Место сбора при землетрясении
Шрифт:
— Георгий Иванович, опять? Мало нас кинули в прошлый раз?
— Старик, на этот раз верняк. Триста выдающихся мужиков современности и ни одной дамы.
— Почему триста?
— Триста спартанцев. Понял мысль?
— Не понял.
— Не притворяйся, старик. Триста самых крутых, одаренных мужиков современности, которые в разных областях представляют страну. В искусстве, в спорте, в науке, в бизнесе. Триста щитов. Триста героев. «Славою увиты, шрамами покрыты, только не убиты…» Дошло, старик? «Все они красавцы, все они таланты, все они поэты…» Дошло? Нет
— Кинут, Георгий Иванович.
— Кто нас кинет, старик? У кассы свои люди. Ах, да! Я же самое главное забыл сказать. Будет аванс, старик! Вдохновился, вдохновился? Сундукевич согласен. Поработаем снова старой тройкой. Эх, тройка, птица тройка… Ну? Согласен? Согласен? Не подведи меня, старик. Я за тебя как за соломинку. Ты моя последняя надежда…
— Не знаю, Георгий Иванович, не знаю. Я теперь домохозяин. Как Гуля скажет. Она же свой бизнес открыла. Слышали? Центр по пересадке волос. Днюет и ночует. Днюет и ночует. Засевает лысины квадратно-гнездовым. Очередь — на все столетие вперед. Все хотят быть молодыми и кучерявыми. Весь дом на мне. Кто будет выгуливать Клеопатру и Петю? Кстати, нет желания обзавестись пышной шевелюрой? Сундукевич от зависти облысеет.
— Старик, я привык к своей прическе. Зачем мне лишние проблемы? Ты бы о своей внешности позаботился, — грустно отказался помолодеть Кукушечкин. — Я все-таки надеюсь на тебя, старик. Не бросай старых друзей. Жду звонка.
И, не прощаясь, отключился.
— Так. На чем мы остановились, Игорек?
— На детях, — ответил племянник с двусмысленным сочувствием.
— Да, дети — крест, который приятно нести, — согласился с невысказанной мыслью Игорька Дрема. — Ну, ничего. Петя немножко подрастет, я его на лыжи поставлю. Велосипед куплю. Маленький такой маунтинбайчик. И будем мы с ним пропадать в горах. Вместе майки сушить на балконе. Я теперь понимаю, отчего деды так любят возиться с внуками. Внуки — отмазка, прикрытие для тех, кто не наигрался в детстве.
Игорек посмотрел на него искоса и спросил с сомнением:
— А Клеопатру, дядь Дим, вы тоже поставите на лыжи?
— Мужики, вы не могли бы перейти на другую скамейку, — подошел к ним человек в оранжевом комбинезоне.
— А в чем дело? — спросил Игорек.
— Дерево убирать будем.
— Вот так просто? Убрать? — вежливо улыбаясь, переспросил Дрема. — И разрешение у вас есть?
Он достал мобильный телефон.
— Э, мужик, ты что — фотографируешь меня? — спросил человек в оранжевом комбинезоне с чувством попранного достоинства.
Не отвечая ему, Дрема поймал в видоискатель группу оранжевых у бассейна, а затем кран за оградой. И трижды телефон издал звук, похожий на тот, что издает перьевая ручка, подчеркивая ключевые слова в предложении.
— Полезная штука, — поделился Дрема знаниями с Игорьком, поднося трубку к уху, — говорят, как только у пятидесяти процентов населения появляются телефоны мобильной связи, автоматически включается необратимый процесс демократизации
общества, — и обернувшись к оранжевому человеку. — У Вас есть телефон мобильной связи?— Да? — удивился Игорек и успокоил оранжевого. — В нашей стране количество людей с телефонами сотовой связи не превышает сорока девяти с половиной процента.
Человек, посягнувший на согбенную сосну, попытался что-то ответить, но Дрема властно выставил ладонь, призывая к почтительной тишине.
— Георгий Иванович? Вы помните кланяющуюся сосну в сквере возле академии художеств? Да, да. Памятник природы. Да, да. Охраняется государством. Свидетель землетрясения 1912 года. Так вот ее сейчас собираются спилить. Может быть, вы поговорите, — Дрема прикрыл трубку рукой и спросил у человека в комбинезоне, — Кто у вас главный?
— Ты откуда звонишь, Дима? — спросил Кукушечкин.
— Сижу на скамейке под сосной, а меня просят убраться.
— Понятно. Разыгрываешь? С каких это пор кривая сосна охраняется государством?
— А сколько сейчас времени? С этой самой минуты.
— Понял. Значит, так: я спасаю сосну — ты принимаешь мое предложение. Хорошо? Не будем брать главного на арапа. Посиди пятнадцать минут на скамейке.
— А что будет через пятнадцать минут?
— Через пятнадцать минут в сквере у академии художеств будут операторы всех телестудий города, а также фотокорреспонденты всех оппозиционных и лояльных власти газет. Надень черные очки, чтобы уберечь глаза от вспышек.
— Хорошо, — отвечал Дрема, — жду.
И, спрятав телефон в карман, закинул ногу за ногу.
— Так вот, ты спрашивал, что делать? — спросил он племянника. — Отвечаю: надо чаще смотреть на горы. Сидеть под горбатой сосной и смотреть на горы.
И человеку в оранжевом комбинезоне:
— Не могли бы Вы отойти чуть в сторону: Вы заслоняете нам горы.
Игорек в свою очередь закинул ногу за ногу, скрестил руки на груди и, склонив голову набок, послушно уставился на пик Лавинный.
— Да, — сказал он, спустя десять секунд, — мне уже лучше. Значительно лучше.
На скамейках у фонтана с планшетами и этюдниками на коленях сидели студенты академии художеств.
Они бросали быстрые взгляды хищных птиц на малыша, играющего со старой собакой, на людей в оранжевой униформе, но все рисовали фонтан, кривую сосну и Нарцисса, склонившегося над своим отражением.
Их не интересовали случайные детали.
Но без случайных деталей, что бы ты ни рисовал, получается схема.
На всех рисунках одно и то же: под дугой сосны-калеки, как бы в раме, — фонтан и бассейн перед фонтаном с Нарциссом, пострадавшим от агрессивной городской среды.
Отличается от всех работа горбатого юноши. На его рисунке — смутные тени людей, сидящих на скамейке под сосной, тени оранжевых людей и их отражения в воде. Запечатлен на рисунке и малыш с собакой.
Юноша с минуту смотрит на свой набросок и пишет сверху: «Предчувствие землетрясения».