Место встречи изменить нельзя (сборник)

– Впервые увидел около ресторана, – прижал руки к сердцу Фокс.

– Ну и черт с тобой! – кивнул Жеглов. – Пошли, Шарапов…

Я сказал Фоксу:

– Это следователь прокуратуры товарищ Панков. Я вам уже говорил, он будет заканчивать дело. Он его и в суд оформит.

Фокс вежливо кивнул головой. А я, уступив Панкову место за столом, взял Глеба за плечо, и мы вышли в коридор.

– Ну и добро… – кивнул Жеглов. – Давай домой собираться, что ли? Двадцать часов на ногах…

– А Груздев?

– Так я же сказал тебе: ночь на дворе, что мы его будем с постели поднимать?..

– Я думаю, с той постели и среди ночи помчишься. И жена его здесь…

– Теленок ты, Володька. Им и домой-то добираться не на чем!

– Ничего, я думаю, они в крайнем случае пешком пойдут. Ну, давай закончим с этим, Глеб, и тогда уж домой.

– Да ты не понимаешь, это ведь на час бодяга…

Мне надоело с ним препираться, и я сам снял трубку, вызвал КПЗ, велел дежурному направить к нам Груздева. Жеглов лениво проворчал:

– Ты, салага, хоть сказал бы дежурному, что с вещами. А то возвращаться придется…

Да, об этом я не подумал. Я перезвонил дежурному – он и в самом деле меня не понял, решив, что мы вызываем Груздева на допрос.

– А коли так, то требуется постановление, – сказал дежурный.

Я заверил его, что сейчас же принесу сам, и Жеглов милостиво согласился продиктовать мне коротенький текст. Постановление заканчивалось словами: «…Изменить меру пресечения – содержание под стражей – на подписку о невыезде из города Москвы». Тут мы опять заспорили – мне казалось правильным написать: «освободить в связи с невиновностью», но Жеглов сказал:

– Ну что ты, ей-богу, нудишь? Если мы так напишем, начнутся всякие вопросы да расспросы. Без конца от дела отрывать будут, а у нас его, дела-то, полны руки! Если же изменение меры пресечения – это никого не касается. Следствие само решает, под стражей обвиняемого держать или под подпиской, понял? Закончим с Фоксом, тогда и для Груздева подписку отменим…

Я действительно в тонкостях этих еще слабо разбирался, не представлял себе, каково человеку жить под подпиской – это ведь значит находиться под следствием; у меня было одно желание – как можно скорее выпустить Груздева на свободу. Поэтому я мирно согласился, дождался, пока Жеглов поставил на бумаге свою знаменитую, в пятнадцать колен, подпись и сбегал в КПЗ. Жеглов тем временем наведался к Панкову, который успел добиться от Фокса твердого уверения в том, что он никогда никаких преступлений не совершал, что все наши доказательства – это чистейшая «липа номер шесть» и следствие никоим образом не должно рассчитывать на какую-нибудь иную позицию в этом, как выразился Фокс, жизненно важном для него вопросе.

– Значитца, так, Шарапов… – сказал мне Жеглов. – Ты тут выруливай с Груздевым, а я пойду еще с Панковым посижу для приличия…

– А с Груздевым попрощаться не думаешь? – спросил я.

– Чего мне с ним прощаться? – холодно сказал Жеглов. – Он мне не сват, не брат…

– Я думаю, перед ним извиниться надо, – нерешительно сказал я.

Глеб захохотал:

– Ну и даешь ты, Шарапов! Да он и так от счастья тебе руки целовать будет!

Мне это не показалось таким смешным – не за что было, по-моему, Груздеву нам руки целовать.

– Мы же невиновного человека засадили, Глеб, – сказал я. – Мы его без вины так наказали…

– Нет, это ты не понимаешь, – сказал Глеб уверенно. – Наказания без вины не бывает. Надо было ему думать, с кем дело имеет. И с бабами своими поосмотрительнее разворачиваться. И пистолет не разбрасывать где попало… – И повторил еще раз, веско, безоговорочно: – Наказания без вины не бывает!

