Место под солнцем

Она не могла понять, на кого больше злится — на них, надменных счастливцев, или на себя, обделенную при рождении положенной порцией счастья. Если бы кто-то посмел ей сказать, что дрожащее, горячее, болезненно-стыдное чувство, которое не покидало ее с детства и распухло к юности до неприличных размеров, на самом деле называется простым словом «зависть», она бы, вероятно, задохнулась от возмущения. Да кому завидовать? Ее мама зарабатывает не хуже, чем их родители. Она сама в сто раз красивее, умнее, талантливей, чем все они, вместе взятые. Да что они значат без своих знаменитых мамочек-папочек? Ничего!

Она не была такой уж злой, наоборот, она любила дарить подарки, никогда не жадничала. Она рано, лет в четырнадцать, научилась готовить, делала потрясающие салаты, пекла вкуснейшие пироги, с удовольствием всех угощала, приходила в гости с чем-нибудь вкусным собственного приготовления, обязательно помогала убирать со стола, легко и незаметно могла перемыть гору грязной посуды на чужой кухне. Если кто-то болел, она всегда навещала, и не с пустыми руками, если кто-то плакал — утешала. Она умела пожалеть, посочувствовать, когда кому-то плохо. Но совершенно не выносила, когда кому-то хорошо. Ей всегда казалось, что другому слишком хорошо, что это незаслуженно. Похвала в чужой адрес звучала для нее личным оскорблением, особенно если хвалили девочку.

Девочек в их тесной компании было немного. Позже, к старшим классам, появлялись и исчезали случайные, «пришлые» хорошенькие куколки. На них она не обращала внимания. Но за «своими», за теми которых знала с детства, всегда следила с особой ревностью. Они чем-то неуловимо отличались от других девочек, с которыми она училась в школе, и от нее самой. Была в них какая-то особенная легкость, самоуверенность, рассеянность, надменная грация. Рядом с ними Света чувствовала себя грубой, неуклюжей, неженственной, и джинсы не так на ней сидели, и тщательно сделанный макияж вдруг казался вульгарным, неуместным.

Более прочих ее раздражала одна, худенькая, как тростинка, темноволосая, с огромными яркими шоколадно-карими глазами.

Света не понимала, что находят взрослые в этом тощеньком, рассеянном, молчаливом, совершенно неприметном создании. Кажется — дунешь, исчезнет;

Иногда так хотелось дунуть… Интересно почему? Может быть, потому, что однажды мама сказала о жалкой худышке: из нее вырастет настоящая красавица. В ней чувствуется порода.

— Мам, ну ты что? Ни кожи ни рожи! — фыркнула Света.

— И в кого ты у меня такая злющая? — вздохнула мама.

И от других взрослых она тоже слышала всякие добрые слова о худышке. Слишком много добрых слов.

Света внимательно, словно сквозь огромную лупу, вглядывалась в узкое лицо своей ничего не подозревающей соперницы, выискивала всякие изъяны — лоб слишком большой, нос длинноват, подбородок чересчур острый, и так далее. А о фигуре и говорить нечего, вешалка, палка, ножки тоненькие, шейка как у цыпленка, ключицы торчат. Каждый Подмеченный изъян она праздновала в своей душе, словно личную победу. И настойчиво старалась обратить внимание «худобы горемычной» на недостатки ее внешности. («Слушай, тебе совершенно не идут распущенные волосы! Они же у тебя жидкие! Я бы на твоем месте не надевала короткую юбку. У тебя ноги такие худые и коленки острые!») Но никакой реакции не следовало. Катя Орлова, дочь известного сценариста, отвечала рассеянно, невпопад, без всякой злобы, будто вовсе не слушала и настроение у нее не портилось. От этого становилось совсем уж обидно. И еще обидней бывало, когда именно она, Катя Орлова, выходила утешать Свету на лестничную площадку после демонстративного хлопка дверью.

Другие тоже ей не нравились, но Катя Орлова как-то особенно раздражала. Ну почему, спрашивается? Может быть, потому, что занималась балетом и все говорили: она станет примой, солисткой, она жутко талантливая?

