Метагалактика 1995 № 1
Шрифт:
И Петя становился все более уверенным — он все выдержит, он — отомстит.
24 июля, 12 часов.
Было тепло и солнечно.
К этому часу на корабль прибыли и бывшие узники, и их бывшая охрана — солдаты острога, и господа офицеры под конвоем.
Моряки встретили весть о бунте в остроге вначале встревожено, но потом успокоились: «значит так тому и быть. Каторжане — тоже люди, не век же им здесь прозябать!»
На переполненной палубе шума не было. Все внимательно слушали Бурковского.
— Вот что,
— И куда ж мы теперь? — спросил молоденький каторжанин.
— Решайте! Мы вот с ними… я и мои товарищи, — Бурковский обернулся к стоящим рядом Рогозину и Малинину. — Поплывем искать свободную землю. А как найдем, создадим там коммуну — свободное общество свободных людей. Будем трудиться совместно, а плоды трудов наших — меж всеми поровну. И не будет меж нами ни господ, ни холопов.
— Складно брешешь, барин! — усмехнулся пожилой солдат.
— Какой я тебе барин? Спроси у них! — Бурковский указал на друзей. — Я такой же бывший каторжник… Да ты и сам, Федотыч, про это знаешь…
— Так-то оно так. А все — не ровня мы с тобой. Разная кровь у нас… — пожилой солдат, зажав ноздрю, высморкался на палубу.
— Убрать! — побледнев, приказал Бурковский.
— Во-во! — солдат сапогом растер след. — А ты, барин, про свободу поешь… Вранье все это. Сказки! Не по пути нам с Вами, Ваше благородие!
— Послушайте, братцы!.. — Бурковский уже взял себя в руки. — Что за блажь — гадить на корабле? Это наш с вами дом! Не дикари же мы в конце концов! Свобода и грязь — вещи несовместимые!
— Позвольте усомниться в искренности вашей тирады, — вышел вперед Николай Николаевич Вольф. — Вчера вы убили моего друга. Сегодня уговариваете, — кивнул на толпу, — ведете на смерть тех, кто вам по невежеству своему может поверить. Покойный комендант не успел сообщить узникам острога, быть может, самое важное! Его Величество Государь Александр Первый объявил всероссийскую амнистию. И все с сегодняшнего дня были бы на свободе! За вами и был послан корабль под русским флагом. Теперь же, сотворив бунт и убийство, вы обрекли себя на царский гнев. Одумайтесь, пока не поздно! И отдайтесь на милость Государя нашего! В толпе возникло замешательство:
— Как так амнистия?
— Чего ж нам сразу не сказали?
— Не верь ему, братцы! Брешет!
— Пусть какой документ покажет!
— Стройся! — прервал гвалт Бурковский.
Бывшие узники, солдаты, команда корабля, нехотя, кое-как выстроились в две шеренги.
— Была ли амнистия, не было ли ее, сейчас не об том речь, — продолжал Бурковский. — Я сообщил вам о нашем плане. Мы никого не держим. Кто не желает плыть с нами — шаг вперед!
Двое солдат и трое матросов вышли из строя. Шагнул было и четвертый, но его остановил боцман:
— А ты куда, Ваня? Ты что — с этой рванью? Опять беду на голову кличешь?
— Ты припомни, чума! — говорил боцман тусклым голосом, — как они тебя напоили в индийском городе Калькутте. А тебе нельзя. У тебя головка слабая.
— Так ить… — засмущался здоровяк. — Друзья-товарищи. Завсегда вместе были, в кучке.
— Пущай
эта пьянь остается. Их камчадалы очень даже ждут. А ты знаешь, Ваня, кто есть камчадалы?— Кто?
— Людоеды, Ваня, — вздохнул боцман. — Они, Ваня, людей едят.
— Дурак ты, боцман. И шутки твои дурацкие, — сплюнул за борт проходящий мимо небритый низкорослый узник.
— Вот когда из тебя суп сварят, узнаешь, кто дурак, — почти не обиделся боцман. — А ты, Ваня, их не слушай. Ступай себе в строй, ступай. Ну их к бесу.
— Вы, господа, насколько я понимаю, остаетесь? — подошел к связанным офицерам Бурковский.
Все ответили ему молчанием. Вольф брезгливо смотрел в сторону; мичманы, опустив головы, смотрели под ноги, унтер-офицеры Андронов и Неродных, будто не замечая подошедшего, непринужденно перешептывались; Васюков с ненавистью уперся взглядом в глаза руководителя бунта.
— Что ж, воля ваша, — усмехнулся Бурковский. — Оставайтесь.
— Я, пожалуй, с Вами, господин поручик, — неожиданно сказал Некрасов.
— Что?! — вскинулся Вольф, лицо его налилось, стало почти багровым от прилившейся крови. — Как… как вы посмели?! Вы, дворянин, русский морской офицер!
— Я, знаете ли, люблю авантюристов, — обращаясь к Бурковскому, невозмутимо продолжал Некрасов. — Вся эта Ваша затея, господин… мм… поручик, конечно же закончится крахом. Хотел бы быть свидетелем этого.
— Мне свидетели не нужны, — сухо заметил Бурковский. — Мне нужен толковый моряк! Если Вы соглашаетесь присоединиться к нам, я назначаю Вас капитаном корабля.
— Да, я согласен! — кивнул Некрасов.
— Подлец! — Вольф рванулся, но его удержали, повалили на палубу двое караульных.
Третий солдат по молчаливому приказу Бурковского подошел к Некрасову, развязал и размотал тугую веревку.
Остальные офицеры в изумлении глядели друг на друга, смущенные и потрясенные происходящим.
— Господа, не будем из всякой ерунды устраивать древнегреческое трагическое действо, — Некрасов растирал на руках красные рубцы, оставленные веревками. — Меня, например, вот вы, Андронов, удивляете. Несколько часов назад жаловались на удачу, которая, якобы, обошла Вас стороной. Что ж Вы? Дерзайте! Может быть это — единственный выпавший шанс! Перед Вами — весь мир!
— Да! Я готов на любое предприятие! — унтер-офицер Архип Андронов чувствовал себя в этот миг героем, кем-то вроде неизвестного и загадочного Буонапарте. — Я готов на все, но не на предательство!
— Не будем, господа, бесплодно сотрясать воздух, — прервал Андронова Бурковский. — Здесь собрались не мальчики. И каждый из нас — кузнец своего счастья. Или несчастья…
26 июля. 11 час.
Грело солнце, ослепительно сверкал Тихий океан. Белые паруса растворялись в далекой синей дымке.
Оставшиеся на полуострове люди, стоя на высоком берегу, смотрели вслед уходящему кораблю.
— Жаль ребят. Поверили этой сволочи, — зло сказал Васюков.
— Хоть бы живы остались, — утирая белым платком слезы, прошептала красавица Таня.