меликов палки в колеса вставляет. Не хочется ему терять такого адъютанта, это понятно. Кому хочется что-либо терять…»
И тут Дар буквально оглушила волна липкого страха:
«Не удержаться, нет! Он молодой, напористый, его знают в президиуме академии. Он умеет блеснуть, показать свою незаменимость в любом деле. А что умею я? Копаться в рутине административных дел, нести все на своем горбу… Кому это нужно? Во всяком случае, Алешин, заняв мое место, не станет утруждать себя заботами. При желании всегда найдется какой-нибудь Овчаренко, который станет преданной тенью, роботом-исполнителем…»
«Опять боль! Мне нельзя волноваться — лопнет язва. А не лопнет, так придет Алешин… Придет и растопчет! Я представляюсь, ему анахронизмом, знахарем в сверкающем храме науки. И что с того, что алешины превратили этот храм в рынок? Да, они имеют „товар“. Но они не живут мыслями, а продают их. И философия из диалогов мудрых превращается в соперничество знающих, из обмена возвышенным в возвышенный обман… Кроме того, Меликов, ты уже стар, хоть и не сед. А Алешин не придет… Он уже пришел в храм, ты его сам привел, за руку, было дело. И он не растопчет. Он уже растоптал и пошел дальше, не заметив то, что было тобой, Меликов…»
Дар вдруг услышала панический звон трамвая, лихо вылетевшего на поворот, и мгновенно очнулась.
Проректор шел трамваю наперерез, точнее, стоял уже на рельсах, ничего не замечая и не слыша голоса гибели. Сейчас огромная красная машина ударит его в бок, сомнет и бросит под колеса…
Дар кинулась вперед, рванула Меликова за отворот пальто. Он отлетел в сторону, грузно упал на спину, в снег, но тут же повернул к обидчику широкое дряблое лицо. Только теперь Меликов услышал душераздирающий звон трамвая, увидел вагоновожатую, закрывшую лицо руками, и понял, где он уже почти был и откуда чудом вернулся.
— Простите, ради бога, простите… — бормотал он, нашаривая в снегу то ли очки, то ли отлетевшую при падении шапку.
Дар потянулась к Меликову, чтобы помочь ему подняться. Он схватил ее руку, стал тыкаться в нее холодными мокрыми губами.
— Я так обязан, так обязан, — приговаривал он. — Вы спасли… Скажите свое имя! Как вас отблагодарить?..
Дар вырвала руку, затерялась в толпе любопытных, тотчас же собравшихся на месте происшествия.
Ужас былых намерений гнал Дар домой. Неоднозначность этого примитивно-сложного мира поразила ее. Как они живут? Где у них критерии правды, в чем они? Как отличают черное от белого и кто в конце концов прав в данном случае: ее возлюбленный или этот тучный и, наверное, несчастный человек, который только что чуть не погиб? И можно ли в этом мире кому-нибудь безоговорочно доверяться, как это принято у них? Как опекать людей, чьи правды так не похожи?!