Место
Шрифт:
Мы сошли с тропинки и отошли к кустам.
— Скажу вам прямо, — начала Маша, — я являюсь членом исполнительного комитета Русского национального общества имени Троицкого… Конечно, я бы никогда вам этого не сказала, если б не знала, что о нас и так уже все известно КГБ… Но мы не подпольная организация, мы общественная добровольная организация, которая действует в соответствии с конституцией… Впрочем, излишне болтать об этом все-таки не стоит, сами понимаете… Вы ведь в меня влюблены? — вдруг спросила Маша прямо и несколько цинично. (Как я уже говорил, даже я заметил в Маше перемену в этом смысле, хоть знаю
— Да, — сказал я растерянно, — влюблен.
— Ну и хорошо, — сказала Маша, — иногда это полезно для идеи… Только не смейте на меня больше смотреть, как сегодня из кустов…
— Клянусь вам, — с жаром воскликнул я.
— Ну хорошо, хорошо, верю вам, — сказала Маша, — но надеюсь, вы понимаете, что я откровенна с вами не ради вас, а ради Коли. Коля мне брат, чудесный мальчик и вообще, по-моему, единственный человек, которого я люблю. Если вы поможете мне оторвать его от тех мерзавцев, от той сволочи и привлечь к нам, то я буду вам весьма и весьма…
— Но собственно говоря…— замялся я, не зная, как поточней и попроще спросить у Маши об обществе, чтоб не обидеть ее и не вызвать подозрений.
— Вы хотите подробностей об обществе? — пришла Маша мне на помощь. — Русское национальное общество имени Троицкого ставит своей целью борьбу со всеми формами личного и общественного антисемитизма в нашей стране. Несмотря на то, что общество именуется «русское», это свидетельствует скорее о его цели, чем о национальном составе его членов. Мы принимаем к нам всех, кроме евреев, чтоб враги наши не обвинили нас в пристрастии. Не обвинили в том, что мы еврейская организация, ибо, согласно еврейскому характеру, войди они в нашу организацию, обязательно возглавили бы ее в конечном итоге, если не прямо, так косвенно…
— Ну а кто такой этот Троицкий?
— Это покойный профессор петербургской духовной академии… Вопреки официальной линии православной церкви, был экспертом защиты на ритуальном процессе Бейлиса… Слышали о деле Бейлиса?
— Слышал, — сказал я, — но мельком… Еще вопрос, если не секрет, сколько вас?
— Пока пятеро, — сказала Маша, — но дело не в количестве… Например, какого-нибудь крикуна Арского мы ни за что бы не приняли… Не скрою, насчет вас, конечно, у меня сомнение, но в конце концов важно, чтобы вы привели Колю… Приведете?
— Приведу, — с жаром сказал я, — и обо мне вы так напрасно…— я прижал ладонь к груди.
— Ладно, не люблю клятв, — сказала Маша. — Пока что возьмите, — она открыла сумочку и протянула мне пригласительный билет, — это на вечер отдыха химиков… Сегодня в семь… Там будет прочитан доклад и дискуссия… Все это организуется нами… Нашей организацией… Приведите Колю туда, это вам будет проверка…— Она повернулась и пошла к шоссе, потом остановилась и сказала: — Разумеется, родителям ни слова, особенно маме.
Я провожал ее взглядом, пока она не села в автобус и не поехала, а после этого крепко и страстно прижал к губам пригласительный билет, пахнущий Машиными духами. (Одевшись в дорогу, она пахла теперь по-городскому, не остро и телесно, а утонченно и недоступно.)
— Она все-таки уехала, — сказал я, вернувшись, журналисту и Рите Михайловне.
Они по— прежнему сидели за деревянным столом под деревьями, но посуда со стола была уже убрана и стол чисто
вытерт.— Еще бы, сказала Рита Михайловна, чтоб уязвить мужа, надо же додуматься — посылать за Машей этого молодца… Она ведь его ненавидит…
Я посмотрел на Риту Михайловну с тревогой, а «молодец» совсем меня напугал. В этой семье была своя дипломатия, и, выполнив поручение журналиста, я тем самым действовал против Риты Михайловны. Heт, если вопрос станет «или или», то уж конечно Рита Михайловна, а не журналист. Как будто они во мне нуждаются, но в то же время, кажется, что-то произошло, что их успокоило, да и возможно, ночная тревога была преувеличена, что нередко случается с людьми истеричными. Так мыслил я, готовя первую фразу, где сразу должно было быть все: и косвенное извинение перед Ритой Михайловной, и косвенное же заверение в верности ей, и проверка ситуации вокруг доноса, и в то же время не перечеркивание и доброго моего отношения с журналистом.
— Нам с Колей надо бы еще поговорить, — сказал я, обращаясь к Рите Михайловне и тем самым покорно и публично «проглатывая» ее «молодца», — а Маша уехала успокоенная, добавил я и журналисту, — просто у нее дела в городе…
Интересного продолжения найдено не было, но все-таки кое-чего мне удалось добиться, противоборство смягчилось, и Рита Михайловна безусловно оценила то, что если ночью я вспылил на ее замечание, то ныне я стал более «дрессированным» и покладистым. (Они явно нуждались теперь во мне меньше, вот откуда покладистость.)
— Знаете, — подтвердил мою догадку журналист, — насчет объяснительной в КГБ, возможно, и ложная тревога… Я сейчас говорил с моим приятелем по телефону… Возможно, и так уладится… Но, конечно, все может случиться…
— А Коля? — мягко и настойчиво активизировался я. — Коля ведь уже подготовлен.
— Да, да, — задумчиво сказал журналист, — во всяком случае мы эту бумагу напишем и передадим ее в случае крайней необходимости.
— Тебе надо сегодня же опять встретиться с Романом Ивановичем, — сказала Рита Михайловна. — Посоветоваться… Показать ему текст.
— Да не в тексте дело, — сказал журналист. — С текстом-то мы разберемся. Важна ситуация…— Он встал и положил мне руку на плечо. — Пойдемте сочинять, — сказал он с усмешкой, — помогу… Лучше это без Коли…
Мы прошли в его кабинет, который здесь на даче был также обширен и богат, со старинной мебелью красного дерева и шкафами книг вдоль стен. Я сел на краешек дивана.
— Нет, — сказал журналист, — садитесь к столу, пишите, а я буду диктовать… Правда, вчера я уже кое-что набросал, у меня заготовлено, — он протянул мне бумагу, которую достал из лежащей на тумбочке книги.
Я присел к обширному письменному столу, на котором была пачка чистой бумаги и множество дорогих авторучек в футлярах, и положил черновик доноса, написанный журналистом.
— Пишите, — сказал журналист, правда, предварительно плотно закрыв окно и повернув ключ в дверях, но все это он проделал, как мне показалось, привычно и мимоходом. — В Комитет государственной безопасности, — начал он. — с уважением, которого вы заслуживаете, сообщаем вам. — Мне кажется, это тоже было стандартное словопостроение, которое употреблялось в этих случаях, в черновике было то же начало. — Сообщаем вам… Вы пишите, — обернулся ко мне журналист.