Место встречи изменить нельзя (сборник)
Шрифт:
– Да вот, как на грех, закрутился тут с экспертами…
Савельеву стало неловко. Он тряхнул ярко-рыжим чубом:
– Я за ним выходил, товарищ подполковник. К демидовскому автобусу. Кто ж его знал, что он к Гавриленке сядет?
– А-а, – протянул Шарапов. – Значит, не сдержал он обещания-то?
– Какого обещания? – опешил Савельев.
– Ездить только рейсом двадцать тридцать семь…
Савельев покраснел тяжело, пятнами. Лучше уж помолчать. Стас что-то шептал себе под нос, загибал пальцы, потом вдруг сказал:
– Никуда он не денется.
– Да-а? Завтра возьмем, говоришь? – протянул Шарапов. – А может, через недельку возьмем? – Неожиданно разозлился: – Адресочек знаете?
– Какой? – спросили разом Тихонов и Савельев.
– Гарнизонной гауптвахты. На случай, напомню: Семеновская, двадцать шесть.
– Я, между прочим, недельку там с удовольствием отдохнул бы, – едко сказал Стас.
– Правильно, молодец. Сделал дело – отдыхай смело.
– Да ну, Владимир Иваныч. Сказал – возьмем, значит – все.
– Ну-ну, – покачал головой Шарапов.
В кабинет заглянул дежурный:
– Тихонов здесь, Владимир Иваныч? Ему телефонограмма из Ленинграда.
Стас поднялся с дивана, подошел к дежурному, взял листок. Прочитал.
– Панкова действительно была в Ленинграде, – с удивлением сказал он. – Из ЛУРа сообщают, что мать ее хронически больна. Только что Панкова выехала московским поездом…
Шарапов подумал. Сказал:
– Встретишь ее на вокзале. Привезешь сюда.
Помолчал, потом, растягивая слова, добавил:
– Я думаю, она много чего рассказать может. В лоб не начинай, за жизнь побеседуй… Длинного завтра найди…
– Ну…
– Без «ну». Найди – и точка.
Тихонов еще раз внимательно перечитал телефонограмму, посмотрел в темное заиндевелое окно.
– У нас с тобой, Савельев, есть еще около девяти часов – надо успеть.
– Чего успеть?
– Найти Длинного.
– Ты что, шутишь?
– Самое время. У тебя дома есть телефон?
– Нет. А что?
– Тогда звони к себе в отделение, скажи, чтоб к жене кого-нибудь послали – предупредить. Дома только завтра будешь, – сказал Стас, достал из стола чистую бумагу и стал писать что-то в столбик. Потом поднял голову, задумчиво посмотрел на Савельева. Оперативник дремал на стуле. Почувствовав взгляд Тихонова, встряхнулся, зябко поежился:
– Стас! А Стас, есть очень хочется…
– Сочувствую. Мне тоже.
– Идем вниз, в буфет. Работать после будет легче.
Тихонов взглянул на часы:
– Двадцать минут одиннадцатого. Уже закрыто. Теперь буфет по ночам не работает.
– Чего так? – спросил недовольно Савельев.
– Наверное, в связи с сокращением преступности, – пожал плечами Стас. – А есть действительно убийственно хочется. Представляешь, сейчас бы шашлычок по-карски? А? И бутылочку-другую «Телиани»?
– Ой, не мучь!
Тихонов пошарил в карманах, нашел рубль, пригоршню мелочи.
– Давай, Савельев, шапку в охапку – и чеши в гастроном на улицу Горького. Там до одиннадцати. Колбаски «Любительской» возьми и булок. За полчаса
обернешься. А я пока чай смастерю и подготовлю фронт работ.Савельеву не очень-то хотелось выходить сейчас на мороз, но перспектива просидеть голодным всю ночь тоже не слишком грела…
Тихонов допил чай, стряхнул крошки и колбасные шкурки в пустой пакет, ловко бросил его через всю комнату прямо в корзину.
– Ну, хватит, что ли, тешить плоть? Ты еще свой ужин не отработал. Не хлебом единым жив оперативник! – сказал Тихонов.
– Конечно, не хлебом, – буркнул Савельев, – за работу в твоей бригаде молоко надо получать – вредное производство.
– Садись, старик, рядом и, как говорят в Одессе, слушай сюда. Здесь список телефонов. Я разделил его поровну. Бери аппарат и начинай…
Заканчивался пятый день поиска.
Тусклый зимний рассвет вползал в окно неслышно, мягко, как кошка. Тихонов нажал кнопку, настольная лампа погасла, и знакомые очертания предметов, потеряв свою четкость, расплылись в голубом сумраке кабинета. Веки были тяжелые, будто налитые ртутью, а голова – огромная и звенящая, как туго надутый аэростат.
Тихо посапывал Савельев. Он устроился на четырех стульях у стены, подложив шинель Тихонова и накрывшись своим стареньким пальто какого-то невероятного розового цвета.
Стас встал, потянулся, потер кулаками глаза и медленно, вязко, как о чем-то постороннем, подумал, что сегодня, наверное, все кончится и тогда можно будет спать, спать, спать. Он подошел к Савельеву, легко потряс его за плечо:
– Вставай, вставай, старик! Уже четверть девятого…
Савельев резко дернулся, не открывая глаз, сунул руку под голову, под шинель, наткнулся на спинку стула и проснулся. Он сел улыбаясь, все еще с закрытыми глазами, сказал:
– Сон хороший снился…
На его бледном лице затекли от сна складки, набрякли глаза.
Приглаживая руками красную шевелюру, спросил:
– Стас, у тебя зеркала нет? Видок, наверное, тот еще!
– Ты ангорского кролика видел? Сходство сейчас замечательное.
– Он же белый, по-моему? – недоверчиво протянул Савельев.
– Цвет и выражение глаз одинаковые.
– У тебя, между прочим, сходство с киноактером Тихоновым сейчас тоже минимальное, – ехидно заметил Савельев. – Слушай, Стас, а сколько я проспал?
– Часа полтора верных. Ну все, старик, поехали. Поезд приходит в девять десять. Значит, в полдесятого я здесь, а ты бери Длинного и прямо сюда…
Панкова сказала:
– Учтите, что в двенадцать у меня репетиция.
– Собственно, длительность нашего разговора зависит от вас. Мне-то всего пару вопросов надо задать.
«Красивая женщина, – подумал Стас. – Хотя времечко уже и начало точить эту красоту. Хорошо держится».
– Итак, приступим к делу. Расскажите, пожалуйста, что вам известно о взаимоотношениях в семье Ставицких?