Не понравилось мне это рассуждение, такое чувство у меня было, что все-то он ухитряется наизнанку вывернуть, поставить с ног на голову. И я продолжал упрямо:

– Ты мне мозги не пудри! Я просто по-человечески разбираюсь. Заставили человека страдать? Заставили. Не виноват? Извинитесь: не по своей ведь прихоти сажали, так уж, мол, обстоятельства сложились. Будьте здоровы и не поминайте нас лихом. Это, по-моему, будет по-людски.

Жеглов снова засмеялся:

– Да пойми ты, чудак, что ему наше «извините» нужно не больше, чем зайцу стоп-сигнал. Не в словах суть, а в делах. Вот ты его сейчас отпустишь – это и есть для него главная суть. А слова что? Ерунда! Помнишь, я как-то начал тебе свои правила перечислять?

– Ну?

– Нас перебило тогда что-то. Но сейчас я закончу: вот тебе еще два правила Глеба Жеглова, запомни их – никогда не будешь сам себе дураком казаться!.. Первое: даже «здравствуй» можно сказать так, чтобы смертельно оскорбить человека. И второе: даже «сволочь» можно сказать так, что человек растает от удовольствия. Понял? Действуй! – Он весело хлопнул меня по плечу и направился к двери.

Опять он верх взял, опять я в дураках остался, и такая меня, сам не знаю почему, злость взяла, что крикнул я ему вслед:

– Я еще одно правило слышал – можно делать любые подлости, подставляя человеку стул. Но мягкий… К остальным его присоедини, подойдет, ты слышишь, Жеглов?!

Но он даже не обернулся, до меня донесся лишь скрип его сапог и песня: «Первым делом, первым делом самолеты…»

Я посидел немного без всякого дела – просто чтобы успокоиться. Часы показывали пять. Хотя в голове плавал какой-то туман, спать уже не хотелось, да к тому же саднили порезы от витрины «Савоя», особенно на лбу. Вдруг я вспомнил, что сейчас должны привести Груздева, а Желтовская сидит в коридоре. Я торопливо выглянул из двери и позвал ее к себе в кабинет: мне вовсе не хотелось, чтобы она видела, как конвой поведет – руки назад – ее мужа.

Она вошла, отупевшая от переживаний, от бессонной ночи, по-прежнему не зная, что ее ждет: ведь Фокс до сих пор оставался в ее глазах поселковым водопроводчиком.

– Разрешите? – И конвоир заглянул в кабинет.

Я кивнул, и он ввел Груздева, всклокоченного, в измятой одежде, в которой он спал на нарах, – постели тогда не полагалось. Даже сквозь недельную щетину было видно, что лицо его отечно, бледно характерной землистой серостью заключенного, веки припухли, почти закрывали красные измученные глаза. Груздев взглянул на меня, и тут же его взгляд метнулся к женщине – в ней был главный интерес арестованного: кого привели к нему на допрос, что ждет его?!

И в тот же миг он узнал Желтовскую и бросился к ней. Она поднялась Груздеву навстречу, но он остановился на полпути, с мольбой посмотрел на меня – уже сказалась привычка жить не по своей воле. Я кивнул ему, а конвоиру знаком показал: «Свободен!» – и он ушел. Груздев обнял Желтовскую, на какое-то мгновение они замерли, потом послышались всхлипывания и голос Груздева:

– Не надо, Галочка, нельзя… не надо.

Я не смотрел в их сторону, только чувствовал, как жарко полыхало у меня лицо от невыразимого стыда за то, что я принес этим людям столько горя. Я сидел, отвернувшись к окну, и, может, впервые в жизни думал о том, что власть над людьми – очень сильная и острая штука, и может быть, именно тогда поклялся на всю жизнь помнить, какую цену ты или другие люди должны заплатить за сладкие мгновения обладания ею…