Метафизика пата

Получится минотавр. Только в тотальной полноте мира возможна спонтанность, которая тотальнее любой тотальности. Новоязычники отказались от спонтанности Пана.

Пан – бог цивилизованных язычников. Вне цивилизации были варвары. Они и возглавили постхристианское движение куль туры. Огяыяе дярдзры руководят цивилизацией, язычники – христиана(ми. Первый варвар – Декарт. Позднее он появился под именем «Штейнер»

8.12. Сытость

Новоязыческая ценность – сытость. Возвышающая низость сытости никем не оспаривается. То есть сытость ценится не как временное утоление голода, а как постоянное со-сто-яние повседневности. Сытость – бытовая структура мира, а не психологическое самоощущение. Не человек достигает состояния сытости в недомирии, а она достигает его в коллективности уединения и в этой настигнутости нет места неутоленным желаниям. Любое желание можно утолить в бесцельной цели насыщения.

Между тем, в мире полных тотальностей возможно то, что по своему определению ненасытно. Например, дух. Или разум. Разум есть то, что никогда нельзя удовлетворить. Сытый разум склонен ко сну, т. е. уже сам по себе есть нечто производное от вожделений. Отказом от разума варвар достигает НеДо-словности бытия, а полноты быта в Качестве вожделеющего этой полноты. Игра и юмор, как и отрыжка, фундаментальная поверхность сытости.

Сытее сытого становится пресыщенный, который не только не разумеет голодного, но и просто сытого подозревает в избытке пресности. Развитие – удел недоразвитого.

Пресыщенностью сытого устраняется почва для экзистенциальной философии. Ведь если не существует неутоленных желаний, то нет и причин для того, чтобы в мире была тоска и пребывало страдание. Страдание существует, если оно существует непрерывно, или трансцендентально. То есть, когда оно не прерывается потоком вожделений и не допускает в себя время, затраченное на их утоление.

Сытость как важнейший потенциал ситуации пата рассеивает страх и расслабляет страшащихся.

Ничто уже не пугает людей, но не потому, что она всту-пили в полосу бесстрашия, а потому, что внутреннее ничтожество перестает их беспокоить. Чтобы быть виновным, нужна абсолютная вина. У сытых нет страха, ибо у них нет вины и стыда в его абсолютности. Нет ни одной идеи, от которой в слабости расслабления не мог бы отказаться сытый человек. Он принципиально беспринципен, ничем не дорожит и со всеми согласен. В безразличии различений интеллектуала сквозит усталость гурмана, только что съевшего бесконечность. Даже кураж тотального всеразличия свидетельствует о подступах к лицу безразличного. Ведь различают не потому, что есть различие, а потому, что есть лица. Наличие лиц затмило наличность вещей. В темноте всеразличий теряет смысл идея объективности. Она стремится к патопотенциалу, т. е. к нулю. Кто смотрит на солнце, тот ничего не видит в обструкции своего всеразличия. Новое язычество восстанавливает тотальность связей в безразличии.повтора неповторимого. Безличие повтора деконструируется в качестве нулевой субъективности.

Сознание возможного насыщения совместилось с сознанием смерти, символ которой требует перекодировки всех значений возможного. Например, если ад – код, то рай – расшифровка кода. И если кто-то любит рай, то эта любовь декодируется как нелюбовь к аду. Смена кода вытесняет представление о смерти'как символе дискретности времени и конечности человеческого существования. Люди бессмертны.

Я не умру, вернее, умру не я. Что значит – не я и живу (2, с. 65-82).

Внутри сознания сытости наращивает мускулы такой па-топотенциал, как жажда смерти. То есть смерть становится предметом вожделений. В патоситуации смерть желанна. Но за этим желанием стоит жажда" пресыщения, которой, мало одной жизни. То, что полнее полного, не укладывается в одну корзину. Сытый желает жить и после смерти. Для него смерть как перекур, как обеденный перерыв, как то, что продлевает удовольствие, и в этом смысле смерть есть благая весть о другой жизни. Ад – это возможность никогда не умереть окончательно.

Сытый бессмертен. Но что значит бессмертие в тотальности вожделеющего насыщения?

