Метафизика памяти

В конце 40-х – начале 50-х годов нищих инвалидов начали активно вывозить из крупных городов, чтобы не портили вид. В 1975 г. я был на Валааме, где в кельях монастыря, в ужасающих условиях жили более сотни человек. До сих пор перед глазами стоит огромное количество пустых банок, выстроенных перед магазином на случай привоза молока. У Ю. Нагибина в повести «Бунташный остров», посвященной инвалидам Валаама, один из героев говорит, что в СССР убежища для калек засекречены тщательней, чем сталинские лагеря уничтожения. С началом регулярных пароходных экскурсий из Ленинграда инвалиды с острова исчезли.

Только память делает нас свободными, и забывающие прошлое, не слышащие его голосов остаются рабами. Голосов тех миллионов давно не слышно, они живут только в нашей памяти. В стране нужно установить памятник неизвестному инвалиду. Безногому инвалиду на самодельной тележке, замерзшему насмерть на перроне вокзала, куда его выгнала из теплого помещения милиция. А он ожидал электричку, чтобы поехать на ней побираться до Коломны и обратно. Памятник как символ «особого русского пути».

Память, о которой я собираюсь говорить, – это состояние свободы, состояние, которое можно определить как держание себя в духе. Адекватное наименование такого, держащего себя в духе человека – «человек помнящий». Речь идет о живой памяти, только она и является свидетельницей прошлых событий и переживаний.

Когда Сократа, высказавшего мысль о том, что «добродетель есть знание», и, следовательно, знающий о том, что такое добро и что такое зло, никогда будет делать последнего, упрекали в наивности – ведь сколько в жизни встречается умных, знающих людей, сознательно творящих зло, – то Сократ мог бы ответить: «Да нет же! Эти люди не знают, что такое добро и зло. Знать – это нечто совсем другое».

Знать – значит обладать живой истиной. А истина всегда живая, иначе это не истина. Она рождается из глубины души, и, стремясь к ней, человек изменяется сам. И вера должна быть живой, ибо Бог есть Бог живых. И память должны быть живой. Иначе мы имеем дело не с памятью, а с набором рефлекторных реакций на повторяющиеся события: если мы не будем их хранить в своей голове на все случаи жизни, то обязательно рано или поздно попадем впросак. Все помнят, что нельзя совать гвоздь в розетку, помнят, что надо выключать утюг, выходя из дома, и т. д.

Что касается коллективной памяти, то чаще всего это она говорит через людей, «дискурсы говорят людьми» (Е.Г. Трубина), индивид не контролирует содержание и форму своих воспоминаний, часто его воспоминания могут быть лишь самообманом. Бывшие колхозники вспоминают послевоенные годы не как кошмарный ад полуголодного существования, жестокую эксплуатацию (работа за «палочки»), возможность сесть в тюрьму за несколько колосков, а вспоминают их по фильму «Кубанские казаки», говорят: «Да, были трудности, но мы в целом жили хорошо, вы посмотрите этот замечательный фильм и поймете нашу жизнь» [5] . Интерес к проблеме памяти всегда был обусловлен несколькими причинами.

5

 «Бесспорно, что индивидуальная память подчинена законам бессознательного, тогда как функционирование памяти коллективной по преимуществу обусловлено нуждами функционирования политического режима, надежным способом легитимации которого является продуцирование таких репрезентаций прошлого, с которыми могло бы идентифицироваться максимальное число членов общества» (Трубина Е.Г. Феномен вторичного свидетельства: между безразличием и «отказом от недоверчивости» // Травма: пункты. М., 2009. С. 180). После выхода фильма о 28 панфиловцах многие люди получили возможность говорить об этом событии как о реальном акте – что тут сомневаться, ведь в кино показали!

1. Тем, что память о прошлом является одним из важнейших моментов нашей собственной идентичности. Знание о том, что мы некогда были, является подтверждением того, что мы есть сейчас. Непрерывность сознания полностью зависит от памяти.

2. Верой в то, что, углубляясь в воспоминания, можно восстановить некие давно забытые события и переживания, с ними связанные, которые, возможно, определили мою жизнь. Что там прячется в потемках памяти? Воспоминания – это возвращение к истокам. Даже процесс цивилизации часто воспринимается как утрата, забвение неких ценностей, благодаря которым жизнь казалась более осмысленной.

Озабоченность проблемой памяти существовала всегда, и всегда разрабатывались теории и модели памяти – от Платона до современных философских, психологических, культурологических изысканий.

Главный вопрос этой озабоченности: кто помнит? Если помню я, то где хранится моя память – в мозгу, в структуре психики или в культуре, в истории? Все ли я помню, или какую-то часть, может быть самую важную, своей прошлой жизни я мог забыть? Память – самое ценное, что у меня есть. Утрата памяти равносильна смерти. Чем больше я забываю с годами, тем больше омертвляется моя жизнь, тем больше мое существование становится подобным механическому автомату.