Однажды на детской елке в Доме кино тринадцатилетняя Катя станцевала партию Жизели. Это был сольный номер в детском концерте. Весь огромный зал, взрослые и дети, затаив дыхание, глядели, как она легко порхала по сцене, а потом аплодировали. Свете Петровой было уже шестнадцать. Из всего зала она одна ни разу не сдвинула ладони. А потом, слоняясь в одиночестве по шумному нарядному фойе, она услышала обрывок взрослого разговора:

— Это дочка Фили Орлова, очень талантливая девочка.

Покраснев до корней волос, крупная, полная, шестнадцатилетняя Света в нелепом блестящем платье вдруг громко выпалила, ни к кому не обращаясь:

— А мне, например, совершенно не понравилось, как она танцевала. Ни кожи ни рожи. Сушеная Жизель.

Стоявшие поблизости на нее странно покосились, отвернулись, и никто не оценил острого замечания. А потом она услышала у себя за спиной:

— Не знаешь, это чья такая, в блестках? — Понятия не имею.

С тех пор она изредка называла Катю Орлову «сушеной Жизелью», и за глаза, и в глаза, с веселым смехом. Ей казалось, это так точно, так остроумно, а главное — похоже на правду. Но никто не смеялся в ответ не обращал внимания на колкое словцо. Все пропускали мимо ушей, и сама Катя тоже. И тогда, Много лет назад, и потом она никак не реагировала на обидную кличку. Между прочим, напрасно… Света заканчивала школу. Ее ровесники из детской теплой компании поступали в институты, в какие хотели, с первой же попытки. А она недобрала баллы во ВГИК, на сценарный факультет, завалила экзамен в ГИТИС, на театроведческий. У мамы стала развиваться профессиональная болезнь парикмахеров — варикозное расширение вен. Мама не могла работать так же много, как раньше. Она старела. Ноги болели и опухали. А в салоне успели подрасти и окрепнуть новые мастера. Они потихоньку отбивали у Эллы Анатольевны дорогую, престижную клиентуру.

Следующая попытка поступления в институт закончилась провалом. Мама устроила ее на специальные курсы, чтобы была в руках денежная, надежная профессия гримеравизажиста. Старые связи таяли. Надо было зарабатывать деньги и идти уже своей, совсем другой дорогой. Но она не хотела расставаться с тем миром, который так злил ее. Она привыкла дышать обжигающим воздухом чужой славы. Кто-то из маминых приятельниц устроил ее гримером в Малый театр. Чужой славы там хватало, а вот зарплата была копеечной. Один умный знакомый посоветовал освоить еще и массаж.

Оказалось, что у нее настоящий талант массажиста. Ее сильные, неутомимые руки чувствовали, где и как надо разминать, сжимать, похлопывать. Появилась своя клиентура, сначала средняя, потом престижная, дорогая. Помогли отчасти и мамины старые связи. Денег стало много, и в общем все складывалось хорошо.

Подростковые обиды и комплексы постепенно смягчались, таяли под натиском сложной взрослой жизни. Она чувствовала себя обеспеченной, привлекательной женщиной, не хуже других.

И вот однажды ее попросили взять очередного клиента, сложного, капризного, с запущенным остеохондрозом. От работы она никогда не отказывалась, деньги, как известно, не бывают лишними.

Света видела его по телевизору. Он был одним из людей «оттуда», с самого верха. Между прочим, весьма привлекательный мужчина. Такой тип ей всегда нравился — мрачно-мужественный, с тяжелым подбородком, с умными усталыми глазами.

Это тоже не маловажно, ведь ей иногда приходилось совмещать массаж с другими, более интимными услугами. Так уж получалось. Но и платили, соответственно, больше.

С ним, стареющим красавцем, все произошло довольно скоро, уже на третьем сеансе. И она подумала, что было бы хорошо вот такого иметь мужика в любовниках. Именно такого, красивого, щедрого, с деньгами, со связями. Она почувствовала печенью: здесь ее шанс. И стала очень стараться, чтобы не разочаровать нового клиента.