Во-первых, это возможность переменить душу, как меняют белье, оставляя тело, т. е. перевоплотиться. Во-вторых, это потребность сменить тело, сохранив душу, т. е. переселиться. Перевоплощение и переселение – точки интенсивности новоязыческого сознания, сублимированная сила вожделеющей сытости.

8.13. Отдушина дяя каваязычников

Переселение есть тот щуп, которым децентрированный человек ощупывает мир бездушия (14, с. 7-33). Реален не тот мир, который прозрачен для ума, а тот, который длит бытовую полноту повседневности. Связность мира устанавливается отныне не взаимодействием субстанций, а делом поддельности. Перемещение души (тела) совершается без подлежащего, т. е. в бессубъектности перемещения. Подлежащее исключает под-дельность подлинного. Но движение без того, что движется, вытесняет субъектность. Происходит редукция субъективности субъекта к тотальности тела. Для того чтобы было движение перемещения, достаточно иметь только тело и пустоту тела, атомы и души.

Душа – это пустота тела, присутствие отсутствия. Возможность свободного переселения души, как и свободного перемещения капитала, требует не свободы, а усредненности и стандарта.

Христианский Бог избрал человека себе в попутчики. Уникальность человека, его отличие от остального мира останавливает мировое течение, закупоривает сосуды усредненности. А это очень трудно вынести. Христианство невыносимо тяжело для человека, принужденного выдерживать напряжение перепада между верхом и низом. То есть сохранение связи души и тела стало символом того, что напряжение еще кем-то выдерживается. Если душа и тело связываются связью переселения, то это значит, что давление Христа на человека исчезло. Душа не успела привязаться к телу.

Новое язычество – это легкий путь к духовности, это устремление усредненного человека к тому, чтобы быть в порядке перед самим собой. Переселение непривязанного мыслимо, если в мире мало душ и много тела. Когда в нем много душ и мало тел, тогда становится душно и мир задыхается от удушья. Антропософия без антропоса, теософия без тео становятся отдушиной для новоязычников.

Для того чтобы воплотить страсть к воплощению, нужно перейти границу, отделяющую человека от нечеловека внутри самого человека. Но перейти эту границу мешал Бог, объявивший о богоизбранности человека, о том единственном, что исполняет себя под образом Бога и стремится к подобию ему, как стремится одинокий к одинокому.

Иными словами, нужен был еще один шаг, чтобы перешагнуть через Бога. И новоязычники делают этот шаг, отказываясь от сознания своего одиночества. Теперь они без Бога, но с ними наука, и она облегчает человеку жизнь, т. е. помогает ему спасти себя от самого себя.

8.14. Научнее науки

Путь новоязыческого отказа околонаучен, возможности новоязыческой веры определены знанием. Ведет этот путь к космизму гностиков, описывающих мир в терминах видимого и невидимого вещества. Космос – это символ того, что есть нечто большее, чем человек или бог. И это нечто телесно в своей духовности.

Паителесность нового язычества доводит до абсурда принцип объективации науки. В лоне самой науки вызревает то, что научнее науки – тео (антропо) софия (1)…

Теософия – ответ на духовный запрос интеллектуала средней руки, т. е. ответ на запрос человека, оглушенного наукой и цивилизацией. В мире есть не только поверхность, относительно которой формируются научные законы, но есть еще и «внутреннее».

Знание внутреннего заманивает культом оккультного среднеобразованного человека, для которого в теософии готовится винегрет из веры, знания и эволюции.

Нет ничего такого в космосе, что бы не выводилось из космоса. Космос – это и есть то, из чего все может быть выведено и к чему все может быть сведено. Все можно сложить и разложить. Например, человек или Бог. Они выводятся из космоса и в этом смысле есть нечто проходное и преходящее. Правда, для того чтобы вывести человека из космоса, нужно предположить, что космос есть то, что не имеет ни начала, ни конца. И что бесконечное рождает конечное, а гора ·- мышь.

Новоязыческий путь строится вне зависимости от христианской благодати, Нет того, кто бы мог нам принести некий дар на блюдце. Только труд и карма. Каждому по труду и никому даром. Все по справедливости и ничего по любви.