Если помнит культура и память воплощена в культурных памятниках, то где хранится культурная память – во всех объектах, сохранившихся до нашего времени, или только в некоторых, в старых, древних или признанных произведениями искусства? Где гарантия, что мы в своей истории не утратили то, что было наиболее важным для нас?

Это исследование посвящено только одному аспекту: «как я помню»? – т. е. как помнит человек в своем индивидуальном существовании. Человек, а не культура в целом или история. Правда, отграничить человека от культурной и исторической памяти можно только теоретически. Трудности такого ограничения связаны, например, с языком, с невозможностью полностью приватных воспоминаний, частного, индивидуального языка; все реконструкции прошлого пронизаны сложившимися понятиями, категориями, конвенциями, которые опосредуют содержание индивидуальной памяти. Но попытки такого отграничения помогают более выпукло понять специфику индивидуальной памяти как истока всех видов и пластов нашей памятливости. Нужно пытаться помнить самому, самому видеть свое прошлое, несмотря на то что коллективная память все время подсовывает нам объясняющие схемы, стандартные стереотипы видения и толкования. Но ведь коллективная память в индивидах и воплощается.

Память – онтологическое начало в человеке, которым связывается единство личности. И припоминание – это, согласно Бердяеву, «вбирание всего мира и всей истории во внутреннее существование моего Я» [6] , это метафизически значимая составляющая человеческого существа, возможно, самая значимая. Я и есть моя память. Я не мог бы осмысленно жить без того, чтобы снова и снова не проигрывать мою жизнь, не беседовать со своими умершими как с живыми, не воображать, что было бы, если бы некоторые события в прошлом не произошли или произошли совсем по-другому. Декарт говорил, что в полной мере нам принадлежат только наши мысли, подобным образом мы можем сказать, что полной мере нам принадлежит только наше прошлое, наша память о нем, ее никто не может у нас отнять, и никакие силы не в состоянии ее изменить. Погружаясь в воспоминания, я погружаюсь в стихию духа, поскольку того, что я вспоминаю, нет как объективной реальности, это чистая виртуальность.

6

 См.: Бердяев Н.А. Я и мир объектов // Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М., 1994. С. 289.

Каждый человек – это память о самом себе. Память закладывает фундамент осмысленности моего существования, чем больше я помню, тем больше существую, тем больше я есть, больше имею отношения к бытию. Память – это проявление бытия в нас, не мы управляем своей памятью, а она нами. Мы не вольны вспоминать то или иное впечатление или событие, это память решает за нас, она от нас не зависит. Часто сожалеешь о том, что нельзя удержать в памяти и сотой доли того, что было увидено или прочитано, утешает только одно – все это было питанием, способствующим росту и развитию внутреннего мира, многое завязывается в нас помимо наших сознательных усилий, и это многое часто составляет самое существенное, что есть в нас.

Углубляясь в память, я углубляюсь в свой внутренний мир, в потаенное, интимное знание себя, в ядро своей личности. И в этом смысле я постоянно должен помнить о самом себе, помнить, что это я вижу, а не через меня видится, это я живу, а не через меня живется. Только через память о себе я являюсь необходимой составной частью мира, частью, без которой мир был бы неполон, неполноценен.

Все, что живет в памяти, нельзя изменить, как нельзя изменить прошлое. О настоящем мы можем сказать, что оно «было», а о прошлом, что оно «есть», поскольку оно вечно, оно дано на все времена. Оно прекратило действовать, оно бесполезно, но оно есть в подлинном смысле этого слова, оно, как считал Ж. Делез, сливается с бытием в себе [7] . Прошлое – это чистая онтология, и воспоминания о нем обладают только онтологическим значением. Они «чистые», потому что никак не связаны с настоящим, у них нет психологического существования. Мы свободны постольку, поскольку посредством нашей памяти имеем отношение к бытию, а не привязаны наподобие марионеток к капризам и изменчивому характеру нашей психики.

7

 См.: Делез Ж. Бергсонизм // Делез Ж. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза. М., 2000. С. 135.

Памяти нет в том смысле, в каком есть любая существующая вещь. Человек – существо виртуальное, поскольку он никогда не реализуется полностью, поскольку его существование никогда не совпадает с сущностью, поскольку он действует в настоящем, а существует в прошлом. Память виртуальна, и в силу этого она проявление духа в нас.

Истинной бытийностью, онтологией обладает только дух. Если дух – это некая реальность, то именно здесь, по мнению Бергсона, в явлениях памяти, мы сможем его коснуться экспериментально. Ни одно животное не обладает памятью такого рода, и память – наше главное отличие от остальных живых существ. Тупой, совершенно не развитый ни интеллектуально, ни эмоционально человек, которого даже человеком назвать трудно, тем не менее недосягаемо велик в сравнении с высшими, яркими представителями животного мира, поскольку он имеет память, хотя бы такую, которая касается только его непосредственных жизненных интересов, и в силу этого является духовным существом.